Что бы мы сказали о судье, который выносит оправдательный приговор, основываясь на показаниях убийцы и его сообщников о том, какой нехороший человек был убитый? Между тем, в истории такое происходит сплошь и рядом. В случае с императором Павлом I мы продолжаем судить о нем на основании мемуаров его убийц – нескольких десятков гвардейских офицеров. Заговорщики, убившие Павла, а также те, кто так или иначе поддержал цареубийство, много писали об «исступленном безумии» и «кровожадности» царя. Согласно этой точке зрения никакого заговора в сущности и не было, просто горстка патриотов приняла необходимые меры, чтобы обезопасить общество от больного человека.
ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ. УБИТЫЙ И ОБОЛГАННЫЙ
Между тем нет никаких данных, позволяющих считать Павла душевнобольным. Уже одно то, что Павел был задушен, а не помещен в дом умалишенных свидетельствует, что заговорщики признавали царя полностью вменяемым и ответственным за свои действия. Достоверно известно лишь то, что он страдал гастритом, сопровождавшимся сильными болями; эта болезнь была следствием чрезвычайной торопливости Павла в приеме пищи: за столом он спешил так же, как в своей государственной деятельности, и глотал куски пищи, почти не жуя.
Допустимо говорить о горячей, вспыльчивой натуре Павла, его взвинченных нервах и дурном характере, окончательно испорченном окружавшей его с детства обстановкой. Даже близко знавшие его люди единогласно говорили о его несдержанности, раздражительности, внезапных припадках гнева, подозрительности, нетерпеливой требовательности, чрезмерной поспешности в принятии решений, страстных и подчас жестоких порывах. Но в то же время они отмечали, что в спокойном, ровном расположении духа Павел был «неспособен действовать бесчувственно или неблагородно».
В обычной обстановке он вовсе не был мрачным, суровым человеком, мизантропом и сумасбродом. Гвардейский офицер Саблуков утверждал, что в основе его характера «лежало истинное великодушие и благородство, и, несмотря на то, что он был очень ревнив к власти, он презирал тех, кто раболепно подчинялся его воле, в ущерб правде и справедливости, и, наоборот, уважал людей, которые бесстрашно противились вспышкам его гнева, чтобы защитить невинного… Он был совершенным джентльменом, который знал, как надо обращаться с истинно-порядочными людьми, хотя бы они и не принадлежали к родовой или служебной аристократии; он знал в совершенстве языки: славянский, немецкий, французский, был хорошо знаком с историей, географией и математикой».
Павел обладал прекрасными манерами и был очень вежлив с женщинами, проявлял изрядную литературную начитанность, был склонен к шутке и веселью, тщательно оберегал достоинство своего сана, был строг в соблюдении государственной экономии и щедр при выдаче пенсий и наград, неутомимо преследовал лихоимство и неправосудие, ценил правду и ненавидел ложь и обман. К этому можно прибавить, что он был силен, ловок и великолепно держался в седле.
Многие его государственные распоряжения говорят о том, что Павел безошибочно видел зло и всеми мерами старался его искоренить. Наиболее ярко эта его черта проявилась в военных реформах. В екатерининской армии процветали произвол командиров, казнокрадство, жестокое обращение с нижними чинами, притеснения обывателей, несоблюдение строевых уставов (при Потемкине высшие офицеры растащили для личных, неармейских нужд целый рекрутский набор – 50 тысяч человек, то есть восьмую часть армии!). Борясь с этими злоупотреблениями, Павел учредил в армии институт инспекторов, урегулировал уставом телесные наказания, восстановил пошатнувшуюся дисциплину. Конечно, новая прусская форма была неудобна и даже вредила здоровью солдат (вспомним суворовское «штиблеты: гной ногам»), но ее введение пресекло мотовство офицеров. При Екатерине офицер считал себя обязанным иметь шестерку или на худой конец четверку лошадей, новомодную карету, несколько мундиров, каждый стоимостью в 120 рублей, множество жилетов, шелковых чулок, шляп и проч., толпу слуг, егеря и гусара, облитого золотом или серебром. Новый павловский мундир стоил 22 рубля; шубы и дорогие муфты были запрещены, вместо этого зимние мундиры подбивались мехом, а под них надевались теплые фуфайки. (Кстати сказать, что во время царствования Александра I на гатчинскую форму продолжали нападать по привычке; мундиры, в которых ходили победители Наполеона, были не менее нелепы: Александр обрезал полы мундиров по пояс, поднял воротники по самые уши – и все не знали, как похвалить новую форму! Удобная форма, свободная, широкая, не стеснявшая движений, национальная по внешнему виду, появилась в русской армии лишь со времен Александра II.) Кое-что из армейских нововведений Павла дожило до наших дней, например, одиночное обучение солдат. Вспомним и то, что Суворов совершил свой величайший подвиг – швейцарский поход – с солдатами, одетыми в гатчинские мундиры. Форма не помешала побеждать.
