Александр Збруев, Виктор Раков и Ростислав Янковский делятся воспоминаниями об Олеге Янковском.
История появления этого материала не совсем обычна. Все началось весной 2008 года, когда я подошла к Олегу Ивановичу Янковскому за кулисами «Ленкома» и попросила его об интервью. Если честно, я не очень рассчитывала на успех — всем известна была закрытость Олега Ивановича, никогда и нигде не откровенничавшего о своей жизни… Когда я заговорила об интервью, Янковский посмотрел на меня со своим фирменным мюнхгаузеновским веселым удивлением. Но я показала Янковскому парочку журналов со своими публикациями. Он их пролистал… и согласился! Но только попросил на время отложить нашу встречу — ведь полным ходом шли съемки фильма «Царь». ">Ну а когда я позвонила ему через несколько месяцев, Янковский уже слишком плохо себя чувствовал. В мае 2009 года великого актера не стало. На этом история должна была бы и кончиться, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что Янковский стал мне сниться. Постоянно. Ночь за ночью. Я поняла это так, что мне нужно все-таки написать статью о нем. Логичнее всего было обратиться к его близким: вдове и сыну. Но Филипп и Людмила Зорина оказались еще не готовы говорить об Олеге Ивановиче, и мне посоветовали обратиться к другим, тоже очень близким к Янковскому людям — Александру Збруеву, другу и соседу по гримерке на протяжении более тридцати лет, Виктору Ракову, которого сам Янковский считал своим преемником в театре, а еще к старшему брату Олега Ивановича — Ростиславу Ивановичу Янковскому. И вот из их воспоминаний, как из мозаики, стал складываться портрет артиста. Что же касается Ростислава Ивановича, то дух младшего брата в его минской квартире словно витает. На стенах — множество семейных фотографий, где Олег еще маленький. А на журнальном столике — бутылка виски, которое любил Олег Иванович. «Я сам виски не пью, — говорит Ростислав Янковский. — Эту бутылку в свое время еще Олег открыл. А теперь она стоит просто на память. Когда Олежка заезжал ко мне в гости — садился вальяжно в кресло, трубку закуривал. Обязательно просил: «Славулька, височки мне налей!» И по дому разливался запах виски, дорогого табака. Олежка от природы был склонен к сибаритству, а слава и успех позволили развиться этой склонности в полной мере. Помню, как я впервые попал в Венецию, и мне там очень понравилось. Так, что я стал звонить брату: «Олежка, тут такая красота! Венеция — она потрясающая!» — «Славулька, успокойся! — отрезвил меня Олег. — Ты не представляешь, какая она кошмарная, когда дожди». Он в Европе чувствовал себя не как мы, восторженным туристом. Ведь брат стал там бывать — и во Франции, и в Италии — еще в советские времена. Железный занавес казался нам нерушимым, а Олежка уже завел себе привычку сидеть где-нибудь в Европе, на центральной площади в уличном кафе и наблюдать за людьми. Никуда не спешить, не суетиться… Особенно ему нравился Париж — он всегда останавливался там в отеле «Георг V». Нам всем Олег привозил из-за границы подарки — как он говорил, из «музея быта» (он так называл западные магазины). Ну и сам Олежка, конечно, в Европе одевался. Его суточных и гонораров на это вполне хватало. Помню, наша мама как-то раз увидела Олега в модном итальянском пиджаке со стильными заплатками на локтях. И даже не поняла, что это сделано специально. Предложила: «Олеженька, давай я получше переделаю». Он был такой — отдельный… Очень красивый, холеный, сдержанный, даже закрытый человек. И даже мы, его семья, не до конца его понимали». 
