1 Дверь отворилась, и голова медсестры Нели показалась в дверном проёме.
— Леонид Михайлович, через десять минут начало…
Я взглянул на часы и кивнул.
— Нелечка, — осведомился я, — все в сборе?
— Да. Все интеллигенты со второго этажа на месте, расселись в первом ряду -— и «Европеец», и «Братец номер один», и «Братец номер два», и «Гаврилиада», и «Генерал де Голль», и «Броненосец», и «Борис Ельцин». Ну а вся остальная шушера с третьего этажа толпится позади.
— Нелечка, — промолвил я с досадой, — сколько раз я должен просить вас не называть наших больных шушерой? Все наши пациенты — эти несчастные люди! — достойны уважения.
Нелечка криво ухмыльнулась, как бы сомневаясь в справедливости моих слов, и исчезла, притворив за собою дверь.
Я вздохнул. Когда смогу я, в конце концов, внушить своим подчинённым, что бедняги, оказавшиеся в психиатрической лечебнице, -— это такие же люди, что и мы, только намного несчастнее!?
Я вновь бросил взгляд на часы. Через десять минут я встану, запру свой кабинет и отправлюсь в столовую, где собрались пациенты моей лечебницы для прослушивания второй части лекции под названием «Величие Европы», с показом картин, написанных знаменитыми европейскими художниками…
2
Всю свою профессиональную жизнь я провёл среди психически ненормальных. Разумеется, я никогда их так не называю — ни в глаза, ни за глаза. Более того — я многих из них глубоко уважаю! Я — доктор медицинских наук, профессор-психиатр с тридцатилетним стажем, и я скажу вам честно — среди моих пациентов с повреждённой психикой абсурдные суждения и действия встречаются не чаще, чем, скажем, в любом парламенте или любом правительстве. Например, в Организации Объединённых Наций! Или, к примеру, в НАТО! Или в Думе! Или в американском Конгрессе! Или в так называемом Европейском Союзе!
Да, я забыл вам сказать, что наша московская лечебница — очень специализированная. Мы не занимаемся так называемыми фобиями (например, аквафобией, то есть боязнью плавать или клаустрофобией, то есть боязнью закрытого пространства). Ни шизофрения, ни паранойя, ни сексуальные извращения, ни галлюциноз, ни деменция не входят в список заболеваний, которые мы лечим. Наша задача -— одна-единственная: лечить у пациентов так называемые обсессии, то есть навязчивые состояния. Говоря языком психиатров, обсессия — это синдром, представляющий собой периодически возникающие у человека навязчивые непроизвольные мысли, идеи или представления.
Ну вот, например, у нас на третьем этаже обитает пациент Володя, здоровенный парень, бывший боксёр-тяжеловес, который до поступления к нам был телохранителем у какого-то олигарха. (Неля сказала мне однажды, что этот Володя, желая, видимо, похвастать, показал ей тайком пару полицейских наручников, которые он раньше носил с собой, охраняя своего толстосума). Так вот, этого здоровяка преследует навязчивая идея, что он невыносимо грязен… И вот он беспрерывно моется, и скребёт себя мочалкой по пять раз в день, и вычищает грязь под ногтями, хотя никакой грязи там и не ночевало, и без конца меняет бельё, и опрыскивает себя деодорантами с ног до головы…
Это и есть типичная навязчивая идея.
Но эта обсессия — простая, без признаков интеллектуальной вовлечённости. Такие навязчивые состояния присущи тем, кому грубоватая и бесцеремонная медсестра Неля присвоила неприятную кличку шушера.
Гораздо интереснее -— интеллектуальные навячивые состояния! К примеру, есть у меня больной, периодически (приблизительно, раз в месяц) воображающий себя знаменитым французским генералом Шарлем де Голлем. К своему великому сожалению, этот пациент имеет очень небольшой росточек — где-то, быть может, метр пятьдесят пять, не более, -— а француз, которому он подражает, был, как известно, двухметрового роста. Но это вовсе не смущает двойника знаменитого генерала. Напялив на себя французское воинское кепи, похожее на перевёрнутую кастрюлю (и где, спрашивается, раздобыл он это кепи, на какой барахолке?) и вытянувшись во весь свой плюгавый рост, он часами ведёт серьёзные «переговоры» с воображаемым президентом Рузвельтом о вторжении союзных войск во Францию в 1944 году. Он со знанием дела предлагает «американскому президенту» планы вторжения в Нормандию, жалуется на пренебрежительное отношение к нему со стороны премьера Англии Уинстона Черчилля и даже под конец переговоров поёт тонким писклявым голосом «Марсельезу».