Павел «выкинул» из гвардии всех недорослей, записанных в малолетстве в полки, и мещан, купивших гвардейский патент. По России раздался стон, потому что десятки тысяч бездельников от Риги до Камчатки привыкли пользоваться гвардейскими привилегиями.
В гражданской сфере деятельность Павла имела свои положительные результаты. Под воздействием царя Сенат разобрал 11 тысяч нерешенных дел, скопившихся за предыдущее царствование, чиновники подтянулись, секретари стали подписывать бумаги без взятки, все почувствовали, что они находятся не у себя в вотчине, а на службе. Для укрепления финансов на площади перед Зимнем дворцом было сожжено ассигнаций на сумму 5 миллионов рублей, а пуды золотой и серебряной посуды переплавлены в звонкую монету; чтобы понизить цены на хлеб, была организована торговля из государственных запасов зерна. При Павле была налажена торговля с США, учреждено первое высшее медицинское училище; этот «кровожадный» государь не казнил ни одного человека и сделал многое для облегчения положения крестьян.
Все это, конечно, мало походит на поступки повредившегося в уме изверга. Напротив, мало кто из русских государей так искренне желал водворить порядок в вечно расстроенных российских делах. К несчастью, Павел не знал другого способа проведения своих решений в жизнь, кроме неограниченного самовластия. Желая сам быть своим первым и единственным министром, Павел вмешивался в мельчайшие подробности управления, привнося в работу и без того расшатанного государственного механизма свою вспыльчивость и свое нетерпение. Чиновники, привыкшие получать от царя личные распоряжения обо всем, боялись шагу ступить самостоятельно, а получив какой-нибудь приказ, со всем российским канцелярским рвением бросались бездумно исполнять его и из опасения не угодить требовательности государя проявляли такую строгость, что вызывали насмешки или ропот общества. Да и сам Павел, преследуемый мыслью о том, что он вступил на престол слишком поздно, что ему не успеть исправить все злоупотребления, проявлял ненужную торопливость. Давая больному лекарство, он не дожидался, когда оно окажет свое действие, а грозными окриками и пинками побуждал его скорее подняться с постели. В результате воздействие дисциплины на государственный механизм, которое при других условиях могло бы стать благотворным, было только внешним, внутри во всех государственных учреждениях господствовал хаос. А там где хаос, у людей возникает вполне понятное стремление вернуться к прежнему, пускай дурному, но привычному строю жизни.
Характер Павла был испорчен окружавшей его с детства обстановкой. До 1762 года Екатерина II, его мать, и он чувствовали взаимную привязанность, но после коронования Екатерины II все изменилось. Павел стал в ее глазах лишь нежелательным претендентом на престол, имевшим на него, к тому же, гораздо большие права, чем она. В 1772 году императрица ничем не ознаменовала совершеннолетия сына. С этого времени началась и окрепла неприязнь Павла к матери, фактически вторично (после свержения супруга, Петра III) узурпировавшей престол.