Александр Збруев и Олег Янковский на протяжении 30 лет делили одну гримерку в «Ленкоме». (Премьера спектакля «Женитьба». 2007 г.) «В Олеге всегда оставалась какая-то загадка даже для друзей, — говорит Александр Збруев. — Во всяком случае, я не знаю никого из театра, кто бы побывал у Янковского в квартире. Он мог ляпнуть: «Заходи, заходи», но почему-то всем и сразу становилось очевидно, что приглашением этим пользоваться не надо, потому что оно ровным счетом ничего не значит. И все же мы с Янковским и еще Сашка Абдулов очень сблизились, когда втроем ездили по стране — зарабатывали деньги творческими встречами. Где мы только не побывали: и в Воркуте, и в Магадане, и во Владивостоке, и на Камчатке, и в Кушке, и в Алма-Ате… Как-то в одном северном городе мы выступали до бесконечности — утром-вечером, утром-вечером, утром-вечером. Выматывались страшно, но мысленно подсчитывали, какие деньги получим за все это. И вот, когда нам уже нужно было улетать домой, пришел человек и отдал нам билеты на самолет. Олег говорит: «А где деньги?» — «Не знаю. Мне велено отдать вам билеты». Нас обманули… В другой раз — тоже на Севере — все вышло наоборот. Деньги нам заплатили, а обманули с обещанным самолетом. Гражданского аэропорта там поблизости не было в принципе, но нам обещали военный самолет. Оказалось, это были пустые разговоры. Пришлось ехать на поезде. И вот мы пришли на станцию. Она вся в снегу, рельсов не видно, только сугробы, и из этих сугробов торчит крыша нашего поезда. Снег пришлось расчищать, и поезд выехал с большим опозданием. А ведь мы очень спешили, потому что на следующий день был спектакль, где мы все задействованы. Мы все боялись опоздать, но Янковский сидел всю дорогу просто с посеревшим от переживаний лицом. Помню, как перед самой Москвой мы шли по вагонам с нашими сумками к голове поезда, чтобы сэкономить таким образом несколько драгоценных минут. Но это не помогло, на спектакль мы опоздали. Нас заменили… Замена вообще неприятный момент для любого артиста. А уж для Янковского и вовсе невыносимый. Он очень любил свой успех, а успех любил его. Это ведь не каждому дано… Помню, когда Янковский только переехал в Москву, ему нравилось быть на виду. Надеть красивый костюм, сфотографироваться, и чтобы фотография была обязательно самого лучшего портретиста страны… Олег ведь во всем должен быть первым! Мало того — незаменимым!» «По звездности с Янковским в «Ленкоме» мог сравниться только Абдулов. И между ними всегда была заметна легкая конкуренция, не мешавшая дружбе, — вспоминает Виктор Раков. — Помню, поехали мы в Самару на гастроли. После спектакля пошли поужинать в ресторан. Перед посетителями вышла выступать очень эффектная танцовщица в звериной шкуре. И Янковский с Абдуловым оба тут же встали из-за стола и направились к сцене. К ней вели два прохода. Янковский пошел с одной стороны, подтанцовывая, а Абдулов с другой — тоже в каком-то танце. Это было забавно и очень мило, когда два артиста, один — народный СССР, другой — народный России, танцевали, соперничая за внимание девушки. Абдулов часто подкалывал Янковского по поводу его дикции. У Олега действительно здесь было не все гладко. Помню, он играл роль Беринга в «Оптимистической трагедии» и в конце первого акта должен был крикнуть: «Боцман! Открыть доступ прощающимся родственникам!» — и боцман его реплику подхватывал, потому что не все слова удавались. После спектакля Абдулов сказал Янковскому: «Если ты что-нибудь не сделаешь со своей дикцией, последних пэтэушниц потеряешь». Все хохотали, и Олег Иванович громче всех. Потому что в первую очередь был самоироничным, а шутка про пэтэушниц удалась…» Олег Янковский с Виктором Раковым «Вот к чему Олег Иванович относился невероятно серьезно — так это к выбору ролей. Он и меня этому учил. Однажды в конце 80-х годов я сыграл в одном телефильме, — рассказывает Виктор Раков. — Его показали по телевизору, а на следующий день перед репетицией Янковский подошел ко мне и очень серьезно, даже строго сказал: «Раков, еще пара таких фильмов, и тебя вообще никто снимать не будет». Он с самого начала относился ко мне покровительственно. Помню, я только-только был принят в труппу, зашел в буфет, а там Янковский, Збруев и Абдулов. Янковский посмотрел на меня пристально и сказал: «Молодой человек, вам никто не говорил, что вы похожи на Мариса Лиепу?» А я возьми и ляпни: «Нет. Мне говорили, что я похож на вас». Дело в том, что девчонки в институте мне говорили, что я чем-то неуловимо похож на Янковского. Но заявить такое самому Олегу Ивановичу — в этом была с моей стороны определенная наглость. Но он ничего — не разгневался. Мало того, через какое-то время я почувствовал некую опеку со стороны Олега Ивановича. В конце восьмидесятых годов на центральную