Он прожил всего 24 года, но его творчеством вдохновлялись Брюсов, Маяковский и Северянин, а его стихи перекладывали на музыку Рахманинов и Рубинштейн. Умер же поэт Семен Надсон формально от чахотки. Но все были уверены, что он, как и Пушкин, погиб на дуэли. Дуэль была на страницах журналов – за фельетоны в защиту евреев писатели-антисемиты устроили Надсону «журналистский погром».
«Начнём с начала, если это для кого-нибудь интересно. История моего рода, до моего появления на свет – область очень мало известная для меня. Подозреваю, что мой прадед или прапрадед был еврей. Деда и отца помню очень мало. Слышал только, что отец мой, надворный советник Яков Семенович Надсон, очень любил пение и музыку, это и я от него унаследовал. Иногда мне кажется, что, сложись иначе обстоятельства моего детства, я был бы музыкантом. Но в целом история моего детства – грустная и темная». Так начиналась автобиография одного из самых известных поэтов России второй половины XIX века Семёна Яковлевича Надсона. Поэта русского, но неизменно включенного во все еврейские энциклопедии.
Он и сам считал себя русским, рос в нееврейском окружении. Более того, находился под опекой юдофобской родни, открыто разжигавшей антисемитскую истерию того времени. Из-за всего этого начало автобиографии выглядит логичным – никакого видимого интереса к своим корням. Тем не менее через год после этой автобиографии Надсон напишет свой поэтический шедевр «Я рос тебе чужим, отверженный народ», навсегда связавший его с еврейством. Позже историк русской и русскоязычной еврейской литературы Василий Львов-Рогачевский называл Надсона «ассимилированным бардом», который «был заражен болью еврейского народа». После стихотворения о евреях Надсон стал писать еженедельные фельетоны с презрением к тем, кто эту боль причиняет. И это окончательно заострит на нем взоры российских антисемитов. В ответ на фельетоны Надсона последовал, по словам того же Львова-Рогачевского, «закамуфлированный журналистский погром, учиненный авторами-юдофобами». Результатом этого погрома стала смерть поэта. Несмотря на то, что Надсон долго болел, ни у кого из современников не вызывал сомнения тот факт, что «добили» Надсона именно скандальные очерки в его адрес. Он умер в 24 года, за восемь дней до 50-й годовщины гибели Александра Сергеевича Пушкина, после чего «дуэльная» метафора канонизировала жизнь и смерть Семена Надсона в литературе.
Будущий поэт родился в Петербурге 26 декабря 1862 года в семье надворного советника Якова Семёновича Надсона и Антонины Степановны Мамонтовой. Год спустя семья переехала в Киев, где отец Семена умер. Мальчику на тот момент едва исполнилось два года. Проведя несколько лет в Киеве и сменив несколько пристанищ, мать, содержавшая двоих детей, привезла их в Петербург, где ее старшие братья пристроили Семена в приготовительный класс первой классической гимназии. После того как мать повторно вышла замуж, семья вновь возвратилась в Киев. Здесь новый супруг матери Надсона в припадке умопомешательства повесился, и семья вновь осталась без средств к существованию. Последовал очередной переезд в Петербург, где Семена отдали на обучение в военную гимназию. После же смерти матери от чахотки каждого из детей взял на свое попечение один из братьев покойной.
