АВТОР Антон Антонов-Овсеенко журналист, проф. МосПолитеха
Хорошо помню конец недели в августе 1991-го, когда мы с главным редактором «МК» Павлом Гусевым оказались у подножия памятника Феликсу Дзержинскому на Лубянке.
Громадная толпа вокруг памятника, качающегося на тросах колесного крана, крики «Поберегись!» и «Ура!», когда его, наконец, переместили в грузовик. Ощущение нереальности происходящего, появившееся по ходу трансляции «Лебединого озера», и в этом случае не отпускало.
…В моем раннем детстве мы с отцом проживали в квартире, располагавшейся прямо напротив входа в московское управление НКВД-КГБ на Лубянке. До того, в начале XIX века, этот красивый особняк служил резиденцией Ростопчина: именно оттуда московский генерал-губернатор, согласно Толстому, рассылал свои «ростопчинские афишки» с призывом «идти воевать Наполеона на три горы», с заднего двора этого особняка Ростопчин, прихватив свой скромный скарб, эвакуировался на 27-ми возах — помните? Так вот: этот особняк (и квартира, где мы проживали) находятся совсем рядом с Лубянской площадью, по которой никогда, сколько себя помню, ни до августа 91-го, ни после того люди толпами не расхаживали: постоянный, даже ночью, автомобильный поток не позволял. А тут на тебе — громадная толпа, да еще и кран с грузовиком. Я так думаю (но не возьмусь утверждать), что троллейбусы на Манежной, перегородившие дорогу танкам 19 августа, — дело рук их водителей и обычных граждан, а грузовик с краном на Лубянке устроил уже Юрий Михайлович Лужков по согласованию с членами Политбюро ЦК КПСС, сохранившими верность Горбачеву. Думаю так потому, что в какой-то момент я оказался рядом с «идеологом перестройки», как его тогда называли, Александром Николаевичем Яковлевым (откуда-то он же узнал о происходящем на Лубянке?), мы с Павлом Гусевым взяли его под руки (Гусев — ошуюю, я — одесную), и буквально понеслись в окружении толпы от Лубянки к Манежной, где у подножия гостиницы «Москва» уже была сооружена трибуна для выступающих. Незадолго до того, 19 августа, никакой трибуны там, разумеется не было, а был на балконе 5-го гостиничного этажа Владимир Жириновский в голубом костюме (я ни на что не намекаю!), который делал ручкой собравшимся внизу. Жириновский так долго это делал, желая дать понять людям, что он будто бы всей душой с ними (а на самом деле уже тогда было ясно по целому ряду поведенческих характеристик лидера ЛДПР, что нет — не с ними), что этим самым людям (а я был среди них), это порядком надоело и они хором, не сговариваясь, принялись громко, на всю Манежную, скандировать в адрес Жириновского: «Ко-зел! Ко-зел!». Не возьмусь сегодня официально поддерживать или осуждать скандировавших, но само настроение, мне кажется, с тех пор хорошо сохранилось…
Ощущение же нереальности происходящего с тех пор, со времен ГКЧП, возвращается ко мне уже и в новые времена с завидной регулярностью. Особенно, когда Путин на вопросы о том, не стоит ли восстановить памятник Сталину, устало отвечает, что, мол, это в его компетенцию как президента не входит — пусть, мол, граждане решают, а в это время полицейские разгоняют других граждан, пытающихся почтить память Бориса Немцова, убитого на Москворецком мосту в честь этого самого Путина. Но и это тоже в его компетенцию не входит. В качестве противовеса этим хулиганящим (с точки зрения полицейских) на мосту людям граждане третьего типа посредством Общественной, с позволения сказать, палаты и электронного голосования выбирают: восстановить ли на Лубянской площади памятник Дзержинскому, или соорудить на его месте гранитный образ Александра Невского. Общественная палата решила таким патриотическим (как это представляется ее членам) образом одновременно напомнить о своем существовании (и то правда — все о ней напрочь забыли, настолько она оказалась бессмысленным суррогатом гражданского общества) и заодно уверить вышестоящее начальство в лице Путина в своей сугубой верности ему в столь трудные времена одновременного наступления внутренней оппозиции и внешних угроз «Северному потоку-2». Уши еще одной, изначально поставленной задачи громкой суеты вокруг Лубянской площади со стороны Общественной палаты также хорошо видны издалека: отвлечь внимание общественности от обсуждения подробностей неудачной попытки отравления Навального, последовавшей вскоре в отместку (с его стороны) демонстрации золоченых унитазов «дворца Путина», мести за эту демонстрацию (уже с противоположной стороны «поребрика»), выразившейся в далекой от правосудия прокурорской активности на судах, направленной против Навального же. За Навальным вскоре вновь дело не станет, не сомневайтесь. Однако задача отвлечения внимания общественности от перипетий, связанных с Навальным, останется нереализованной по причине несогласованности действий прокуроров и Общественной палаты: эти пытаются громко обсуждать памятники на Лубянке, те — продолжают плодить необоснованные обвинения против названного главы оппозиции, который блестяще провоцирует их на раздувание рейтинга собственной персоны…
Александр Невский, носивший ярлык на княжение (лицензия на управление территорией и проживающими на ней гражданами) от монголо-татарской Орды, в победном бою с рыцарями Тевтонского ордена защищал от посягательств не что иное, как внешние пределы этой самой Орды. Более того, некоторые непатриотично настроенные историки утверждают, что: никакой победной битвы вообще не было; что она была, но не на Чудском озере; или что она была, но это была не «битва» в широком понимании, а незначительная, ничего толком не решавшая стычка. Но так, или иначе — при чем тут Лубянская площадь в Москве?