роль в фильме «Свой крест» Валерия Лонского меня предложил именно Янковский. И так было не раз. Например, в фильме «Мастер и Маргарита» у Юрия Кары я получил главную роль именно с подачи Янковского. Вообще-то это Олегу Ивановичу Кара предлагал роль Мастера, но Янковский, в свою очередь, посоветовал взять меня. Сам он, насколько я знаю, хотел сыграть Воланда, но эта роль была уже отдана Гафту. Еще была картина «Гардемарины III» Светланы Дружининой, где я играл барона Брокдорфа — и тоже, насколько я знаю, благодаря Янковскому. Словом, если роль была неплохая, но по каким-то причинам он все-таки не хотел ее играть — отдавал мне». 
«Роман Балаян, у которого Янковский снимался в фильме «Полеты во сне и наяву», говорил об Олеге: «Такое лицо для актера — счастье. Он может быть царем, а может быть бомжом». И правда, свой магнетизм и обаяние Янковский умел направить в любую сторону…» (Александр Абдулов, Олег Янковский и Александр Адабашьян носят на руках режиссера фильма «Полеты во сне и наяву» Романа Балаяна. 1986 г.) «Если Олег решался сняться в каком-то фильме, это уже само по себе могло служить знаком качества, — рассуждает Александр Збруев. — Ведь заманить его на съемки было очень непросто. Он себе знал цену. И, как шахматист, взвешивал каждый шаг, безошибочно выбирая только самые выгодные проекты. Однажды, не выдержав натиска Олега, я отдал ему… Гамлета. А ведь это то, о чем мечтает каждый актер! Глеб Панфилов, взявшийся поставить у нас в театре «Гамлета», предложил главную роль мне. А Янковский должен был играть Клавдия. Панфилов попросил меня позвонить Олегу и сообщить ему об этом. Но стоило мне произнести название спектакля — Янковский больше и слова не дал вставить. Он говорил, говорил… И даже мысли не допускал, что он будет играть кого-то, кроме Гамлета. И чем дольше он говорил, тем труднее мне было разочаровать друга. В итоге я так ничего ему и не сказал. Выходит, сам отдал ему роль. Панфилов, когда узнал об этом, возражать не стал. Ну а я сыграл Клавдия. Правда, этот спектакль обернулся большими переживаниями для Олега. Наталья Крымова, жена Эфроса, которая была ведущим театральным критиком, очень сильно поругала его за Гамлета. Он это запомнил на всю жизнь и через много лет еще восклицал: «Я еще покажу Крымовой, какой я артист!» Прозвище Дед ему очень нравилось «Имидж для Янковского был очень важен, — продолжает Збруев. — Помню, когда Олег еще был не очень известен, он стеснялся говорить, что родился в Средней Азии. А когда получил известность, стал даже бравировать: «Я из Джезказгана!» Так же, как Сашка Абдулов хвастался: «Я — мальчик из Ферганы». Впрочем, Олег был вовсе не из простой семьи — ничего такого дремучего, чего стоило бы стесняться, в его детстве, насколько я знаю, не было. Наоборот, там какие-то аристократические корни…» Олег Янковский и Александр Абдулов в фильме «Храни меня, мой талисман». 1986 г. «По звездности с Янковским в «Ленкоме» мог сравниться только Абдулов. И между ними всегда была заметна легкая конкуренция, не мешавшая дружбе». (Олег Янковский и Александр Абдулов в фильме «Храни меня, мой талисман». 1986 г.) «И я, и Коля, и Олег — по паспорту Ивановичи, — говорит Ростислав Янковский. — Но это не совсем верно. Отца звали Ян. Штабс-капитан лейб-гвардии Семеновского полка, в свое время он отличился в Брусиловском прорыве. Отец родился в Варшаве, а под Витебском у нашей семьи было имение. Но мы скрывали наши корни. Как и положено поляку, папа был католиком, а мама и все мы — я, Коля и Олег — православные. Но ради отца в семье по два раза праздновали и Пасху, и Рождество: сначала католическое, потом православное. Отец был идеальной мишенью для репрессий и, конечно, их не избежал. Он дважды побывал в лагерях. После второй отсидки вернулся седой, с тиком на лице, без зубов. Зато от него, наконец, отстали и даже поручили ему ответственную работу — папа строил медеплавильный комбинат в Джезказгане. В 1941 году там родился Коля. А через два года мама снова забеременела. Все почему-то думали, что будет девочка. Но родился Олежка. Может быть, самым замечательным человеком в нашей семье была бабушка. Она носила