Охлаждение между ним и Екатериной II увеличилось после того, как императрица взяла к себе на воспитание двух его сыновей: Александра и Константина. Окончательный же разрыв произошел на почве различных взглядов матери и сына на многие вопросы государственного управления. Екатерина вела войны и приобретала новые земли, наследник выступал против этого; она не скупилась на милости к фаворитам, он считал, что «доходы государственные – государства, а не государя». Ей, считавшей себя продолжательницей дела Петра Великого и состоявшей в переписке с Вольтером и Дидро, осмеливались напоминать, что свобода «не иным приобретается, как воспитанием, но оное не может быть иным управляемо, как фундаментальными законами, а сего последнего нет»; ей прозрачно намекали, что дело поданных (имелись в виду временщики) не управлять государством, а точно выполнять монаршьи инструкции и что только такой порядок ведения государственных дел может «дать им способ быть хорошими, отняв способ быть дурными». У Екатерины II не оставалось другого выбора, как отстранить Павла от власти, чтобы не увидеть разрушения всего ею созданного. Павел негодовал, впал в подозрительность, жаловался на несправедливость матери к нему; а когда Екатерина подарила ему Гатчину, он совершенно удалился от петербургской придворной жизни и замкнулся в кругу немногих друзей и единомышленников.
В Гатчине Павел выстроил школу, больницу и четыре церкви для разных вероисповеданий, приняв содержание духовенства на свой счет. Чтобы дать населению заработок, завел стеклянный и фарфоровый заводы, суконную фабрику и шляпную мастерскую, часто помогал крестьянам деньгами и землей. Но самым любимым его делом было устройство своей маленькой армии по прусскому образцу. Гатчина стала для него моделью идеального государства, в которое он собирался превратить Россию после вступления на престол.
У императрицы созрел план устранить Павла от престола и передать верховную власть любимому внуку Александру. Когда Павел узнал об этом намерении матери, его душевное состояние стало еще тяжелее. Он стал подозревать в покушении на свои права всех окружающих, и особенно Александра, хотя тот ясно дал понять отцу свое несочувствие планам бабки. «Объясните мне, наконец, отчего это в других европейских монархиях государи спокойно вступают на престол один за другим, а у нас иначе?» – горячился Павел перед французским послом Сегюром, заехавшим в 1789 году проститься с наследником перед отъездом во Францию. Сегюр сказал, что причина этого – недостаток закона о престолонаследии, право царствующего государя назначать себе преемника по своей воле, что служит источником замыслов честолюбия, интриг и заговоров. «Да, надобно об этом подумать!» – отвечал Павел. Следствием этих раздумий стало составление им закона о престолонаследии, опубликованного в день коронации Павла. Этот закон положил конец столетней неразберихе на российском престоле.
Екатерина умерла, не успев осуществить своих намерений передать власть Александру. Кончина императрицы и воцарение Павла произвели потрясающее впечатление в Петербурге. На пути из Гатчины в Петербург Павел поминутно встречал курьеров, посланные разными лицами оповестить его о смерти матери. Казалось, в столице не осталось ни одной души, кто бы не послал нарочного к наследнику, стараясь заслужить этим его милость. Даже придворный повар с рыбным подрядчиком, скинувшись, наняли курьера и послали его к Павлу.
Первым естественным побуждением Павла было установить лучший порядок в государственных делах, чем тот, который существовал при Екатерине II. Он развил кипучую деятельность. Впоследствии очевидец описывал начало царствования Павла так: «Царь сам за работой с ранней зари, с 6 часов утра. Генерал-прокурор… каждый день отправлялся с докладом во дворец в 5½ часов утра. Мир живет примером государя. В канцеляриях, в департаментах, в коллегиях, везде в столице свечи горели с пяти часов утра. С той же поры в вице-канцлерском доме, что было против Зимнего дворца, все люстры и комнаты пылали. Сенаторы с 8 часов сидели за красным столом».
При вступлении на престол император дал торжественное обещание сохранять и поддерживать мирные отношения с другими государствами. Были также отменены не только военные приготовления против Франции, но и рекрутский набор на 1796 год. Вождям польского восстания была объявлена амнистия. Костюшко получил предложение вступить в русскую службу, от чего он отказался и уехал на родину, получив на поезд около 100 тысяч рублей из кабинета его величества; Потоцкому было пожаловано 1000 душ. Не были забыты и русские политзаключенные – Радищев и Новиков, получившие свободу.
Много иронии и негодования было потрачено историками и писателями на указы Павла о запрете носить французские костюмы. Но регламентация одежды была в то время обычным правом государя и не только в России. Выколачиванием французского духа из подданных занимался не один он – такого было общее состояние политической мысли того времени: думали, что революции можно запретить.
