В разгар «дела врачей» фронтовик Рудольф Бершадский избил костылями звезду советской литературы Константина Симонова – за то, что выступил антисемитом.
Красочные воспоминания, как литератор Рудольф Бершадский избил костылем Константина Симонова, приписывают Григорию Свирскому. Дело было в начале 1953 года – за два месяца до смерти Сталина, на пике так называемого «дела врачей». Тринадцатого января газета «Правда» вышла с сенсационной статьей без подписи – «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Речь в ней шла об аресте девяти еврейских медиков, которые лечили ведущих партийных деятелей. Газета, ссылаясь на хронику ТАСС, обвиняла врачей в создании террористической группы. «Они ставили целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза. Злоупотребляя доверием больных, преднамеренно, злодейски подрывали их здоровье, ставили им неправильные диагнозы, а затем губили больных неправильным лечением», – писала «Правда». При этом, по мнению анонимных авторов статьи, преступники старались в первую очередь «подорвать здоровье руководящих советских военных кадров, вывести их из строя и тем самым ослабить оборону страны».
Истоки этого громкого процесса, который вошел в историю СССР как «дело врачей-вредителей», лежат еще в 1948 году. Они начались с письма советского медика Лидии Тимашук в Министерство государственной безопасности – МГБ, предшественник КГБ. В нем Тимашук утверждала, что поставила диагноз «инфаркт миокарда» члену Политбюро товарищу Жданову, а группа влиятельных врачей позже заставила ее переписать диагноз и назначила заведомо неправильное лечение, которое привело в итоге к смерти пациента. Жданов умер в августе 1948 года. Но еще за полтора года до смерти он, отвечавший за идеологию партии, яростно клеймил с трибуны писателей-«мракобесов» и «ренегатов», как он сам называл их: Зощенко, Ахматову, Гиппиус, Сологуба и других.
Жалобу Тимашук поначалу оставили без внимания. Но уже в начале 50-х она, очевидно, попала в «культурный» тренд. По стране объявили войну с «безродным космополитизмом» – борьбу с прозападными взглядами у интеллигенции. Эта борьба быстро приобрела антисемитский оттенок, и возглавлял ее, что интересно, тоже Жданов. К тому моменту, как газета «Правда» вышла со своим разоблачением группы врачей-«вредителей», все они уже были арестованы. Статья в «Правде» стала сигналом к публикации целой волны антисемитских фельетонов в советской прессе – их авторы «разоблачали» евреев в махинациях, выдумывая истории хищений, шпионажа и иного еврейского «вредительства». Молчала лишь «Литературная газета».
Писатель Григорий Свирский вспоминал: отделом фельетонов в «Литературке» руководил фронтовик Рудольф Бершадский – человек, прошедший Гражданскую и Великую Отечественную войны, воевавший с японцами на озере Хасан и с финнами на Карельском перешейке. В 1953 году ему было всего 44 года, но он уже был наполовину глух от контузий и сгорблен от ранений – ходил, опираясь на палку-костыль. Кроме того, Бершадский был чистокровным евреем.
В книге мемуаров «На лобном месте» Свирский пишет: «В дни истерии, вызванной сообщениями о врачах-убийцах, несколько энтузиастов взломали ночью письменный стол Бершадского. Внутри нашли два фельетона-проклятия “врачам-убийцам”, которые Бершадский не передал для публикации». Назначили разбирательство. Началось такое! «Агент империалистических разведок!», «Иуда!», «Диверсант!» – терминология была отработана годами. «Пусть сам Бершадский выступит!» – кричал зал, готовый Бершадского ногами затоптать. И вот появился у стола президиума Рудольф Бершадский, сгорбленный, полуглухой. Вся грудь – в боевых орденах. Молчание зала становилось тягостным. Казалось, вот-вот кто-то крикнет: «Товарищи, не на того напали! Ошибка!» И вот тут поднялся со своего места благовоспитанный, находчивый Константин Симонов – и «спас положение». Он произнес речь, которую многие из нас не забудут до конца жизни. «Да, – сказал Симонов, в голосе его звучали страдание и решимость преодолеть жалость к своему подчиненному, – Бершадский действительно храбро воевал. Сам подбил несколько танков. Военные газеты писали о его доблести. Знаю!» Тут главный редактор «Литературки» помолчал и нанес последний удар: «Храбро воевал, да! Но за какие идеалы?!»