пенсне, в разговоре часто переходила на французский, ее осанка всегда была безупречна, а на ветхую кофточку бабушка даже дома прикалывала изящную брошь. И еще бабушка ко всем обращалась «господа». Колька и Олежка этого страшно стеснялись. Отец просил: «Мама, говори, пожалуйста, товарищи, а не господа». Бабушка вздыхала: «Ян, ну какие они мне товарищи…» Беда в том, что бабушка в юности была знакома с Лениным (она родилась в Симбирске, и ее семья жила по соседству с Ульяновыми). В Средней Азии этим могли похвастаться немногие. Поэтому бабушку часто приглашали на разные мероприятия, чтобы она рассказала об Ильиче. Помню ее рассказ, который, конечно, не был предназначен для чужих ушей: «Я еще маленькая была, а Володя уже взрослый, большой мальчик, он с моим братом Сережей дружил, а не со мной. Помню, у меня поломалась заграничная куколка. И Володя сказал: «Я починю». Но обманул. Просто выколол ей глазки». Мы, кто повзрослее, чуть под стулья от ужаса не полезли от таких откровений. А Олежка, маленький, смеется себе, заливается… Так и стоит у меня перед глазами эта картина: он такой миловидный, волосики светлые, шелковые, щечки круглые… Олег Янковский с Виталием Соломиным в фильме «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона». 1981 г. Помню, одевала его мама, как куклу! Все отглаживала тщательно — рубашечки, шортики. А однажды зачем-то повязала ему на голову большой красный бант. Видимо, это были отголоски мечты о девочке. Олежка не возмущался — терпел. Даже позволил себя сфотографировать с этим бантом… Он был младший, и вся семья его обожала. Но особенно — наш средний брат, Коля. Олежку спать уложат, а Коля тут как тут. Присядет рядом и гладит, гладит брата по волосам…» «У Олега была удивительная связь с родственниками, — вспоминает Александр Збруев. — Он очень любил своих старших братьев, и они по-настоящему были близки с ним. От них только и слышно было: «Олежка, Олежка». Заранее, за несколько месяцев Янковский всех в театре предупреждал, что будет день рождения у кого-то из его родных, и просил на этот день не ставить спектакль с его участием. Не поехать к одному брату в Минск, к другому — в Саратов для него считалось чем-то немыслимым. Семья для Олега была самым главным. Он мог в течение дня несколько раз позвонить домой и спросить у жены, Люды Зориной: «Как у тебя дела? Как Филиппок?» Ну а уж сына он любил сильнее, чем кого бы то ни было на свете. Даже ради съемок Олег не желал с Филиппом расставаться. И если мог, брал его с собой. В результате Филипп в пять лет и сам у Андрея Тарковского в «Зеркале» снялся… Когда у Олега появились внуки, в театре его стали звать Дед. Янковский это поощрял, ему прозвище очень нравилось. Потому что он действительно очень любил Лизу и Ваню. Больше, чем это обычно бывает у актеров…» «С Марком Захаровым они совпали абсолютно! Роли Янковского в его фильмах дорогого стоят… Кстати, реплика Мюнхгаузена «Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь…» сделалась фирменной фразой Олега — он ее часто произносил». Олег Янковский в фильме Марка Захарова «Тот самый Мюнхгаузен». 1979 г. «А ведь Олег мог и не стать актером, — рассуждает Ростислав Янковский. — Во всяком случае, он об этом не задумывался. И пошел по артистической стезе только вслед за мной. В 1957 году меня приняли в Русский драматический театр в Минске. Мы переехали туда с женой Ниной и сыном Игорем. И я упросил маму отпустить с нами Олежку (к тому времени наша семья уже перебралась в Саратов). Помню, против этого решения очень возражал Коля. Он по-прежнему был сильно привязан к младшему брату. А поскольку он как раз начал работать на заводе, был готов сам содержать Олежку. Кстати, с первой зарплаты Коля купил ему супермодные остроносые ботинки — в то время как все саратовские мальчишки в обносках бегали… И все-таки Олег поехал со мной. В школе, куда мы его определили заканчивать старшие классы, меня принимали за его отца (наша с Олежкой разница в возрасте — 14 лет). Помню, как взывали ко мне на родительских собраниях: «Сделайте что-нибудь с вашим сыном! У него же двойки в ряд стоят!» А все из-за футбола, которым увлекся Олег. И ведь