К числу исторических анекдотов обычно относят и посылку казаков на завоевание Индии. Но в то время планы военной экспедиции в английскую Индию посещали головы многих государственных деятелей и кондотьеров. Достаточно сказать, что египетский поход Наполеона был лишь подготовительным этапом для проникновения в Индию; первый консул готов был поддержать и это начинание царя, но Павел твердо решил пожать лавры единолично. Примерно тогда же французскому правительству было представлено на рассмотрение два проекта изгнания англичан из Индии. Автор одного из них для успешного исхода дела считал достаточным восьми судов с трехтысячным десантом. Конечно, этот проект выглядел авантюрой, но авантюрой не безнадежной. Военные силы англичан в Бенгалии состояли всего-навсего из двух тысяч солдат и тридцати тысяч сипаев – туземцев, обученных европейским приемам ведения войны, – чья верность британской короне была весьма сомнительна. Поэтому, посылая в Индию 40 донских полков (22,507 человек при 24 орудиях), Павел отнюдь не рисковал стать посмешищем всего света.
Вообще политику Павла, внешнюю и внутреннюю, часто называли непредсказуемой и произвольной. Действительно, на первый взгляд может показаться, что она целиком зависела от его минутной прихоти. Но прихоти Павла имели в своей основе старомодное чувство рыцарской чести, чуть ли не в средневековом его значении. Он желал быть монархом, чьи действия определяют не «интересы», не «польза», тем более не «воля народа», а исключительно высшие понятия чести и справедливости. Именно исходя из этих соображения он стал гроссмейстером ордена св. Иоанна Иерусалимского, или так называемого Мальтийского ордена.
Говоря о странных на первый взгляд указах Павла, не следует забывать, что многие из них намеренно искажались заговорщиками, во главе которых стоял не кто-нибудь, а государственный канцлер Никита Панин и генерал-губернатор Петербурга граф фон дер Пален, то есть лица, державшие в своих руках внешнюю политику страны и внутренний порядок в столице. Пален позже сам с удовольствием откровенничал о том, какими средствами он вызывал недовольство царем. Так, воспользовавшись одной из светлых минут в настроении Павла, он выпросил у него амнистию всем высланным из столицы офицерам. Таким образом, он вернул в Петербург своих сообщников – свергнутого фаворита Екатерины графа Платона Зубова и его братьев Николая и Валериана, а также генерала Беннигсена. Остальных опальных офицеров он распорядился не пускать в город и они, оставшись без куска хлеба, возвратились назад, кляня Павла на все лады и сея смуту по всей России. Судя по всему, Пален приложил руку и ко многим другим несправедливостям, совершенным якобы Павлом. Недаром конец 1798 года, когда генерал-губернатор находился в отъезде, современники отметили как наиболее спокойный период царствования Павла.
С не меньшим коварством Пален и Панин привлекли к заговору великого князя Александра. Они сообщали ему о том, что отец будто бы готовится заключить его в тюрьму, пугали революцией, которая, по их словам, вот-вот готова вспыхнуть и т.д. Пален с циничной откровенностью признавался: «Но я обязан, в интересах истины, сказать, что великий князь Александр не соглашался ни на что, не потребовав от меня предварительно клятвенного обещания, что не станут покушаться на жизнь его отца; я дал ему слово: я не был настолько лишен смысла, чтобы внутри взять на себя обязательство исполнить вещь невозможную; но надо было успокоить щепетильность моего будущего государя, и я обнадежил его намерения, хотя был убежден, что они не исполнятся».
Зная все это, не хочется повторять вздорные обвинения Павла в том, что он был излишне подозрительным государем. Как видим, для подозрений у него были все основания.
Сам образ действий заговорщиков в роковую ночь 11 марта свидетельствует о том, что это были не патриоты, защищавшие общество от тирана, а кучка перепившихся гвардейских шалопаев, мстящих Павлу за личные страхи и обиды. Две колонны цареубийц, по шестьдесят человек каждая, направились к Михайловскому замку прямо с попойки. Все офицеры были сильно навеселе, многие едва держались на ногах. На выходе Пален напомнил им: «Господа, чтобы приготовить яичницу, необходимо разбить яйца».
