О, счастлив тот, кто никогда не ступал
За пределы своей милой родины…
Ипполит Пиндемонте
Александр Пушкин в Германию не приезжал ни разу. В этом не было ничего
удивительного.
Он вообще не бывал за границей, хотя и хотел, и надеялся туда попасть,
сначала по окончании лицея, затем, повзрослевшим, уже работая государственным
чиновником. Не получалось – не пускали.
Трудно сказать, думал ли всерьез молодой Пушкин, выпускник лицея, зарабатывать
хлеб писательством, но, как и большинство его однокашников, он хотел пойти по
дипломатической линии. Советский пушкинист Д. Благой так писал об этом: «Утешало
Пушкина и то, что дипломатическая служба несла с собой возможность «увидеть чужие
страны», то есть попасть за границу, общая черта всей либерально настроенной, томившейся
в путах русской «азиатчины» молодежи того времени. Эту мечту, и в пример своим военным
мечтам, довольно скоро им брошенным, Пушкин питал в течение всей своей жизни, но ей
также никогда не суждено было сбыться».
Понятно также, что как раз через дипломатическую службу будущему светочу
русской литературы можно было осуществить юношескую мечту попасть за границу –
именно это в ней и привлекало Пушкина. Чиновничья же стезя казалась Александру скучной
и малозначительной.
А, между тем, многие из его окружения: однокашники, друзья, знакомые не только
выезжали за пределы России, но и подолгу жили там: Жуковский, Карамзин, Кюхельбекер,
Горчаков, Матюшкин, Корсаков, Вяземский, Чаадаев, братья Тургеневы и др.
Пушкин рвался за ними всей душой, но оставался невыездным.
Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножию ль стены далёкого Китая,
В кипящий ли Париж, туда ли, наконец,
Где Тасса не поёт уже ночной гребец,
Где древних городов под пеплом дремлют мощи,
Где кипарисные благоухают рощи,
Повсюду я готов.
Известно, что Пушкин, находясь в Михайловской ссылке, вынашивал даже такой
авантюрный план, как бегство за границу через Дерпт и Ригу, и в эти дерзкие замыслы были
посвящены брат поэта Лев Сергеевич и сосед по Тригорскому Алексей Вульф. К примеру, он
подает прошение о выезде в связи с мнимой тяжелой болезнью: "аневризма в ноге".
О прочих планах поэта сообщает со слов А. Н. Вульфа биограф Пушкина М. И.
Семевский: "…Пушкин, не надеясь получить в скором времени право свободного выезда с
места своего заточения, измышлял различные проекты, как бы получить свободу. Между
прочим, предложил я ему такой проект: я выхлопочу себе заграничный паспорт и Пушкина,
в роли крепостного слуги, увезу с собой за границу. Дошло ли бы у нас дело до исполнения
этого юношеского проекта, не знаю; я думаю, что все кончилось бы на словах…»; к счастию,
судьбе угодно было устроить Пушкина так, что в сентябре 1826 года он получил, и притом
совершенно оригинально, вожделенную свободу".
В 1830 году Пушкин даже Николаю I подавал прошение на выезд, но получил
решительное «нет». Официальный отказ, тем более, не первый, был признанием того, что
царь не доверяет этому человеку, государеву слуге – чиновнику. Это – признание его
неблагонадежности, ставившее крест на чинах, на карьере.
Зато поэт поездил по России. Одно из самых приятных для него путешествий была
ссылка в Крым, которую вымолили для опального Пушкина его друзья и покровители.
Вместо каторги и Тмутаракани – благословенный, обласканный солнцем и морем край. Здесь
Пушкин написал удивительно чистые волнующе проникновенные стихи. Такие как:
Фонтан любви, фонтан живой!
Принес я в дар тебе две розы.
Люблю немолчный говор твой
И поэтические слезы….
Это о Бахчисарае.
Кстати, храня память о великом поэте и его творчестве, сотрудники местного
историко-архитектурного музея круглый год ежедневно кладут к Фонтану слез две свежие
розы: красную и белую.
Сюжеты, навеянные пребыванием Пушкина на юге, долго хранились в его памяти, их
в виде четверостиший мы находим в разных произведениях поэта:
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я….
(Из «Путешествий Онегина»)
Воспитание будущего поэта
Если в начале и середине 18 века на культуру России оказывали влияние немцы, то
его конец и начало 19 века полностью «захватили» французы. Пушкин, родившийся в 1799
году, был ярким примером воспитания на французский манер. Младший брат Саши Лев
вспоминает: «Вообще воспитание его мало заключало в себе русского. Он слышал один
французский язык; гувернер его был француз … библиотека его отца состояла из одних
французских сочинений». Мальчик, прекрасно говорящий по-французски, запоем читал в
оригинале французских писателей, причем, многие книги были ему совершенно не по
возрасту. Однако именно благодаря этим откровенным любовным романам и философским
трактатам ребенок быстро взрослел. Еще со школьных лет к Пушкину прилипла кличка
«француз» настолько, что став взрослым, он часто величал себя «Пушкин-француз».
