Увы.подковой счастья моего кого-то подковали не того…

АВТОБИОГРАФИЯ, иллюстрированная Игорем Губерманом
Я родился в России, в стране нескончаемых противоречий, где ничего нельзя ни понять, ни тем более сделать, так как

Увы, подковой счастья моего

Кого-то подковали не того…

Я родился в России, в стране нескончаемых противоречий, где ничего нельзя ни понять, ни тем более сделать, так как

 

Российский жребий был жестоко

Однажды брошен волей Бога:

Намного западней Востока,

Восточней Запада – намного.

 

В условиях советского тоталитаризма

 

В России жил я как трава

И меж такими же другими,

Сполна имея все права

Без права пользоваться ими.

 

Понимая, что невозможно сделать что-либо, не вступая в противоречие с собственной совестью, я не вступил в партию, хотя прислушиваясь к инстинкту самосохранения и не позволял себе открытых выступлений, в общем

 

Вовек я власти не являл

Ни дружбы, ни вражды.

А если я хвостом вилял –

То заметал следы!

 

отчётливо понимая даже во времена своей диссидентской деятельности, что герои не бывают с кукишем в кармане, а принципиальность до какой-то определённой черты – это, может быть, худшая беспринципность. Да-да , это касается не только меня, но и тебя, дорогой друг, читающего сейчас эти строки, так как

 

Хвалишься ты зря, что оставался

Честным, неподкупным и в опале.

Многие, кто впрямь не продавался –

Это те, кого не покупали.

 

Я любил в молодости много читать, что конечно сформировало мой вкус и эрудицию, но сегодня я отчётливо вижу, что

 

Книги много лет моих украли,

Ибо в ранней юности моей

Книги мне поклялись (и соврали!)

Что, читая, стану я умней.

 

Именно книги выработали у меня созерцательный характер, я принимаю жизнь такой, какова она есть, мои запросы всегда соответствуют моим возможностям, упорство – вовсе не главный стержень моего характера.

 

Я свои пути стелю полого,

Мне уютна лени колея.

То, что невозможно – дело Бога.

Что возможно – сделаю не я.

 

И Бог, похоже, вполне сочувствует этой моей жизненной философии, потому что

 

Чтоб я не жил, сопя натужно

Устроил Бог легко и чудно,

Что всё ненужное мне трудно,

А всё что трудно – мне не нужно.

 

Приблизительно в 20 лет я ощутил себя евреем, и это чувство не было ни униженным, ни половинчатым, т.к.

 

Люблю я племя одержимое

Чей дух кипит и торжествует

Стремясь постичь непостижимое,

Которого не существует.

 

Но положение евреев в России, а в Сов. Союзе в особенности, было достаточно напряжённым.

 

Как ни скрывался в чуждой вере

У всех народов и времён,

Еврей заочно к высшей мере

Всегда бывал приговорён.

 

В молодости я любил женщин (а кто их не любил?) без высоких духовных запросов:

 

Не зря люблю я дев беспечных,

Их речь ясна и необманчива.

Ключи секретов их сердечных

Бренчат зазывно и заманчиво.

 

Впрочем, и в браке я исповедовал теорию, что

 

Зов самых лучших побуждений

По бабам тайно водит нас.

От посторонних похождений

Семья милей во много раз!

 

Политикой я никогда не интересовался, отчётливо ощутив однажды грязь этого дела,

 

Весь день сегодня ради прессы

Пустив на чтение запойное,

Вдруг ощутил я с интересом,

Что проглотил ведро помойное.

 

К выпивке я относился сдержанно, хотя всегда мог выпить достаточно прилично. С возрастом

 

Стало сердце покалывать скверно,

Стал ходить – будто ноги по пуду …

Больше пить я не буду, наверно,

Хоть и меньше, конечно, не буду!

 

Всегда я любил поспорить, понимая, что это лучший способ выявить суть предмета, но к сожалению

 

Я часто спорю, ярый нрав

И вздорность не тая.

И часто в спорах я не прав,

Но чаще – прав не я.

 

Я покинул Россию по нескольким причинам, в том числе и из-за антисемитизма, потому что

 

Ах, как бы нам за наши штуки

Платить по счёту не пришлось.

Еврей! Как много в этом звуке

Для сердца Русского слилось!

 

но присмотревшись здесь, в эмиграции, к еврейскому народонаселению, которое вместе со всеми своими пожитками привезло сюда и сов. ментальность, отягчённую национальным колоритом, сделал заключение

 

Живу я легко и беспечно,

Хотя уже склонен к мыслишкам,

Что все мы евреи, конечно,

Но многие всё-таки слишком.

 

На именинах и прочих посиделках, мне редко когда бывает интересно. Вот, например:

 

Вчера я пил на склоне дня

Среди седых мужей науки.