Проводником второй колонны, во главе которой находился Беннигсен и братья Зубовы, был адъютант Преображенского полка Аргамаков, ежедневно подававший Павлу рапорт и потому знавший все тайные ходы дворца. С фонарем в руке он повел заговорщиков сначала в Летний сад, потом по мостику – в дверь, сообщавшуюся с садом, далее по лесенке, которая привела их в маленькую кухоньку, смежную с прихожей перед спальней царя. Здесь, сидя и прислонившись головой к печке, безмятежно спал камер-гусар. По пути колонна Зубовых и Беннигсена сильно поредела, теперь с ними оставалось только четыре человека, которые со страху набросились на спящего гусара; один из офицеров ударил его тростью по голове, и тот спросонья поднял крик.
Заговорщики пришли в замешательство и остановились, ожидая, что их немедленно схватят. Четырех офицеров простыл и след, Платон Зубов стоял, едва живой, не в силах сделать шагу. Беннигсен схватил его за руку: «Как, князь? Вы довели нас до этих дверей и теперь хотите отступить? Мы слишком далеко зашли. Бутылка откупорена, ее надо выпить, идем!» (Видимо, вследствие обильного ужина всех заговорщиков в эту ночь посещали гастрономические метафоры.)
Его хладнокровие ободрило Зубовых; они направились в спальню царя. Но здесь их ожидало новое, еще более сильное потрясение: кровать Павла была пуста! Уже считая себя мертвецами, Зубовы и Беннигсен принялись шарить по комнате и вдруг за одной из портьер – той, которая прикрывала дверь, ведущую в комнату императрицы, они обнаружили бледного Павла, стоявшего перед ними в одной ночной рубашке. (Дверь в спальню императрицы оказалась закрытой по приказу самого Павла: таким образом, он своими руками устроил себе ловушку.)
Держа шпаги наголо, заговорщики объявили: «Вы арестованы, ваше величество!» В эту минуту вошел один из офицеров и шепнул Зубову на ухо, что его присутствие необходимо внизу, где опасались прибытия Преображенского полка, солдаты которого были привязаны к Павлу. Он вышел. Между тем комната стала наполняться офицерами из числа тех, кто входил во вторую колонну. Павел недоуменно смотрел на них.
– Арестован? Что это значит – арестован? – только и мог сказать он.
Один из офицеров закричал на него:
– Еще четыре года тому назад следовало бы с тобой покончить!
– Что я сделал? – слабым голосом возразил Павел.
Взяв у него бумагу с подписью об отречении, Беннигсен направился к дверям, сказав царю: «Оставайтесь спокойным, ваше величество, – дело идет о вашей жизни!» Но, выйдя в коридор, он снял с себя шарф и отдал одному сообщнику со словами: «Мы недети, чтоб не понимать бедственных последствий, какие будет иметь наше ночное посещение Павла для России и для нас».
Офицеры, оставшиеся в комнате, всячески поносили того, от кого натерпелись столько страху, но никто еще не осмеливался коснуться его. Мертвецки пьяный граф Николай Зубов (зять Суворова), человек атлетического сложения, прозванный «Алексеем Орловым из рода Зубовых», подал пример другим, ударив царя в левый висок массивной золотой табакеркой. После этого ничто не могло удержать пьяную толпу, озверевшую от недавнего испуга. Царя повалили на пол и набросили ему на шею шарф Беннигсена. Однако Павлу удалось просунуть руку между шарфом и шеей. Выпучив глаза, он хрипел:
– Воздуху!.. Воздуху!..
В этот момент он заметил красный мундир одного из офицеров, который носили конногвардейцы, и, думая, что это великий князь Константин, их полковник, распоряжается его убийством, завопил:
– Пощадите, ваше высочество, пощадите из сострадания! Воздуху, воздуху!..
Это были последние его слова. Судьбе было угодно, чтобы он умер, виня в своей смерти того из сыновей, который не имел к ней никакого отношения.
Заговорщики схватили его руку, один из них вскочил на живот царю, другие принялись тянуть за концы шарфа. Даже тогда, когда они убедились, что Павел мертв, многие еще продолжали стягивать петлю, а другие, обезумев, принялись пинать труп. В это время Беннигсен, слышавший шум и вопли, раздававшиеся из спальни царя, спокойно разгуливал по галерее со свечой в руках, рассматривая висевшие на стенах картины.
