Найти смысл жизни — это счастье, найти счастье в жизни — это смысл!
Недавно Иван Михайлович Иванов узнал, что, оказывается, есть Международный День Счастья, учреждённый Организацией Объединённых Наций. А сегодня, во время обеда, он случайно услышал по радио, что «…мы не хомяки: поел, поспал — и лопух на могиле…»
«Нет, ребята, мы хуже хомяков, — подумал Иванов, не соглашаясь с радио. — Основное отличие лишь в том, что хомяки не знают, что они хомяки, а мы знаем… Если было бы иначе, то планета Земля, как доказывает наука, была бы без нас совсем другой, по крайней мере, красивей и чище… А будущее Земли — это необитаемый Марс, где яблони цветут только в песнях, а в натуре там нет даже лопухов… Такое будущее приближают не хомяки и прочие животные, а, к сожалению, многочисленные хомосапиенс, которых больше семи миллиардов…»
Иванов был уже пожилым человеком, поэтому смысл жизни не искал, как бывало в молодости… Ещё он точно знал, что смысл жизни — это найти в ней счастье, а оно, как полагают некоторые двуногие особи из хомосапиенс, не такое уж эфемерное — у него есть устойчивые стереотипы и материальные атрибуты. И в голове Иванова уже сформировались достаточно прочные, почти непоколебимые стереотипы сознания, однако ему, как обычному человеку, явно не хватало в этой жизни многих реальных и осязаемых атрибутов, поэтому счастливчиком он себя не считал, но и не слишком печалился по этому поводу.
…В это время по радиоточке какой-то бодрячок начал весёлым и задорным голосом беседу про смертность, про инсульт, ишемическую болезнь сердца и тому подобное. Иванов не любил такие передачи, поэтому почти нежным движением пальцев своей руки заткнул говорливого бодрячка в своём информационном пространстве, а после обеда решил заполнить его всезнайкой-интернетом. Из него, среди прочего, он вскоре узнал печальную новость о том, что в Брянской области четырёхлетний малыш утонул в ванне, а вот в Москве шестилетний ребёнок выжил после падения с шестнадцатого этажа…
— Бедным провинциалам не везёт изначально, а юному москвичу счастье обломилось дважды, — тоскливо комментировал Иванов. — Первый раз, когда младенец родился в столице, а второй, когда он выжил после падения…
«Реально лишь рождение и смерть, а всё остальное — это только наше эго и его фантазии со всякими иллюзиями, — сурово рассуждал Иванов. — У хомяков этого нет, поэтому… поэтому они счастливые».
Но быть счастливым хомяком Иванов не желал, продолжая размышлять о человеческом счастье. «Своё счастье мы фантазируем, ублажая собственное эго, — усмехался он, — а затем добиваемся его любыми путями, как хотим и как можем… Отсюда многие люди живут в дисгармонии друг с другом, с окружающим миром и виноваты в этом только сами…»
— Слишком муторно… много философии, — самокритично оценил вслух свои мысли Иванов и решил чем-нибудь себя развеселить. Он представил, что впал в летаргический сон, как герой одной новеллы, но проспал гораздо больше его, около четверти века, и недавно пробудился от спячки.
…Вчера, утром, он проснулся, включил трёхпрограммник и убедился — работает, затем послушал радио и, ужаснувшись, решил на улицу пока не выходить. «Надо обрасти информацией, а уж потом, можно… — осторожничал Иванов. — Жрать есть что: сухари «Столичные» и консервы «Завтрак туриста», слава Богу, уцелели и вроде бы съедобны».
Телевизор работал, но сигнал от коллективной антенны, похоже, отсутствовал. От комнатной антенны Иванов настроил прилично лишь несколько каналов и начал увлечённо смотреть всё подряд. «И чему здесь только не учат: как печь пирожки и как… как научиться любить — полный дурдом! — резюмировал он к полудню после трёх часов просмотра. — Союз нерушимый, как я понял, рухнул… Но к этому всё шло, недаром народ шутил, мол, эта перестройка закончится перестрелкой… Украина, видимо, бунтует, в каком-то городишке за день уже шесть трупов… От РСФСР осталась только РФ».
Быстренько перекусив уцелевшими припасами, Иванов затем слушал по радио очень эрудированного и беспощадного, но с добрым юмором правдоруба, кажется, писателя — какого-то Мишку Швеллера. Писатель отвечал на вопросы звонившим людям в прямом эфире. Иванов возмущался, удивляясь наивности вопросов от публики: «Неужто у нас ещё столько идиотов, ищущих правду по телефункену?»