Когда б там не было меня

То я бы умер там со скуки!

 

Здесь изменилось и моё отношение к женщинам , поскольку

 

Увы, когда с годами стал я старше,

Со мною стали суше секретарши …

 

И к сожалению,

 

Наступила в судьбе моей фаза

Упрощения жизненной драмы:

Я у дамы боюсь не отказа

А боюсь я согласия дамы.

 

Полагаю, что скоро

 

Глаза ещё скользят по женской талии

А мысли очень странные плывут,

Что я уже вот-вот куплю сандалии,

Которые меня переживут.

 

Здесь же, в эмиграции, я резко ощутил выпятившуюся вдруг проблему "отцов и детей".

 

Не ведая притворства, лжи и фальши,

Без жалости, сомнений и стыда,

От нас уходят дети много раньше,

Чем из дому уходят навсегда.

 

Не понимаю, в этой ситуации, я только сам себя:

 

Уже мы стали старыми людьми,

Но столь же суетливо беспокойны,

Вступая с непокорными детьми

В заведомо проигранные войны.

 

Жаловаться мне не на кого и не на что, но и хвалиться нечем:

 

И вкривь и вкось, и так и сяк,

Идут дела мои блестяще.

А вовсе наперекосяк

Они идут гораздо чаще.

 

И тут я прихожу к очень важному для меня выводу, что мой жизненный результат есть прямое следствие одной из существенных составляющих моего характера – природной лени. Но

 

На лень мою я не в обиде,

Я не рождён иметь и властвовать.

Меня Господь назначил видеть,

А не кишеть и соучаствовать.

 

Ретроспективно я понимаю, что

 

Течёт сквозь нас река времён,

Кипя вокруг, как суп.

Был молод я и неумён,

Теперь я стар и глуп.

 

Время пролетело оглушительно быстро:

 

Куда течёт из года в год

Часов и дней сумятица?

Наверх по склону жизнь идёт,

А вниз по склону катится …

 

А почему? А потому, что утерян смысл жизни, где всегда центром вселенной предполагалась собственная личность.

 

В час важнейшего в жизни открытия,

Мне открылось, гордыню гоня,

Что важнейшие в мире события

Превосходно текут без меня!

 

И смысл жизни остался для меня теперь только в двух ипостасях:

 

Много нашёл я в осушенных чашах,

Бережно гущу храня:

Кроме здоровья и близостей наших,

Всё остальное – херня!

 

Я, наверное, по натуре пессимист, я принимаю в расчёт возможность наихудшего варианта. Ежели выпадет что-либо лучшее – что ж, пусть это будет неожиданным подарком.

Но с другой стороны

 

Чуя близость печальных превратностей,

Дух живой выцветает и вянет.

Если ждать от судьбы неприятностей,

То судьба никогда не обманет.

 

Я не азартен, так как хорошо знаю, что удача – явление очень временное для меня.

 

Я не пьянею от удачи,

Поскольку знаю наперёд.

Как быстро всё пойдёт иначе

И сложится наоборот.

 

Хотя я и понимаю, что "вся наша жизнь – игра!", вывод из размышлений очень неутешителен:

 

С азартом жить на свете так опасно,

Любые так рискованы пути,

Что понял я однажды очень ясно –

Живым из этой жизни не уйти!

 

Я всегда знал, что своё место под солнцем надо заработать, само по себе "счастье" и радости жизни ниоткуда не сваляться, и вообще – ничего в жизни нельзя приобрести, не утратив, поэтому

 

Как бы счастье вокруг не плясало,

Приглашая на вальс и канкан,

А бесплатно в судьбе только сало,

Заряжаемое в капкан.

 

Что прекрасно иллюстрируется выводом о невозможности соотнести усилия и отдачу.

 

Я не считал, пока играл,

Оплатит жизнь моя

И те долги, что я не брал

И те, что брал не я.

 

В связи с вышеизложенным, ясно ощущаю некоторую неудовлетворённость своим положением, хотя и понимаю, что это очень неприятно, так как

 

Подвержены мы горестным печалям

По некой, очень мерзостной причине:

Не радует нас то, что получаем,

А мучает, что недополучили.

 

Но и выслушивать советы доброхотов, как следует идти по жизни в ногу со временем не хочу

 

Когда нас учит жизни кто-то,

Я весь немею,

Житейский опыт идиота

Я сам имею!

 

Но!

 

Уже по склону я иду,

Уже смотрю издалека,

А всё ещё чего-то жду

От телефонного звонка…

 

И задаюсь вопросом:

 

А вдруг устроена в природе

Совсем иная череда,

И не отсюда мы уходим,

А возвращаемся туда?