В периоды обсессии он называет себя неизменно и торжественно -— генерал де Голль, спаситель Франции и Европы.
Или вот позвольте представить вам цвет нашей интеллигенции, братьев Волынчик, Тараса и Степана. (Медсестра Неля, имеющая очень живое воображение, окрестила их кличками Братец номер один и Братец номер два). Это, знаете, вообще очень интересное явление — родные братья, подверженные обсессии. Более того, они — близнецы, которых родила мама-украинка от русского мужа! И предмет навязчивого состояния у них один и тот же — они с утра до вечера, с перерывом на завтрак, обед и ужин, заняты Николаем Васильевичем Гоголем и его творчеством. (Я описал этот редчайший случай в сенсационной статье, опубликованной недавно в журнале «Вопросы психиатрии»). Причём ни один из братьев не имеет филологического образования: Тарас до поступления в лечебницу был почтальоном, а Степан работал подсобным рабочим в супермаркете.
Но вот что интересно — братец номер один, Тарас, считает себя украинцем, а братец номер два, Степан, -— русским. И, соответственно, Тарас считает Гоголя великим украинским писателем, а Степан — гениальным русским.
Через несколько дней после их прибытия на лечение я пригласил к себе в кабинет братца номер один, Тараса, угостил его кофе с печеньем и говорю:
— Тарас Игнатьевич, объясните мне, пожалуйста, в чём смысл ваших разногласий со Степаном Игнатьевичем?
Братец Тарас вскочил, резко отодвинул недопитую чашку, едва не расплескав кофе по моему столу, и в волнении заходил по кабинету.
— Леонид Михайлович! Як вы нэ розумиетэ!?— вскричал он по-украински. Помолчал и перешёл на более привычный русский. — Вы должны понять, что наши разногласия — принципиальные! Во-первых, мы являемся представителями двух разных народов, с кардинально различной историей, противоположной ментальностью и враждебной психологией!
— То есть, как? — поразился я.
— А вот так! — воскликнул Тарас, направив на меня указательный палец. — Во-вторых, Стёпа не хочет и не может признать, что Россия — это просто часть Украины, отколовшаяся от Батькивщины, Киевской Руси! И русский язык — это на девяносто процентов искажённый украинский! И Николай Васильевич Гоголь — это коренной украинский писатель -— так сказать, Тарас Бульба нашей литературы! Его самые замечательные произведения посвящены Украине и пронизаны истинным украинским духом…
Теперь, я надеюсь, вы понимаете, что означает эпиграф, помещённый в начале этого рассказа: «Я верю, потому что это абсурдно».
И вот такие абсурдные суждения я выслушиваю каждый рабочий день, с утра до вечера, в течение последних тридцати лет…
3
Когда мне случается взять в руки газету или, как выразился один бездарный поэт, «плыть на волнах Интернета», я всегда поражаюсь сходству семи миллиардов человеческих душ с моими пациентами, находящимися во власти навязчивых состояний. Была б моя воля, я бы всё человечество поместил в нашу больницу — и после годичного курса моего лечения всё человеческое сообщество стало бы психически намного здоровее.
Весь мир находится под мощным влиянием всевозможных навязчивых состояний! — вот что я усвоил давным-давно, ещё в начале своей психиатрической карьеры.
Что такое наш огромный мир, если не одна гигантская психиатрическая больница!?
Ведь что, например, владеет мыслями и побуждениями политиков всех мастей, будь то в Америке, Франции, России, Китае или в чудовищной куче арабских стран? Обсессия удержания власти любой ценой! При этом их поведение ничем — абсолютно ничем! — не отличается, к примеру, от поведения одного моего больного, который помешан на личности Бориса Ельцина. Его Нелечка так и называет — Борис Ельцин.
— Леонид Михайлович, — сказала мне однажды Нелечка, когда мы ели с ней йогурт, сидя за одним столиком в буфете, — я расскажу вам сейчас кое-что про нашего Ельцина — вы обхохочетесь!.. Вчера меряю я ему давление, а он смотрит мне в глаза таким, знаете, горячечным взглядом и так страстно говорит, обращаясь не ко мне, а… как вы думаете к кому?
— К Горбачёву, я думаю, — предположил я.
— Как вы угадали? — удивилась Неля.
Я развёл руками. Если б Неля провела столько времени среди людей с ущербной психикой, сколько провёл я, она б тоже научилась угадывать их намерения с полуслова.