у него получалось! Думаю, если бы не стал артистом, мог бы вполне футболистом стать. Возможно, и знаменитым. Ну а потом Олег увлекся театром. Все спектакли по много раз посмотрел из-за кулис. И вот однажды в спектакле «Барабанщица» потребовалась замена — заболела актриса-травести. И Олег вышел на сцену. На нем была белая рубашечка, красный галстук, короткие штанишки и детские сандалики. Помню, как я сидел в зале и волновался за брата. И был удивлен, насколько он органичен на сцене. Это и режиссер заметил — и в результате дал ему уже самостоятельную роль в спектакле «Дали неоглядные». Прошло много лет, у меня был юбилей. Олег приехал и вышел на сцену поздравить меня — в белой рубашке, шортах и красном галстуке. Правда, сандаликов не смог подобрать. И актеры, которые помнили его первый выход на сцену, кричали: «Олег, где твои сандалики?» «Олежку мама одевала как куклу! А однажды зачем-то повязала ему на голову большой красный бант. Видимо, это были отголоски мечты о девочке. Он был младший, и вся семья его обожала». Олег Янковский с родителями Иваном Павловичем и Мариной Ивановной и братьями Ростиславом и Николаем Но и тогда Олежка какое-то время еще сопротивлялся перспективе стать артистом. Иногда злился и говорил: «Что за профессия такая — дураков из себя изображать!» После получения аттестата он вернулся в Саратов. Хотел поступать на зубного техника, но опоздал — экзамены уже начались. И только тогда он отправился в приемную комиссию Театрального училища имени Слонова. Но выяснилось, что и там набор абитуриентов уже закончился. Зачем-то Олега спросили: «Молодой человек, а как ваша фамилия?» — «Янковский». — «Стойте! Так вы же поступили, вы в списках. Собирайтесь в сентябре на занятия». Брат пришел домой, поделился странным происшествием с Колькой. А тот признался, что это он — тот Янковский, который в театральное училище поступил. Но любовь Коли к Олежке была так велика, что он… уступил брату место в театральном. Сказал: «Учись вместо меня! Все равно меня бы в армию забрали с первого курса». Теперь Коля из скромности этот факт отрицает. Но я-то знаю, что так оно и было — Олег рассказывал! А чуть больше чем через год Олежка женился. Я узнал об этом случайно. Приехал в Саратов летом, иду по улице. Навстречу мне — брат с какой-то девушкой. Мороженое лопают. Улыбается: «О, Славонька, познакомься — это моя жена». Люда Зорина и в училище, и в театре считалась примой. Брата взяли в драмтеатр, потому что он был ее мужем. Его так и называли тогда — «муж Зориной». Она играла главную роль в невероятно популярном спектакле по пьесе Эдварда Радзинского «104 страницы про любовь». А к Олегу слава пришла позже — после фильмов «Щит и меч» и «Служили два товарища». Кстати, в «Служили два товарища» он опять попал благодаря путанице с братьями. На пробы вызвали меня, на маленькую роль полковника. Но ассистентка перепутала. Олег приехал — и так понравился режиссеру, что его сразу утвердили на главную роль. Ну а я получил своего полковника. Талант Олега с каждым годом расцветал. В Саратовский театр стали ходить уже на Янковского. Ну а уж когда они переехали в Москву, Люда сознательно отошла на второй план и стала просто женой Янковского. Его тылом. Нам, Янковским, вообще везет с женами…» «Брата взяли в драмтеатр, потому что он был мужем примы Люды Зориной. А когда они переехали в Москву, Люда сознательно отошла на второй план и стала просто женой Янковского. Его тылом. Нам, Янковским, вообще везет с женами…» «Возможно, Олег так всю жизнь и проработал бы в Саратовском театре, где и у него, и у Люды был успех, если бы не Марк Захаров, — говорит Ростислав Янковский. — Марку Анатольевичу об Олеге рассказал Евгений Леонов — как о редком счастливчике. Они вместе снимались в фильме «Гонщики». И во время съемок произошла нештатная ситуация — машина не вписалась в поворот, перевернулась, загорелась. За рулем был Олег — куртка на нем сгорела дотла. А на нем самом — ни царапины… Этот случай заинтриговал Захарова, и он захотел посмотреть на Олега. И вышло так, что они совпали друг с другом абсолютно! Роли Янковского в фильмах Захарова — в «Обыкновенном чуде» и «Мюнхгаузене» — дорогого стоят… Кстати, реплика из фильма «Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь…» сделалась фирменной фразой Олега — он ее часто произносил. У Олега были такие яркие, уникальные роли в кино, что ему иной раз трудно было удержаться, чтобы не доигрывать их в жизни. Как-то раз мой сын Игорь ездил с ним и Филиппом в Сочи. И вот они втроем шли на пляж. Частный сектор, жарко, окна открыты, и слышно, что по телевизору в очередной раз показывают «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» — фильм про собаку Баскервилей, где Олег играет убийцу — Степлтона. Олежка недолго думая перелез через забор, отодвинул занавеску, заглянул в чье-то окно и спрашивает: «Собаку Баскервилей не видели?» Что там началось! Женщины и дети пронзительно завизжали. Олег от неожиданности произведенного им эффекта и сам испугался, одним махом перепрыгнул через забор и вместе с ребятами помчался к морю». «У Олега была удивительная связь с родственниками, — вспоминает Александр Збруев. — Он очень любил своих старших братьев, и они по-настоящему были близки с ним». (Олег Янковский с братом Ростиславом и племянником Игорем) «Помню, однажды я и в жизни увидел Янковского таким, как в «Мюнхгаузене», — говорит Виктор Раков. — Мы были на очередных гастролях и шли из театра к гостинице втроем: я, Збруев, Янковский. И мы с Александром Викторовичем увлеченно обсуждали что-то, связанное с компьютерами, ведь эта тема у нас обоих вызывает живейший интерес. Чтобы поддержать беседу, Олег Иванович упомянул, что купил внуку Ваньке компьютер. И тут я сел на любимого конька. Стал выпытывать: что за машина, какой процессор, какая видеокарта… Янковский ничего этого не знал. Ну а я знай себе рассказываю о преимуществах того или иного варианта… А Збруев этот разговор охотно поддерживает. Янковский уж и в сторонку от нас отходил с трубочкой, и пытался нас переключить на что-то другое… Бесполезно — мы все о своем. И вот мы доходим до гостиницы, поднимаемся в лифте, потом идем по коридору… А я все говорю, говорю… Янковский зашел к себе в номер, повернулся к нам, половиной лица прижавшись к дверному косяку, — точно как Мюнхгаузен в фильме Захарова, зыркнул на меня весело одним видным нам глазом и веско так говорит: «За-дол-бал». В этот момент ему для полного сходства не хватало только пудреного парика и треуголки». Олег Янковский «В Олеге всегда оставалась какая-то загадка даже для друзей… Он был такой — отдельный… И даже мы, его семья, не до конца его понимали» «Когда Олег заболел, его очень огорчало, что он стал плохо выглядеть, — вспоминает Ростислав Янковский. — Ему ведь даже одежду стало трудно подбирать. «Все на мне висит, все висит, Славуль!» Он же был модником. И красавцем. Я не знаю другого человека, на котором так идеально сидел бы костюм. Ну а носить летом белый костюм вообще практически никто из советских мужчин, кроме него, не умел. Они с Филиппом любили вспоминать такую историю: приехали они в Сочи. Филипп был маленький и захотел какао с пончиками. Пришлось ради пончиков идти в портовую кафешку — дешевую и не очень чистую забегаловку. Олежек в своем белом костюме смотрелся там явно как чужеродный элемент. И тут к нему мужик с пивной кружкой подходит и спрашивает: «Артист?» — «Слесарь», — ответил брат с абсолютно серьезным лицом. Обратившийся кивнул и отошел, видимо, удовлетворенный ответом. Олег таким тоном это сказал, что усомниться было невозможно, несмотря на белый костюм». «Талант Янковского — совершенно особенный, — говорит Александр Збруев. — Вот Роман Балаян, у которого он снимался в фильме «Полеты во сне и наяву», никогда не говорил о Янковском как об актере, способном как-то невероятно перевоплощаться или виртуозно владеющем техникой. Но часто — о чрезвычайно талантливой внешности Олега: «Такое лицо для актера — счастье. Он может быть царем, а может быть бомжом. Может играть комсомольца, а может фашистского офицера». И правда, свой магнетизм и обаяние Янковский умел направить в любую сторону. И поэтому одинаково убедительно играл и негодяев, и героев. Вот только роли заурядных, обычных людей были не для него…»
64 элементов 4,303 сек.