Иванов приглушил приёмник и задумался. «Эти люди, хотя и разные, но вопросы у них явно не интеллектуальные, а очень замшелые, даже дубоватые… — иронизировал он. — А этот Швеллер, видать, давно тут, поэтому устал на них отвечать. Наверное, эти люди его утомили, а он, возможно, их… Короче, они достали друг друга!»
Вечером Иванов смотрел что-то похожее на ток-шоу, где участвовало несколько мужиков-политиков и экспертов, а с Украины был даже солидный на вид мужик с приличным фингалом… Ни одной знакомой рожи, хотя один ханыга кого-то ему напоминал. Иванов, кажется, видел этого говоруна ещё в советской Москве, в Лужниках. Он митинговал на барахолке и что-то базарил про либеральную демократию, а сейчас этот балабол перед кем-то извинялся… А вот мужик с фингалом под глазом метит в президенты Украины — интересно!.. Но всё равно — сплошной туман — слишком много базара и никакой ясности!.. Потом появились эти… либералы и базар лишь усилился.
Ведущий шоу с птичьей фамилией вёл себя не по-птичьему — всех перебивал, и базара становилось ещё больше. Мусолили затёртые мыслишки, а новой, живой мысли Иванов так и не услышал. Может, этот дятел с птичьей фамилией ни тех пригласил или никого в стране уже ни осталось, кто опилками здраво шевелить может?.. И где же оно счастье, где?!.. И откуда ему появиться — ведь кругом одни болтуны!
Но самое интересное за этот день было, пожалуй, то, что Иванов впервые увидел по телевизору Президента этой новой РФ!
Мужик ему сразу понравился, особенно его фамилия: ни Распутин, ни Двапутин, ни Трипутин, а просто — Пу-тин!.. Это, как считал Иванов, очень по-нашему: Ле-нин, Ста-лин, Ель-цин, Пу-тин… Правда, в этом есть что-то евразийское, даже чуть-чуть китайское: Председатель Совнаркома товарищ Нин, Верховный Главнокомандующий товарищ Лин, член Политбюро товарищ Цин, а затем господин Президент Цин и, наконец, нынешний Президент господин Тин! А этот… Ель-цин, который под простака косил, ну, который в троллейбусе с народом ездил — куда-то пропал — про него Иванов так ничего путного и не услышал. А в остальном, всё по-старому…
Когда Иванов заснул, самыми популярными были слова: «демократы», «путаны», «нал», «наехали». Сейчас тут мало чего изменилось, почти тоже самое: «либералы», «путин», «бабло», «понаехали»… В общем, продолжение следует! Однако развеселить себя Иванову так и не удалось, и он, по-прежнему, был задумчив и хмур. Грустные мысли не спешили его покидать, а тут ещё позвонил Петров — приятель и бывший сослуживец, который редко сообщал ему радостные новости.
— Знаешь, а Витюхе Сидорову вторую ногу отняли, — сказал Петров чуть сокрушённым голосом.
— Смотри-ка, не везёт мужику, не везёт… — посочувствовал Иванов. — И как он теперь?
— Как-как… на коляску пересядет.
— А с кем он сейчас живёт? — поинтересовался Иванов.
— Раньше жил в квартире у своей гражданской жены, но, похоже, его оттуда попёрли, — рассказывал Петров об их общем знакомом.
— А сейчас где? — почти машинально, без всякого любопытства спросил Иванов.
— Вроде к сестре родной… перебрался… — печально протянул Петров. — Ему больше деваться некуда…
— Жалко, очень жалко… — сказал Иванов, не найдя больше других слов, и почему-то вспомнил молодых женщин и девушек, которые часто указывали Сидорову на его отнюдь не безвредную страсть к сладкому. Он же всем отвечал одинаково, пытаясь выглядеть серьёзным: «У меня было голодное детство». Но глядя на блудливо-плутовскую физиономию сладкоежки, никто из них ему не верил.
Витька Сидоров не был Иванову ни другом, ни приятелем, хотя в прошлом они больше десяти лет проработали в одном отделе. Уже позже Иванов узнал, что Сидоров страдал сахарным диабетом, а сейчас искренне жалел бывшего коллегу по работе, который запомнился ему лишь несдержанным характером, склонностью к похабному юмору и непомерной тягой к сладкому.
Говорили приятели по телефону недолго.
— На выборы пойдёшь? — равнодушно спросил Петров — последнее время они голосовали на одном участке.
— Не знаю, — нехотя ответил Иванов, — думаю пока…
— Надумаешь — звякни, — произнёс бывший сослуживец, не меняя интонации, и они попрощались.