Исследователь его творчества Б. Томашевский утверждал, что французский был вторым
родным языком Пушкина. Иначе и быть не могло. В самом деле, читать и писать по-русски
Саша начал лет в 5-6. В семье вообще не говорили на русском. Первые стихотворные рифмы
написаны на французском языке. Произведения таких знаменитых писателей как Шекспир,
Скотт, Байрон, Данте, Гете мальчик узнал, прочитав их по-французски. «…Он был
настоящим знатоком французской словесности и истории, – сообщает его сестра Ольга, – и
усвоил себе тот прекрасный французский слог, которому в письмах его не могли надивиться
природные французы». Интересный парадокс личности Пушкина подметил еще Иван
Сергеевич Тургенев: «Он получил французское воспитание, но был самым русским
человеком своего времени».
Что же удивительного, что так много сделавший для развития литературного русского
языка поэт и прозаик Александр Пушкин уже в зрелом возрасте признается своим друзьям:
«Пишу по-французски, потому что язык этот деловой и мне более по перу» (в письме к
Жуковскому); «…я буду говорить с вами на языке Европы, он мне привычнее нашего» (в
письме к Чаадаеву). Известны слова французского исследователя русской литературы графа
Алексея Сен-При о том, что «слог французских писем Пушкина сделал бы честь любому
французскому писателю».
Такое языковое предпочтение поэт переносил даже в свои произведения. Вспомните
штрихи к портрету Татьяны Лариной:
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своем родном,
Итак, писала по-французски…
Ведь и знаменитое письмо Татьяны к Онегину тоже написано по-французски. Его
«переводчиком» выступает сам сочинитель поэмы.
А что с другими иностранными языками? Согласно программе, в лицейском
расписании были следующие языковые предметы: русская, латинская, французская,
немецкая словесность. Но одно дело урок, а другое знания. К примеру, с немецким языком у
поэта всегда были сложности. Он ему плохо давался, возможно, потому что Александр не
любил его. Однако это не помешало Пушкину наградить знаниями немецкого языка еще
одного своего героя из «Евгения Онегина» Владимира Ленского, который закончил
геттингенский университет. Кстати, знай Пушкин немецкий так же хорошо, как
французский, подобное европейское образование могло ожидать и его самого. Александр
Тургенев писал брату Сергею о Пушкине: «Удивительный талант и добрый малый, но и
добрый повеса». Последствия лицейского образования понимали и старшие друзья его. «Я
бы желал переселить его года на три, на четыре в Геттинген или в какой-нибудь другой
немецкий университет, – писал Жуковский Вяземскому. – Даже Дерпт лучше Царского
Села». Батюшков в письме к Тургеневу, который мог бы оказать и в этом Пушкину
протекцию, намекал: «Не худо бы его запереть в Геттинген и кормить года три молочным
супом и логикою… Как ни велик талант Сверчка, он его промотает…». Сверчок – еще одно
прозвище Пушкина: так называли его соратники по «Арзамасу», прогрессивному
литературному обществу, куда молодой поэт был принят, будучи ещё лицеистом.
Западная культура пушкинского времени
Давайте вспомним, что представляла собой русская литература пушкинского времени.
Она уже, несомненно, была, но развитой, глубокой ее никак не назовешь. Прежде всего, она
мало отвечала на вопросы, стоявшие перед обществом. Сравнивая отечественную
словесность с западной, ее можно было назвать новорожденной. Российский литературный
критик, пушкинист, Павел Анненков, рассказывая о жизни Пушкина, и вовсе назвал русскую
литературу того времени «всеобщим царством скуки и пошлости». Еще дальше в своем
негативном отношении к литературе периода раннего Пушкина пошли авторы
юмористического журнала «Сатирикон»: «Лучшими русскими писателями были Вольтер и
Жан-Жак Руссо, лучшими русскими поэтами были Вергилий и Пиндар».
По всему получалось, что молодому писателю нечего было читать по-русски, не у
кого учиться литературному мастерству. «У нас еще нет ни словесности, ни книг, все наши
знания, все наши понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных, мы
привыкли мыслить на чужом языке», – скажет после Пушкин. Что же удивительного в том,
что даже само слово, обозначающее словесность, писалось на латинско-французский манер:
литература!
Многие европейские страны уже явили миру величайших поэтов и прозаиков: Греция
– Гомера, Италия – Данте, Боккаччо, Петрарку, Англия – Шекспира, Франция – Мольера,
Вольтера, Руссо, Дидро, в Германии здравствовал великий Гёте, а кого подобного масштаба
имела Россия до Пушкина? Никого. Нация должна была достичь определенной ступени
развития культуры, заявить о ней, чтобы вывести в мир свою литературную звезду.
На Западе словесность жила полной жизнью. Там работали известные за пределами
своих стран профессиональные авторы. В России таковыми могли быть только чиновники
или любители, которых презрительно называли сочинителями. Европеизм как общественное
течение в среде русской интеллигенции был, в сущности, свежим ветром из окна в Европу.
Власти ветра боялись и поэтому подавляли любые нестандартные движения мысли.
В российской литературе оставались гигантские пространства целины, и талантливый
человек, овладевший мировой литературой, мог браться и разрабатывать любой жанр или все
жанры сразу, что русские поэты делали весьма успешно.
Пушкин, взращенный и воспитанный на лучших образцах французской литературы,
не мог не попасть под ее влияние.
Поэтому нет ничего удивительного, что в творчестве Пушкина-писателя
прослеживается такая схема: «французское произведение – русские реалии – русское произведение Пушкина.