О том, как проходило воспитание сироты, можно прочесть в его дневниках. Конечно, не все было очень уж плохо, но дядя и тетя не раз и не два напоминали Семену о его еврействе, не сильно стесняя себя в выражениях. «Когда во мне, ребенке, страдало оскорбленное чувство справедливости, – записал он в дневнике в 1880 году, – и я, один, беззащитный в чужой семье, горько и беспомощно плакал, мне говорили: “Опять начинается жидовская комедия”, – c нечеловеческой жестокостью оскорбляя во мне память отца». Оба брака его матери родственники считали «неудачными», а первый из них, «с каким-то жидовским выкрестом», даже позорным. Они же убеждали Надсона, что «позорное пятно еврейства он сможет смыть только военной службой, что это для него единственный выход…»
Не смея противиться воле своего опекуна, по завершении гимназического курса в 1879 году Надсон поступил в Павловское военное училище, отразив в дневнике: «Мне ненавистны так называемые военные науки». А что касается «позорного пятна», навешенного на него родственниками, то все их старания ожидаемого результата не принесли. После того как по империи прокатилась волна погромов, Надсон не постеснялся признаться в своем еврействе пред лицом завзятого юдофоба, армейского офицера и литератора Ивана Леонтьева-Щеглова. Вот как последний вспоминал об этом: «Услышав от меня антисемитские высказывания, Семен Яковлевич привстал с постели – в то время его уже начинала одолевать чахотка. Бледный, как мертвец, и с лихорадочно горящими глазами он произнес сдавленным голосом: “Вы хотели знать тайну моей жизни? Извольте, я еврей”». После развернувшейся через несколько лет травли поэта Леонтьев-Щеглов неоднократно будет вспоминать этот эпизод.
Тогда же шел 1882 год. Год этот ознаменовался важным событием в литературной судьбе Надсона. Писать он начал еще в гимназии и с девяти лет относил свои стихотворения в небольшие издания. Но в 1882-м его пригласили в лучший демократический журнал того времени – «Отечественные записки». В этом журнале Надсон дебютировал «Тремя стихотворениями». Они сразу же привлекли к себе внимание любителей поэзии, а имя молодого поэта с каждой новой публикацией приобретало все большую известность.
На следующий год Надсон, окончив училище, был выпущен подпоручиком в Каспийский полк, стоявший в Кронштадте. Желавший полностью посвятить себя литературной деятельности, Семен добивался освобождения от военной службы. Ему это удалось, правда, причины были весьма печальными: у него открылась туберкулёзная фистула – явление, весьма часто предшествующее самому туберкулёзу. Надсон продолжал печататься в журналах, но состояние здоровья с каждым месяцем лишь ухудшалось. С 1884-го по 1886-й годы он находился в постоянных разъездах между лечебными учреждениями в России и за границей, перенес две операции, был объектом многих врачебных консилиумов. И тем временем выпустил в марте 1885 года свой первый и единственный прижизненный сборник стихотворений, тут же принесший ему шумную славу. Через год за этот сборник Надсон будет удостоен Пушкинской премии.
Тогда же в 1886 году, устроившись в редакцию киевской «Зари», Надсон стал писать критические фельетоны, касавшиеся литературы и журналистики. Особое внимание уделял он порицанию антисемитских высказываний разных поэтов, писателей и журналистов. Последние же стали называть его «иудейским органом печати» – особенно после опубликованного Семеном в 1885 году стихотворения:
Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоей печали гнёт
Мне чужд, как и твои ученья.
И если б ты, как встарь, был счастлив и силён,
И если б не был ты унижен целым светом –
Иным стремлением согрет и увлечён,
Я б не пришёл к тебе с приветом.
Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнёшь чело своё и тщетно ждёшь спасенья,
В те дни, когда одно название «еврей»
В устах толпы звучит как символ отверженья,
Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою, –
Дай скромно встать и мне в ряды твоих бойцов,
Народ, обиженный судьбою.
Одним из самых рьяных представителей «стаи жадных псов» оказался сотрудник газеты «Новое время», поэт-сатирик, публицист и критик Виктор Буренин, начавший травлю тяжелобольного поэта. Хотя Буренин был вовсе не одинок. Так, к примеру, малоизвестный киевский поэт Бердяев, печатавшийся под псевдонимом Аспид, написал антисемитский пародийный эпос «Надсониада», в котором высмеивал Надсона и редакцию «Зари», где он печатался:
Раз в неделю киевлянам
Преподносит он статейки,
Где в «идеи» раздувает
С помпой чахлые «идейки»…
Оживить редактор хочет
Иудейский орган этим;
Но, увы! Мы кроме скуки,
Ничего в нем не заметим.
