Доску великому театральному демиургу (она на днях появилась на его доме в самом центре Москвы) открыли ровно на год позже юбилея, но зато в день рождения его сына — Дмитрия Крымова. Случайно, нет ли… Сам минималистский мемориал — размашистая вязь то ли из одной, то ли из двух букв — сложился в «эфросовском» духе: стремительный полет и говорящая незавершенность. И, кажется даже, что и голос режиссера, знаменитый голос, что звучал перед началом некоторых его спектаклей, с этой с в е т л о й доски будто бы слышен и сегодня…
Голос Мастера
Он словно подбирал верную ноту голосом-камертоном. Задавая тон действу, даря настрой исполнителям. Верно подобранные слова порой как бы расширяли пространство сцены, дополняя лаконичность декораций. Дополняя самое главное – смыслы.
Театр Эфроса был подчеркнуто — пронзительно — психологическим. Лишенным тех «красивых» нюансов, что то и дело возникали в постановках Юрия Завадского — первого и, возможно, единственного настоящего учителя Эфроса. Да, пускай, «правда жизни» достигается, кроме прочего, и актерской игрой, но только не вахтанговским гротеском и шаржем, адептом которых был Завадский — первый Калаф из легендарной «Принцессы Турандот». У заслуженного мэтра (который по праву оценит своего ученика и станет помогать ему на путях отнюдь не простых) юный харьковчанин Эфрос учился в его актерской студии (из нее впоследствии вырастет славный театр Моссовета, в котором и сам Эфрос поставит свой легендарный спектакль «Дальше-тишина») на заре своей карьеры, когда отчетливо понял, что театр для него — синоним жизни. Во всех смыслах. И так вот свою жизнь он и выстраивал. Еще почти что полвека. Понимая и выстраивая смыслы. И голос его, по природе своей тихий и даже, быть может, несколько неуверенный, становился все более ясным и все более понятным тем, кому посчастливилось быть с ним рядом.
Родом из… Детского театра
Кому-то посчастливилось уже в 50-е, когда в Центральном детском театре (из «творческой лаборатории» которого вышли и Олег Ефремов, и Лев Дуров, и Олег Табаков) начала складываться уникальная эстетика Анатолия Эфроса. Вне лжи, напрочь лишенная политического кокетства, но пронзительно честная, исполненная острого интереса к отношениям между людьми. К связям между каждым из нас. Он cам, да и всякий герой его, словно спрашивают друг друга: «Почему так? Почему?»… Так и слышится Чехов, которого Эфрос обожал более других и которому — совершенно бесспорно — наследовал своим творческим взглядом экзистенциалиста. Пройдут годы, и в театре на Малой Бронной Эфрос дважды поставит «Три сестры». П о ч е му т а к ?.. Векторы взаимоотношений, стрелы — от героя к герою…
…Эфрос был, разумеется, из «молодых да ранних». Ему не было и 30-ти, когда поставленная им на сцене ЦДТ пьеса Виктора Розова «В добрый час!» прогремела на всю страну. А уже спустя три года — «В поисках радости» того же Розова. Потом «Друг мой Колька» Алексея Хмелика. И это лишь самое громкое, самое славное… Когда подкупала искренность чувства и пренебрежение к компромиссу. Михалковский коллективизм, социалистическая мораль?.. Нет, эфросовские герои принимали решения сами — и следовали общечеловеческой морали. Вовсе не потрафляя критериям «взрослого» вкуса, Эфрос воспитывал своими постановками молодое поколение, воспринимая это, как дело нравственное — и превратил Детский театр в один из лучших в столице. Что и привело его в Театр Ленинского комсомола — так называлось в ту пору здание на тогдашней улице Чехова.
Без взаимности?
Театр этот увядал в мирной спячке после кончины харизматичного и классического Ивана Берсенева, но недолго оставался и с новым худруком: революционный (отрицательный) взгляд Эфроса на Нину Заречную (почитаемую в русле официоза того времени едва ли не как полуреволюционерку) из «Чайки» привел к его увольнению. Так любимый драматург сыграл со своим поклонником-режиссером злую шутку, сам того не желая. А, думается, что Антон Палычу, глядишь, и понравилась бы версия Анатолия Васильевича: великий драматург был, ведь, великий мистификатор.
И ушел режиссер Эфрос на Малую Бронную, в то самое здание, где прежде счастливо и успешно гнездился созданный Алексеем Грановским и Соломоном Михоэлсом ГОСЕТ, а к тому времени был уже театр на Малой Бронной. В московских театральных кругах его вскоре так и назовут: «театр Эфроса». Хотя худруком тут он никогда не был. Не имел, говорят, административных способностей.
На Малой Бронной Анатолий Эфрос ставил особенно много. «Женитьба», «Сказки Старого Арбата», »Три сестры» — каждый спектакль широко обсуждался столичными театралами… Самой громкой премьерой стал «Месяц в деревне» Ивана Тургенева, по счастью оставшийся запечатленным на пленку. Запись 1977 года представляет Ольгу Яковлеву и Леонида Броневого. Вместе с Николаем Волковым их назовут «эфросовскими актерами». Но и они не спасут своего руководителя от творческого кризиса. Он случится в начале 80-х, когда Эфрос покинет театр на Малой Бронной.
Скорый перевод Анатолия Эфроса в Театр на Таганке, оставшийся в ту пору без уехавшего на Запад Юрия Любимова, циничное противопоставление театральными властями и Минкультом двух полярно противоположных эстетик — все это не только вызвало на излете тогдашнего режима многочисленные дискуссии кухонных дилетантов «от Мельпомены» и творческие перепалки и расстройство в труппе самого популярного московского театра, но и подорвало здоровье Эфроса. Его театральной кодой стал мольеровский «Мизантроп», поставленный в 1986 году. Жизненной — инфаркт годом позже…
Он был еще очень молод. И всегда был с молодыми, считая, что успех театра — в «племени младом, незнакомом».
…Рядом с корифеями на 1-ой Тверской-Ямской было много молодежи, молодых артистов. Покрывало, словно занавес, элегантно сброшенное вечно нестареющим Александром Збруевым с памятной доски, пало на землю, и слова Дмитрия Крымова: «Папа не совсем умер…», произнесенные на открытии мемориала, уже не столько звучали метафорой, сколько ощущением радостного и нескончаемого простора, оставленного нам в наследие великим мастером. Ощущением ЖИЗНИ.