Теперь Дзержинский Феликс Эдмундович, основатель ВЧК. Его жизнь и судьба тесно связаны с судьбой моего деда Владимира Антонова-Овсеенко, чья история хотя и хорошо всем известна, но все же напомню: дед совершил «головокружительную» карьеру от революционера-террориста до военного министра первого советского правительства, а окончил свой жизненный путь от пуль палачей НКВД в феврале 1938-го со словами «Антонов-Овсеенко был большевиком и оставался большевиком до конца». Более того: вплоть до смерти своего близкого друга Феликса Дзержинского в 1926-м и в течение двух лет спустя Владимир Антонов-Овсеенко числился в составе коллегии ВЧК-НКВД. Их обоих отличало лишь то, что Дзержинский успел, извините за цинизм, «вовремя» умереть, а Антонов-Овсеенко не успел, и его расстреляли. Первому воздвигли памятник, потом свергли и теперь, вот, обсуждают: не воздвигнуть ли вновь. Второго по сей день считают троцкистом, но на всякий случай сохраняют еще и улицы его имени. К чему это я? К тому, что большевизм, как и его известные носители, отнюдь не то же самое, что сталинизм — несмотря и на то, что сталинизм, образно выражаясь, воздвигнут непосредственно на постаменте из большевизма.
К слову об истории самой ВЧК. Дзержинский, памятник которого был свергнут при стечении публики в 1991-м, основал ВЧК для того, чтобы противостоять одновременно вооруженным выступлениям левых эсеров (стрельба в упор в Ленина и Урицкого, помните?) и растущему числу уличных грабежей и убийств. Структуру, подобную ВЧК, в любом случае были бы вынуждены срочно создавать представители какой угодно другой партии, если бы к власти пришли не большевики, а, скажем, те же левые эсеры, или, например, кадеты Милюкова (отчего, зачем и как захватили власть именно большевики — отдельный, очень интересный разговор, особенно если абстрагироваться от запущенной Керенским в июле 1917-го легенды про деньги германского генерального штаба: на что они там, говорите, были потрачены?). ВЧК практически напрямую произошла от Военно-революционного комитета (ВРК), чьими усилиями и был совершен Октябрьский переворот. Причем бо́льшая часть ВРК состояла из левых эсеров, многие из которых перекочевали потом на работу в ВЧК. Более того, изначально и в составе первого советского правительства также состояли левые эсеры, и даже начальником штаба войск Антонова-Овсеенко на юге состоял опытный военный офицер, левый эсер Муравьев… И только когда большевики продемонстрировали на примере разгона Учредительного собрания, что есть только два мнения — их и неправильное, эсеры перешли к протестам, в том числе взялись за оружие.
Ясно одно: оба они, Невский и Дзержинский, — символы. Вопрос — для кого и чего именно символы. Невский представляется хоть и безобидным, но неудачным символом защитника земли русской от внешних угроз. Для членов Общественной палаты, предложивших установить памятник Невскому, этот образ — напоминание Западу о вящей готовности и новых князей русских, по примеру Невского, отразить любую внешнюю угрозу, даже если она существует только в их головах. Основатель же ВЧК Дзержинский в таком ракурсе становится символом защиты от угроз внутренних — от так сказать «врагов народа». Но одновременно Дзержинский для значительной части общественности, чьи родные и близкие пострадали от репрессий, остается символом зачинателя этих репрессий. И восстанавливать памятник Дзержинскому с находящимся непосредственно рядом Соловецким камнем — символом памяти и скорби по невинно репрессированным, будет сущим кощунством. Если он там будет восстановлен, у меня в очередной раз, как в августе 1991-го, появится острое ощущение нереальности происходящего, будто это дурной сон, я вот-вот проснусь, и Соловецкий камень останется там, где он есть сейчас, безо всяких дополнений… Потому что если я «проснусь», а на Лубянке будет восстановлен Дзержинский, это будет означать только одно: что в будущем (не важно, в каком, отдаленном, или близком) этот памятник непременно опять снесут. А Немцову поставят.
