Аркадий Исаакович и Аркадий Борисович иммигрировали в Америку лет эдак тридцать назад почти одновременно, но из разных городов на букву «О». Аркадий Исаакович был из Одессы, а Аркадий Борисович — из Орла.
Чудные они были люди, душевные, и работящие очень. Оба поселились в Лос-Анжелесе и через несколько лет открыли бизнесы недалеко друг от друга на большой и суетливой улице Фэйрфакс. Впрочем, я забегаю вперёд. Прежде, чем начать моё правдивоое повествование, я должен познакомить читателя с этими замечательными господами.
Начну с Аркадия Исааковича. Это был невысокий, весьма упитанный человечек лет шестидесяти, с круглым, как оладушка лицом, носом пуговкой и заметной лысиной посреди рыжевато-седых кудряшек. По профессии он был повар, и много лет назад приехав в Лос Анжелес, задумал открыть маленький ресторан, где коронным блюдом стали оладушки с разнообразными и до умопомрачения вкусными подливками. Кому — шоколадную, кому земляничную, а хотите — с кленовым сиропом.
Снял он на Фэйрфаксе небольшое помещение, в котором раньше располагалась китайская забегаловка и с жаром стал разворачивать дело. Для приманки посетителей на вывеске у входа знакомый художник-одессит изобразил физиономию самого Аркадия Исааковича, аппетитно запихивающего в свой пухлый рот равноценно пухлую оладушку. Поскольку денег заплатить за вывеску у него пока не было, он обязался в течение года бесплатно кормить художника этими самыми оладушками.
Страстью Аркадия Исааковича были бардовские песни, хотя сам он ни играть на гитаре, ни петь не мог, ввиду полного отсутствия музыкального слуха. Но любил. Поэтому, когда он у плиты пёк свои оладушки, уши у него всегда были заткнуты наушниками, через которые шли песни Кима, Высоцкого или, скажем, Городницкого, дай Бог ему здоровья! Человек он был консервативный и опасался всяческих рискованных перемен, верил в стабильность и постоянство, а потому оладушки у него всегда получались неизменно вкусными и совершенно одинаковой формы.
Но вот Аркадий Борисович на вид был полной противоположностью Аркадию Исааковичу. Он был высок, худ до невозможности, а его длинный нос был похож на птичий клюв, который на идише буквально означает «шнобель». До эмиграции он трудился на орловском часовом заводе мастером в цехе, где изготовляли будильники. Его страстью были книги, и особенно художественная литература 19-века. Всё свободное время он читал и перечитывал повести своего любимого Гоголя, хотя тот и был антисемитом, но особенно Аркадий Борисович ценил романы Толстого и Достоевского, которых он любовно называл собирательным именем Толстоевский.
Вопреки распространённому мнению, что худые люди злые и ершистые, Аркадий Борисович был человек мягкий, добрый и мечтательный. В голове его прочно сидела вера в то, что все люди хорошие, и лишь плохая среда их портит (как квартирный вопрос у Булгакова). А потому он был убеждён, что если переделать плохую среду на хорошую, то счастье человечества вполне возможно, особенно если обеспечить полное имущественное равенство всех людей на планете. То есть, чтобы не было ни бедных, ни богатых, и где каждый бы радостно трудился из одного только желания быть полезным обществу. Иными словами, идеалист Аркадий Борисович был убеждённым коммунистом. Однако, как он ни пытался, в КПСС на орловском часовом заводе его не принимали по неизвестной автору причине. Тогда он на всех обиделся и уехал в Америку. На улице Фэйрфакс он открыл небольшую мастерскую по ремонту будильников и больших напольных часов с гирями, которые в Америке почему-то называются «дедушкины часы», хотя их до сих пор выпускают в Китае для всех возрастов, а не только для дедушек. Мастерская Аркадия Борисовича располагалась в одном квартале от ресторанчика Аркадия Исааковича, а потому стоит ли удивляться, что Судьба решила их свести друг с другом и даже сдружить.
Одним тёплым зимним днём, какими славится южная Калифорния, потрудившись до полудня Аркадий Борисович решил не кушать свой традиционный сэндвич, что ему приготовила жена, а пройтись по улице, размяться, так сказать, и что-то по пути купить съедобное. Вот тут то он и увидел вывеску с оладушками и решил, что их непременно надо попробовать. Услышав у хозяина русский акцент, он понял, что перед ним бывший соотечественник, они перешли на русский, ну, а дальше всё пошло-поехало — завязалась дружба.
