В 1963 г. в специальном конструкторском бюро, где я работал, меня познакомили с сухощавым, подтянутым человеком: «Наш новый ведущий конструктор-электрик Марк Исаевич Дворницкий».
После этого случая я называл его полным именем (ведь он был явно старше меня) всего несколько раз. Быстро миновав этап «Марк», я стал звать его Мариком, а потом, как многие общие знакомые, Маруней.
Он естественно и просто вошёл в нашу компанию, был безоговорочно принят моими друзьями, и они вскоре стали обращаться к нему так же, как и я – настолько не подходило солидное Марк к этому весёлому, ироничному, «заводному» человеку.
Родился М.И. Дворницкий в 1927 г. в Одессе. Был единственным и, конечно, любимым ребёнком. Представляю себе неспортивного мальчика, прижимающего к тонкой шее скрипку – как многих одесских детей, родители пытались сделать из него музыканта.
В начале войны отец ушёл на фронт, а через некоторое время пришла похоронка. Марик решил отомстить за отца. Пятнадцатилетним мальчишкой он начал работать на железнодорожном строительстве, а потом, прибавив год к своим неполным шестнадцати (в той неразберихе с документами это было возможно), пошёл добровольцем.
Воевал (помню фото юноши в кубанке), был награждён несколькими правительственными наградами. После тяжёлого второго ранения потерял сознание, его сочли убитым. Но, к счастью, Марик через некоторое время начал подавать признаки жизни, и его случайно обнаружили. Пока лечился в госпитале, мать получила вторую похоронку (на этот раз на сына). Когда Марик инвалидом войны вернулся домой, мать сначала его не узнала – сказались два сильных удара по её нервной системе, последствия которых с годами усиливались, всерьёз надолго осложнив жизнь им обоим.
Нужно было начинать жизнь заново. Среднее образование Марик заканчивал, работая. Ходил в военной форме – ничего другого не было. В ней же поступил в политехнический институт.
В большой коммунальной квартире в старом доме у них была комната. С годами матери становилось всё хуже, стали возникать серьёзные проблемы. Конечно, привести в такую обстановку молодую жену было невозможно, как и нельзя было оставить мать одну. Поэтому Марик так и не женился. А когда после многих лет болезни мать умерла, он был уже сформировавшимся старым холостяком с кучей укоренившихся привычек и комплексов.
Проявлявшиеся внешне лёгкость общения, контактность и живой одесский юмор были в значительной степени обманчивыми. В действительности это была защитная реакция ранимого человека, который впускал в свой внутренний мир только после продолжительного знакомства и далеко не всех.
Будучи старше меня и моих друзей в среднем лет на десять, он зачастую вёл себя значительно раскованнее и непосредственнее, чем мы. Многие весёлые случаи, связанные с этими его качествами, мы часто вспоминаем.
Однажды моя жена, войдя в одну из комнат нашей квартиры, увидела там сорокапятилетнего Марика и нашу шестилетнюю дочь, которые с радостными возгласами и раскрасневшимися лицами одинаково увлечённо и самозабвенно играли в футбол. Их обоих совершенно не смущало, что мяч иногда летел в сторону застеклённого буфета с «парадной» посудой и хрусталём – в азарте игры они этого не замечали, были одинаково счастливы и не сразу отреагировали на появление человека, так некстати помешавшего их увлекательному занятию.
В нашей компании было принято использовать праздники не только как поводы для застолья, но прежде всего как возможность повеселиться. Готовились шутливые выступления (как правило – в стихах), оды, частушки, хоровые поздравления, причём процесс подготовки часто приносил больше положительных эмоций, чем исполнение.
Марик и тут был на высоте. Как-то перед очередным женским днём мы заранее разыграли путём вытягивания свёрнутых бумажек имена наших женщин, поздравляемых каждым из мужчин. Выступление Марика оказалось самым оригинальным. На кухне он натянул тайно выпрошенные у моей мамы длинные женские трико, взлохматил свои светлые волосы, надел очки и превратился в «месье Трике в очках и рыжем парике» из «Евгения Онегина». Упав на колени перед объектом своего поздравления Риммой, он стал петь ей любовные куплеты: «Вироза, вироза…» (дальше помню только остроумное чередование «Лямур-Римуль»; текст был в рифму и очень смешной). Все долго хохотали, аплодировали, а Марик заслужил титул лучшего дамского угодника.