Неля облизнула ложечку и сказала:
— И вот наш Ельцин говорит «Горбачёву», не обращая на меня никакого внимания: «Миша, иди ты на хер! Какой ты президент?! Ты же не можешь удержать власть! Уйди по-хорошему! Уйди! Отдай мне власть! Отдай мне власть! Отдай мне власть!..»
И Нелечка, довольная, расхохоталась.
Теперь, после этого страстного монолога нашего бывшего «президента», вам, я надеюсь, стал ясен феномен так называемой властной обсессии…
Или вот, например, есть у нас шестидесятилетний — вполне интеллигентный -— пациент по имени Дмитрий Иванович, который при советских порядках был литературным критиком. Когда Советский Союз приказал долго жить, Дмитрий Иванович объявил себя леворадикалом и погрузился в мир «классической» матерщинной поэзии. Неля называет Дмитрия Ивановича Гаврилиадой. Почему Гаврилиадой? Да потому, что этот больной обуян обсессией нецензурных стихов. А как известно, наш стихотворный гений, Александр Сергеевич Пушкин, написал в юном возрасте поэму «Гаврилиада» с некоторыми смелыми сексуальными двусмысленностями — и несчастный Дмитрий Иванович беспрерывно бормочет эти и другие пушкинские строки, наполненные нецензурным содержанием:
«Меж милых ног супруги молодой,
Заботливой, неловкой и немой,
Адам искал восторгов упоенья,
Неистовым исполненный огнём,
Он вопрошал источник наслажденья!»
— Как вам не стыдно? — укоряла его возмущённая Неля, случайно оказавшаяся рядом. — Где вы набрались этой грязи?
На что леворадикал Дмитрий Иванович, широко улыбаясь, отвечал ей пушкинским четверостишием:
«Как широко,
Как глубоко!
Нет, Бога ради,
Позволь мне сзади!»
— Тьфу! — отплёвывалась Нелечка, направляясь к двери. — Не психлечебница, а кожно-венерологический диспансер! Прямо бардак, честное слово!
А Дмитрий Иванович продолжал бормотать нецензурщину. Когда же ему надоедало цитирование непристойностей, принадлежащих перу Пушкина, Лермонтова или Есенина с Маяковским, он вытаскивал блокнот и кропал свои собственные стишки, которые, быть может, и уступали пушкинским по мастерству, но зато явно превосходили их по уровню матерщинности.
Так спрашивается, чем же отличается этот интеллигентный пациент от тысяч психически здоровых писателей, сценаристов и режиссёров, обрушивающих на нас потоки порнографии во всевозможных ипостасях? И от миллионов читателей и зрителей, с удовольствием купающихся в этих мутных потоках, которые приносят им книги, кино, театр и вездесущий Интернет?..
4
Идею лекции под названием «Величие Европы» предложил мне пациент по имени Аристарх Всеволодович, бывший российский дипломат, для которого вся жизнь сосредоточена на слове Европа. (По классификации Нели он числится как Европеец). В бытность свою послом в Германии, Франции, Швеции и Люксембурге он пришёл к мысли о возможной гибели прекрасной европейской цивилизации, и эта обсессия стала преследовать его днём и ночью. Бессонными ночами нашему Европейцу виделись различные (и всегда ужасные) картины исчезновения обожаемого им европейского континента и повальной смерти миллионов его обитателей. В общем, что-то вроде мифической гибели Атлантиды.
В нашей лечебнице он известен как создатель и бессменный председатель так называемого Европейского клуба, куда, помимо него, входят «спаситель Европы» Генерал де Голль, Братец номер один Тарас (будучи представителем Украины, он, естественно, считает себя настоящим европейцем), матерщинный поэт Гаврилиада, а также очень интересный пациент по имени Геннадий Евгеньевич, которого Нелечка называет Броненосцем…
… Кстати, не могу удержаться от соблазна рассказать вам коротко об этом уникальном случае обсессии.
Всё началось с того дня в 1991 году, когда развалился Советский Союз. К тому времени Геннадий Евгеньевич добился почётной и высокооплачиваемой должности второго секретаря одного из московских райкомов партии, и жизнь казалась ему прекрасной. Но вскоре все райкомы, горкомы и центральные комитеты КПСС были расформириваны, и Геннадий Евгеньевич оказался безработным.
Новые постсоветские порядки, установившиеся в стране, казались ему просто кошмарными. По сравнению с исчезнувшим Союзом нынешние дети были распущенными, девушки — развратными, парни — хулиганистыми, милиционеры — хамскими, политики — продажными… Книг никто не читал, в шахматы никто не играл, балетом никто не интересовался, хорошую музыку никто не слушал… В почёте был ненавистный зелёный доллар, по улицам вместо солидных Волг, Москвичей и Жигулей шастали юркие противные Тойоты и Ниссаны, а в здании райкома партии, где некогда царил Геннадий Евгеньевич, расположилась какая-то греческая судоходная компания…
Но последней каплей, переполнившей пресловутую чашу терпения Геннадия Евгеньевича, оказался футбольный матч ЦСКА—Локомотив.