Наутро подданные империи узнали, что император Павел Петрович внезапно скончался накануне от апоплексического удара. Мы хорошо знаем, что обыкновенно скрывается за подобного рода формулировками. Странно только, что мы до сих пор смотрим на Павла глазами дворян, обиженных на него тем, что им запретили носить круглые французские шляпы.
Сергей Цветков, историк
http://pereformat.ru/2012/10/imperator-pavel/
Не пророк, но прозорливец… Не святой, но мученик.
Об энергии Павла можно судить хотя бы по тому факту, что за время его правления было издано более двух тысяч законодательных актов. В среднем он принимал 42 закона в месяц. Эта активная законодательная деятельность не могла сравниться ни с царствованием Екатерины, ни с правлением Петра Великого. При Павле началась военная реформа‚ подготовившая армию к войне 1812 года‚ был пересмотрен закон о престолонаследии, были предприняты первые шаги в ограничении помещичьей власти и первый шаг к отмене крепостного права… Им заложены основы всего законодательного корпуса Российской империи. Его преобразования оказали значительное влияние на государственное устройство будущей России.
Интересно, что ни один закон "психически больного царя" не был отменен его последователями.
Эти реформы не могли не вызвать ненависти у дворянства екатерининской эпохи. «Но для меня не существует партий и интересов, кроме государства! — говорил Павел. — При моем характере мне тяжело видеть, что дела идут вкривь и причиною тому небрежность и личные виды. Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое». Эти слова Павла Петровича могли бы охарактеризовать и основное содержание политики Петра Великого.
Однако в отличие от своего державного прадеда Павел стал первым российским императором, который смягчил церковную политику. До него, начиная с Петра I, она была направлена на ущемление прав Церкви во имя государственных интересов. С восшествием Павла Российская Церковь получила определенные надежды на религиозное возрождение. Император был неравнодушен к православию. Его законоучитель и духовный наставник митрополит Платон, венчавший потом Павла на царство, так писал о его вере: «Воспитанник, по счастью, всегда был к набожности расположен и рассуждение ли, разговор ли относительно Бога и веры были ему всегда приятны. Сие ему внедрено было с млеком покойною императрицей Елизаветой Петровной, которая горячо любила его и старалась воспитывать в вере». Он увеличил вдвое оклады духовенству, утвердил ходатайство Синода об отмене телесных наказаний священникам, узаконил меры для обеспечения вдов и сирот духовного сословия. Впервые со времен екатерининской секуляризации епархиям и монастырям были выделены земельные угодья. При Павле создаются духовные академии в Петербурге и в Казани, а также открываются несколько новых семинарий.
Как-то Павел рассказал о своем видении державного прадеда: «Во сне ли это было или наяву, не знаю. Это случилось во время ночной прогулки по Петербургу, когда я был еще цесаревичем. Ко мне подошел незнакомец, закутанный в плащ. От него веяло холодом, словно он был сделан изо льда. Незнакомец сказал глухим и печальным голосом: “Бедный Павел! Бедный царевич!..
Прими мой совет: не привязывайся сердцем ни к чему земному, ты недолгий гость в этом мире… Живи честно и справедливо, по совести. Помни, что угрызения совести самое страшное наказание для великих душ”. Лишь уходя, он показал свое лицо — это был Петр I!». Всю жизнь Павел вспоминал это видение, стараясь жить по совету своего прадеда. Однако это стремление Павла сталкивалось со стеной непонимания окружавших его людей, тех, кто, по словам историка, «раскинулся слишком широко, кто должен быть стеснен и обуздан ради бесправных и слабых». Это непонимание в конечном итоге привело к злодейскому убийству государя.
Смерть императора подобна смерти святого князя-страстотерпца Глеба. Одними из последних слов невинно убиенного Павла были: «Что я сделал вам?» Практически сразу после смерти императора его могила стала местом паломничества простого народа. На ней всегда были живые цветы. И сегодня, даже в будние дни, можно увидеть живые цветы только лишь на двух могилах Петропавловского собора Петербурга — императора Петра Великого и его державного правнука Павла.