А после выраженного редакцией «Зари» возмущения поэма и вовсе была растиражирована отдельной брошюрой, на первой странице которой было написано: «…появилась на столбцах “Зари” площадная брань по поводу “Надсониады”: радуемся, что сумели задеть за живое беззастенчивых наемников киевского жидовского кагала…»
Но все же первым выстрелом словесной дуэли принято считать публикации Буренина – в одной из первых статей, посвященных Надсону, он обозвал его «мнимо недугующим паразитом, представляющимся больным, умирающим, чтобы жить на счет частной благотворительности». Буренин намекал на то, что Надсон занял в Литфонде 500 рублей, чтобы оплатить расходы на поездку в Европу в 1884 и 1885 годах. Но, во-первых, Надсон не симулировал болезнь, а во-вторых, полностью вернул долг из своих гонораров, полученных от продажи многочисленных изданий единственного сборника стихотворений. Надсон даже завещал Литфонду авторские права на этот сборник, что позже станет крупнейшим источником доходов этой организации. Затем Буренин на примере Надсона охарактеризовал «стихотворцев-евреев» как «поставщиков рифмованной риторики», которые «смело воображают, что они крупные поэты, и считают своим долгом представиться перед взором читателей со всякими пустяками, которые выходят из-под их плодовитых перьев». В следующей статье, продолжая свою теорию о еврейских поэтах опять же на примере Надсона, он объявил Семена «наиболее выразительным представителем» «куриного пессимизма»: «Маленький поэтик, сидящий на насесте в маленьком курятнике, вдруг проникается фантазией, что этот курятник представляет “весь мир”». В последней из статей против Надсона бесстыдство Буренина и вовсе не знало границ. Объектом нападок стала бескорыстно ухаживавшая за Семеном в послеоперационный период Мария Валентиновна Ватсон, редактор почти всех его работ. Заботу «миссис Ватсон» Буренин назвал «лживым прикрытием истерической похоти». В этой его сатире Надсон был выведен под видом «еврейского рифмоплета Чижика, чью животную страсть удовлетворяет грубая перезрелая матрона».
Друзья советовали Надсону перестать читать все эти фельетоны, после каждого из которых ему становилось только хуже. Писать в ответ он был уже не в состоянии: руку охватил паралич. Но вдруг, находясь в Ялте, засобирался в Петербург. Он жаждал встретиться с клеветником и сразиться с ним на дуэли. Его еле отговорили.
Врач Надсона уже после смерти поэта написал открытое письмо, в котором утверждал, что смертельный удар по нервной системе Надсона был нанесен статьей Буренина от 12 декабря 1886 года, после которой «…он впал в необычайное раздражение, страшно волновался, говорил: “это уж слишком гнусно, этого оставить так нельзя”, и хотел тотчас же ехать в Петербург… Я уверен, что умерший безвременно Надсон, несмотря на безнадежность болезни, мог бы прожить, по меньшей мере, до весны или даже осени, если бы вышеупомянутый фельетон г. Буренина не был напечатан».
По словам врача, «Надсон испытал «туберкулезное воспаление мозга»: «Самая тяжелая, самая мучительная форма смерти. И несчастному поэту пришлось испить чашу страданий до дна. В бессознательном состоянии, в беспокойном бреду умиравший делал рукой угрожающие движения, и с уст его иногда срывалась фамилия обидчика». Семен Яковлевич Надсон умер в муках 19 января 1887 года. После его смерти споры о связи гибели Пушкина на дуэли и смерти Надсона от злых языков не утихали еще десятилетия. Да, одного убила пуля, второй скончался от болезни, но в смерти обоих клевета и оскорбления играли важную роль. Известнейшие русские писатели говорили о метафорической дуэли Надсона со своими обидчиками. Буренин же то старался реабилитироваться, то насмехался над обвинениями общественности, что это он «добил» поэта.
Алексей Викторов
Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоей печали гнёт
Мне чужд, как и твои ученья.
И если б ты, как встарь, был счастлив и силён,
И если б не был ты унижен целым светом –
Иным стремлением согрет и увлечён,
Я б не пришёл к тебе с приветом.
Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнёшь чело своё и тщетно ждёшь спасенья,
В те дни, когда одно название «еврей»
В устах толпы звучит как символ отверженья,
Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою, –
Дай скромно встать и мне в ряды твоих бойцов,
Народ, обиженный судьбою