Однажды вечером Геннадий Евгеньевич расположился на диване напротив телевизора, предвкушая начало матча. Каково же было его возмущение, когда он обнаружил, что вместо его любимца нападающего Коли Дементьева на поле выскочил чёрный, как кусок антрацита, бразилец Альфредо да Силва, которого оборотистые хозяева ЦСКА закупили у итальянской команды Лацио!
«Альфредо да Силва!!!» — орал на всю квартиру разгневанный Геннадий Евгеньевич. — «Черножопый да Силва в нашем ЦСКА! Вы говорите — ДА Силва?! А я говорю — НЕТ Силва!»
С того вечера потрясённый Геннадий Евгеньевич полностью прекратил поиски работы. Целыми днями, нечёсаный и немытый, он слонялся по квартире и в знак протеста вполголоса напевал военно-патриотические и революционные песни типа «Наш паровоз, вперёд лети! В коммуне — остановка! Иного нет у нас пути — в руках у нас винтовка!». Но как писал поэт, «это были ещё цветочки». Терпение окружающих лопнуло, когда Геннадий Евгеньевич начал беспрестанно петь — и уже не вполголоса, а во всю глотку! -— популярную песню времён Великой Отечественной войны «Броня крепка, и танки наши быстры». Вскоре выяснилось, что Геннадий Евгеньевич не в состоянии прервать пение даже на полчаса. Он продолжал петь о крепкой танковой броне при всех мыслимых и немыслимых обстоятельствах.
И вот тогда-то его жена и взрослые дети поместили доморощенного певца в нашу лечебницу, где Неля тут же присвоила ему кличку Броненосец…
* * *
Чтение лекций нашими интеллигентными пациентами, с их последующим обсуждением, было одним из наших главных средств лечения. Я когда-то защитил докторскую диссертацию на тему воздействия интеллектуальных методов на психику больных, поражённых синдромом обсессии, и с тех пор убедился в их действенности.
Когда я вошёл в столовую, мои пациенты уже собрались в тесный полукруг и внимательно слушали Аристарха Всеволодовича, стоящего перед огромным телеэкраном.
Я привык к тому, что наш Европеец читает свои лекции с неподдельной страстью, громко, жестикулируя, заражая слушателей своим энтузиазмом. Но тут я, к моему удивлению, увидел другого Аристарха Всеволодовича — тихого и подавленного. Он медленно говорил, глядя куда-то вдаль, поверх голов своих слушателей:
— Друзья мои! На прошлой лекции, месяц тому назад, мы получили наслаждение, видя на экране прекрасные пейзажи далматинского побережья, дуврских утёсов, норвежских фиордов и альпийских лугов… Мы с восторгом разглядывали Реймсский собор, Миланский собор, Нотр-Дам де Пари и храм Саграда Фамилиа в Барселоне… Мы прониклись величием Европы — континента, давшего нам чудеса современной цивилизации!.. Но в настощее время в Европе происходят воистину ужасные события. Чтобы вы глубже поняли их кошмарные последствия, я познакомлю вас вначале с великими произведениями искусства, посвящёнными европейскому континенту, -— и, в первую очередь, с картинами, имеющими общее название Похищение Европы…
И с этими словами наш лектор включил видео. На экране, одна за другой, появились изумительные картины, трактующие одну и ту же тему — изображение прекрасной девушки, уносимой быком.
— Друзья, — говорил Аристарх Всеволодович, — перед вами чудесные произведения искусства, принадлежащие кисти Тициана, Веронезе, Рембрандта, Франческо Альбани и нашего российского Валентина Серова… Вы видите здесь воплощение мифа о красивейшей девушке по имени Европа, которую похищает Зевс, принявший облик быка…
Аристарх Всеволодович помолчал, вытер пот со лба и промолвил:
— А теперь смотрите последние известия…
И с этими словами он включил телевизор.