Идеалы у Бершадского были, конечно, «космополитические». Бершадского арестовали тогда же. А вскоре после его ареста умер Сталин, развалилось «дело врачей», признанное грубой фальсификацией, и случилось так, что через полгода Рудольф Бершадский вновь оказался на свободе.
Свирский пишет: прямо из тюрьмы Бершадский идет в Союз писателей, где в это время Симонов читает доклад учителям Москвы. Бершадский усаживается в первом ряду, прямо у трибуны, в своем тюремном пиджаке. Симонов видит его, бледнеет, тянется к стакану с водой. Он пьет, «стараясь, чтобы зубы не стучали о стакан».
В первой версии воспоминаний Григория Свирского сцена встречи завершается лаконично: «С трудом Симонов довел победный доклад до конца». Вторая версия более красочна: «И вдруг Бершадский поднялся, взял костыль, подошёл к столику президиума. Переложил костыль в правую руку. И неожиданно для всех нанес Симонову удар костылем прямо в лицо, да так, что Симонов упал вместе со стулом на спину. В зале раздались выкрики: “Милицию, вызовите милицию!” В это время с пола поднялся Симонов. Утирая кровь, текущую из рассеченной брови, он сказал: “Не надо милицию, мы с товарищем Бершадским друг друга поняли”».
Исследователи советской литературы признают: историю удара костылем, вероятнее всего, сфальсифицировали – дописали в воспоминания Свирского позже. Что не отменяет главного факта: Рудольф Бершадский оказался едва ли не единственным человеком в советской прессе, кто выступил против антисемитской травли.
Журналист Марк Поповский, который в те же годы работал в «Литературной газете», писал: «После ареста Бершадского на страницах один за другим появились два разухабистых антисемитских фельетона, ничуть не уступающих тем, что публиковали в те месяцы “Правда”, “Известия”, “Крокодил” и другие партийные издания. У нас, молодых сотрудников и авторов “Литературки”, эта история вызвала шок. Мы не были наивными детьми и знали примерный механизм таких редколлегий. Ясно, что где-то наверху – на самом верху! – заметили, что “Литературная газета” не идет в ногу, не поддерживает развязанную ЦК антисемитскую кампанию. На Симонова гаркнули. Требовалась немедленная жертва, и он эту жертву принес».
Рудольф Бершадский после истории с Симоновым проявил себя как талантливый детский писатель и сценарист. Он умер в мае 1979 года. Константин Симонов пережил его всего на четыре месяца. Герой Великой Отечественной войны, военный корреспондент, который прошел путь от Одессы до Берлина, автор великого романа «Живые и мертвые», Симонов дожил до 63 лет. Его коллега Владимир Еременко вспоминал: «В конце жизни он будто бы каялся за свой конформизм и те уступки чиновникам от литературы, когда был главным редактором “Литературки”, а затем и “Нового мира”. Тогда же из наших бесед сложилось впечатление, что Симонов своими протестами, конфронтацией с высокими чиновниками как бы замаливает свои грехи молодости, когда он слишком ревностно выполнял волю и линию высоких партийных инстанций».
Мемуарист Григорий Свирский в 1972 году эмигрировал в Израиль. Позже осел в Канаде, где скончался в 2016 году в возрасте 95 лет. Подобно Симонову, Свирский тоже работал во время войны полевым корреспондентом – он награжден девятью медалями и орденами за участие в Великой Отечественной войне.
Михаил Блоков
1