В это воскресенье, в день выборов, Иванов вышел из дома утром, после десяти, и неторопливо направился в глубину квартала, где располагался зелёный рынок. Было не по-сентябрьски прохладно и накрапывал дождичек, однако людей, гуляющих по улицам, было достаточно. В большинстве, как полагал Иван Михайлович, это были избиратели, уже успевшие проголосовать или те, кто ещё только собирался это сделать.
Выглядели они нормальными обывателями, привычно погружёнными в простую жизнь со своими повседневными заботами. Намордников виртуальной реальности и прочих девайсов Иванов ни у кого не обнаружил, даже у встречных собак, которых выгуливали поблизости, не оказалось обычных намордников, видимо, из-за их воспитанности.
Выборного ажиотажа он нигде не заметил, хотя прошёл мимо двух школ, где размещались избирательные участки. Зато на небольшом и аккуратном рынке было многолюдно. Иванов знал, зачем сюда пришёл, поэтому быстро отоварился картошкой и чесноком.
На обратном пути, из выборного динамика на парадном фасаде школы, вслед Иванову доносились бодрые детские голоса, распевающие песенку про то, что они не просто дети двадцать первого века, а дети солнца! «Мы — космическая пыль… научно доказано, — уныло подумал Иванов. — Мозги вам парят, ребятки!.. Ничего, подрастёте — откроете парадокс: чтоб пылью не быть, надо думать своей башкой, а не только песенки распевать!» Пересекая бульвар, Иванов заметил мужика неопределённого возраста со странной внешностью, изношенной до противности, и одетого, как показалось Ивану Михайловичу, почти полностью в импортный секонд-хенд. Он шёл, покачиваясь, и гнусаво напевал:
Утром шишку еле гну —
Ем я кашу с виаг-ру!
Тётки-тёлки, мамки-дочки —
Вдую вам до самой почки!
«Нахлебался, урод! — подумал про него Иванов с усмешкой. — Интересно знать — какие песни ты горлопанил в детстве?»
По дороге Иванов заглянул в хлебную лавку. Около витрины с окошком для продажи хлебобулочных изделий стояла пожилая женщина с очень смешливой девочкой, похожей на куклу. Девочка подпрыгивала и кричала радостным голосом:
— Сушки! Сушки! Сушки!
Было очевидно, что забавной девчонке понравились румяные сушки, и она желает, чтоб бабушка купила ей этих сушек.
Неподалёку от лавки остановились немолодые и приличные на вид люди. Они вели негромкий разговор, который доносился до Иванова. Иван Михайлович навострил уши, а вот женщина с ребёнком не обращали на этих людей никакого внимания. «…У них всё рано или поздно превращают в мюзикл… — говорил благообразный и невысокий мужчина в очках. — У нас почти всё начинается с бунта и крови… затем плавно перерастает в этот… тотальный клуб весёлых и находчивых или что-то подобное… потом всё традиционно заканчивается всеобщим маразмом… а далее всё повторяется снова…»
«Либерал…» — мгновенно, но с какой-то апатией оценил говорящего человека Иванов и поэтому не стал больше прислушиваться к приличным людям, а весело произнёс, обращаясь к девочке, которая продолжала нервировать бабушку:
— А лепёшку из отрубей не желаешь?!
Девочка замолкла от непонимания и перестала дурачиться.
— Да, я тоже их покупаю — они полезные, а ещё хлеб — «Восемь злаков», — проговорила женщина, а затем спросила Иванова, посторонившись у прилавка:
— Вы, уже выбрали?
— Да, — ответил Иванов и купил лепёшку с отрубями за пятнадцать рублей, которая в прошлом году стоила двенадцать.
Отходя от хлебной лавки, он довольно громко и без всякого злорадства в голосе сказал, обращаясь, наверно, больше к девочке, чем к её бабушке:
— Ешь лепёшки с отрубями, а лучше — ржаные, чёрные сухари… Они ещё полезней!
Когда Иван Михайлович проходил мимо притихших, порядочных на вид граждан, то неожиданно подумал с горечью: «И где же оно счастье, где?!.. Ведь кругом одно жульё!»
На выборы Иванов не пошёл — свой выбор он так и не сделал, и приятелю Петрову не звякнул. А кого выбирать, если и сам Петров не звякнул Иванову?.. А что уж тут говорить про Сидорова — тот теперь безногий и без коляски он никто. Но если ему даже принесут избирательную урну на дом, то будет ли он вообще за кого-то голосовать?!.. Ему, что Ванька Косой, что Колька Кривой, что товарищ Пу, что господин Тин — нынче без разницы — новые ноги всё равно уже не вырастут!