Первое, что мы увидели на экране, была чудовищно длинная, исчезающая на горизонте, извивающаяся, как змея, колонна измождённых людей, нагруженных всевозможным скарбом, волокущих мешки, корзины и рюкзаки и плетущихся среди полей то ли Македонии, то ли Хорватии…
Аристарх Всеволодович говорил устало и монотонно:
— Сотни тысяч беженцев из Сирии, Ирака, Пакистана, Бангладеша и Афганистана заполонили Грецию, Македонию, Сербию и Хорватию. Они рвутся в богатую Германию, где потерявшая разум канцлер Анжела Меркель пообещала принять один миллион беженцев. Эта невиданная волна мусульман угрожает погубить то, что мы привыкли называть европейской цивилизацией!.. Это и есть современная картина похищения Европы!..
Аристарх Всеволодович выключил телевизор. Я видел слёзы, катящиеся по его щекам. Глядя куда-то в сторону, он тихо сказал:
— Лекция окончена…
5
На следующее утро я сидел в своём Ниссане в бесконечном заторе машин на Окружном шоссе. Внезапно зазвенел мой мобильник, и я услышал взволнованный голос Нели:
— Леонид Михайлович! Приезжайте немедленно! Весь наш второй этаж исчез! Все интеллигенты сбежали. И Володя-мордоворот с третьего этажа тоже испарился. Я звоню сейчас в полицию!.. Приезжайте поскорее…
И мобильник замолк.
И через минуту зазвенел вновь.
— Вы директор психушки? — спросил чей-то то ли прокуренный, то ли пропитый бас.
— Не психушки, а психиатрической больницы, — сказал я как можно сдержаннее.
— Какая разница!.. Говорит майор полиции Мокрецов. Тут ваши психи митингуют. Приезжайте и заберите их как можно скорее.
— Где митингуют? — с трудом промолвил я, едва ворочая языком.
— Возле германского посольства. Вы знаете, где германское посольство?
— Знаю.
— У вас есть ключ от их наручников?
— Каких наручников?
— Они приковали себя наручниками к ограде посольства и митингуют. Даю вам три четверти часа. Если через сорок пять минут вы на приедете, я выломаю ограду вместе с вашими чокнутыми и увезу их в КПЗ. Там они у меня за одну ночь станут психически здоровыми… Жду вас у посольства…
И мобильник опять замолк.
Непослушными руками я повернул руль и съехал с шоссе на боковую улицу.
* * *
Перед посольством Германии колыхалась толпа человек этак с пятьсот.
Все без исключения мои интеллигенты стояли, прикованные к ограде. Где они достали наручники? Тут, конечно, не обошлось без шкодливой руки Володи, бывшего телохранителя олигархов. А вот, кстати, и он сам — ходит вдоль ограды, поигрывая мускулами и отгоняя любопытных, лезущих вперёд.
Я вдруг почувствовал, как сердце мне сдавила волна нежности и любви к моим несчастным пациентам, чьей общей обсессией стала судьба Европы. Именно любви — я не могу подобрать никакое другое подходящее слово!
Чей-то бас, разительно напоминавший голос майора полиции Мокрецова, промолвил позади меня:
— Говорят, они все из сумасшедшего дома.
Ему ответил звонкий девичий голос:
— Это не они из сумасшедшего дома! Это мы!…
Речь держал Аристарх Всеволодович:
— Граждане! — кричал он в притихшую толпу. — Друзья! На Европу движутся арабы, пакистанцы и афганцы… Современные гунны… Остготы… Вестготы… Печенеги и половцы… Выразим же наш протест против решения обезумевшей Анжелы Меркель, место которой в психиатрической больнице, пригласившей в сердце Европы бесчисленные орды современных Чингиз-ханов и Тамерланов… Они погубят прекрасную Европу! Они испоганят её! Они её похитят!!!
И как же можно её спасти!?..
6
Три дня спустя, рано утром, раздался стук в дверь моего кабинета, и на пороге возник уже известный нам Дмитрий Иванович, леворадикальный любитель непристойных стихов.
— Леонид Михайлович, — сказал он, — простите, бога ради, но я тут сочинил гениальную поэму под названием «Похищение Европы» и хотел бы прочитать её вам, зная вас как тонкого ценителя истинной поэзии.
Я кивнул и жестом пригласил поэта присесть.
Дмитрий Иванович достал исписанный блокнот, откашлялся и начал нараспев:
Араб — на арабке,
Арабка на диване,
Диван в магазине,
Магазин в Берлине,
Берлин в Европе,
А Европа — в жо… е!
___
*) Новая авторская редакция.
/КР:/
Письмо:
"Поразителен точный диагноз автора, авиа.-инженера: Я — доктор медицинских наук, профессор-психиатр с тридцатилетним стажем, и я скажу вам честно — среди моих пациентов с повреждённой психикой абсурдные суждения и действия встречаются не чаще, чем, скажем, в любом парламенте или любом правительстве."/