Не только в нашей компании, но и на работе относились к нему очень хорошо, симпатизировали, а женщины, как водится, постоянно пытались найти ему спутницу жизни. Если такие попытки бывали не очень «лобовыми», они иногда имели более или менее длительное продолжение, но ни разу не окончились желаемым результатом – рано или поздно находилась для этого причина, с помощью которой он оправдывал в наших глазах свою нерешительность.
Понимая необходимость упорядочить жизнь и создать семью, он продолжал этого бояться. С удовольствием возился и играл с нашими детьми, делал им подарки и радовался этому не меньше, чем они. Помню, с каким азартом он с моей дочерью стрелял в Аркадии в тире, потратив много денег, чтобы выиграть для неё приз – куклу. Одно время Марик встречался с женщиной, с сыном которой у него установились хорошие, доверительные отношения, продолжавшиеся довольно долго после того, как Марик и его мать расстались. Через несколько лет после смерти Марика этот уже взрослый мужчина пришёл к нам, чтобы узнать, где похоронен Марик, и говорил о нём много хорошего.
Когда моя дочь родила нам внука, моя машина была на длительном капитальном ремонте. Узнав об этом событии, Марик вынул из кармана ключи от своего «Запорожца», протянул их мне и сказал: «Бери машину уже сегодня, а доверенность оформим завтра – тебе сейчас колёса будут очень нужны». Два с лишним месяца я ежедневно мотался то за грудным молоком, то в больницу, то за врачом, каждый раз мысленно благодаря Маруню.
К 45-летию Победы было принято правительственное решение об улучшении квартирных условий инвалидов войны, и Марику была выделена однокомнатная квартира на отдалённом Таировском массиве. Мы все жили в центральной части города, были уже немолоды и понимали, что часто навещать его там не сможем.
А необходимость этого становилась всё большей – он стал часто болеть. К нему в центр города мы могли забегать после работы, а частые поездки на Таировский массив были для нас нереальными. Я подготовил аргументированное письмо руководства нашего СКБ в горисполком о замене выделенной квартиры на однокомнатную в центре. Начальник СКБ В. Свириденко, очень хорошо относящийся к Марику и давно знакомый с мэром по их общему альпинистскому прошлому, согласился попытаться решить эту проблему, считая это вполне возможным.
Однако Маруня категорически отказался: «Хочу жить в новом доме со всеми удобствами, которых я был всегда лишён!». Никакие уговоры не помогали, и в начале девяностых мы и сотрудники отдела, где работал Марик, перевезли его на улицу Ильфа и Петрова.
Первое время он радовался, как ребёнок. Обустраивался на новом месте и с удовольствием нам об этом рассказывал. Вскоре ему пришлось уволиться – конструкторской работы становилось всё меньше, а здоровье подводило всё чаще. Сначала стало трудно ходить, потом замедлились реакции, появилась слабость, головокружение. Дальше – хуже: быстрыми темпами развивался склероз (видимо, сказывалась наследственность по линии матери). Последние месяцы были очень тяжёлыми. Умер Марик в конце декабря 1995 г., прожив чуть больше 68 лет.
Каждый год 9 мая мы с женой приходим к памятнику медикам, погибшим во время войны, и посещаем кладбище. Не все наши близкие, смерть которых связана с войной, похоронены в Одессе. Неизвестна могила отца моей жены, врача-хирурга, который отказался от брони и погиб в сорок первом, спасая тяжелораненого. О месте гибели на фронте в том же году старшего брата моего отца я тоже не знаю. Из троих моих дядей, прошедших всю войну и вернувшихся с наградами и инвалидностями, двое лежат на кладбище в Одессе, а третий, самый младший, – в Нью-Йорке.
При оценке людей и выборе друзей для меня никогда не имела никакого значения национальность. Но когда приходилось слышать, что евреи воевали только на ташкентском фронте, я приводил в пример не только моих родных, упомянутых выше, но и Маруню, его отца и мать.
У М. И. Дворницкого нет никаких родственников, ушли из жизни многие друзья. Пусть этот очерк будет поводом для разных людей вспомнить добрым словом этого не очень счастливого хорошего человека.
(из книги «Мои одесситы», изданной в 2013 г. небольшим тиражом)