С тех пор Аркадий Борисович больше не брал с собой на работу сэндвичи, а на ланч сразу же шёл к Аркадию Исааковичу, который бесплатно кормил его своими волшебными оладушками, а он, в свою очередь для своего нового друга и его многочисленных родственников менял в часах батарейки и чинил бижутерию. Несмотря на тесную дружбу, они решили не переходить на «ты», а звать друг друга только по имени и отчеству. В обоснование мудрости такого решения Аркадий Исаакович даже напел слова своего любимого барда Окуджавы:
Зачем мы перешли на ты…
За это нам и перепало
На грош любви и простоты, –
А что-то главное пропало…
Так оно и шло довольно долго — лет десять, а может даже пятнадцать, дружба крепла, и друзей было водой не разлить. Каждый трудился в своём бизнесе, вечерами они часто ходили друг к другу в гости, вместе загорали на пляже в Санта Монике и ездили в парки на пикники и один раз даже на круиз через Панамский Канал. Было всё просто замечательно, до тех, пока…
Пока черный чикагский сенатор по имени Барак Хусейнович Обама не решил стать президентом Соединённых Штатов. Вот тут и произошёл первый раздор между героями этой грустной истории. С самого начала избирательной кампании они напряжённо следили по телевизору за словесными баталиями между Обамой и его республиканскими противниками, и реакции их на это оказались диаметрально противоположными. Аркадий Борисович радостно потирал руки и говорил:
— Ну не замечательно ли, что американцы наконец избавились от неприязни к своим чёрным собратьям и готовы выбрать президентом негра? Мы, белые люди, так долго держали их в рабстве, что пора покаяться и искупить нашу вину, избрав чёрного президента. Это будет символично и справедливо!
Аркадий Исаакович категорически с этим не соглашался:
— Ну, что вы такое говорите, Аркадий Борисович? Кого мы с вами держали в рабстве? Может для вас это новость, но я вас уверяю — мой дедушка, да будет благословенна его память, никогда в Могилёве, где он жил, не держал чёрных рабов. И никаких других рабов не держал…
— Ага, я вижу по глазам, вы не хотите иметь чернокожего президента? — возмущался Аркадий Борисович, — не знал я, что вы расист, Аркадий Исаакович! Очень вы меня этим огорчили.
— Да при чём здесь цвет кожи? — злился тот, — мне всё равно, какого он цвета, этот Обама. Будь он хоть чёрный, хоть жёлтый, пусть даже голубой — но лишь бы не красный! Я больше всего боюсь, Аркадий Борисович, что ваш Обама только снаружи чёрный, а внутри он красный. Да-да, именно красный! Я этих красных на своём веку навидался… Они у меня вот где сидят! Не нужен Америке красный президент. Пусть он снаружи чёрный, белый, хоть в крапинку! Но внутри красный не нужен!
— Нет! Это вы так говорите потому, что вы расист. Я о вас лучше думал. Да, вы настоящий расист! — стоял нас своём Аркадий Борисович.
— Ну, если я расист, то вы! Знаете, кто вы в таком случае? — закипал его друг, — вы… вы… гусак! Вот вы кто — безмозглый гусак и больше ничего! В зеркало на себя посмотрите!
— Я? Я гусак?! — кричал в гневе действительно похожий на гусака Аркадий Борисович, — так я вас после этих хамских слов и знать не желаю! Вы расист и больше ничего, Аркадий Исаакович!
Казалось бы, настал конец их дружбе, но нет, уважаемый читатель. Не торопитесь, моя история ещё не закончена. Да, они расстались надолго, не звонили друг другу и даже с днями рождения не поздравляли. Хотя часто с грустью вспоминали о своей прежней дружбе и горестно при этом вздыхали. После того разговора прошёл год, а может и больше. Обама уже жил в Белом Доме и страсти как-то не то чтобы забылись, но постепенно утихли. В один прекрасный день Аркадий Борисович как обычно около полудня проголодался, вышел из своей часовой мастерской и вдруг ноги сами понесли его в сторону ресторанчика, где пёк оладушки его бывший друг. Зашёл, молча уселся в углу и сделал вид, что напряжённо разглядывает меню.
Вдруг перед ним возникла тарелка полная оладушками и баночка с шоколадной подливкой. Он поднял глаза и увидел улыбающуюся физиономию Аркадия Исааковича. Тот присел к столу, пододвинул к нему тарелку и примирительно сказал:
— Кушайте оладушки, Аркадий Борисович, кушайте на здоровье. Я рад, что вы пришли. Ну сами подумайте, что мы с вами не поделили? Мы же не малые дети, к чему эти глупые раздоры. Давайте не будем больше спорить, и вообще отныне — ни слова о политике. О чём угодно будем, а вот о политике ни-ни. Договорились? — он помолчал и добавил, — и на гусака вы совсем не похожи…
Аркадий Борисович встал из-за стола, обнял друга и примирительно сказал:
— Да и вы, Аркадий Исаакович, никакой не расист. Мы ведь с вами настоящие интернационалисты, верно?
Вот так они помирились и опять зажили дружно и почти в согласии, хотя раздорных поводов с каждым годом становилось всё больше и больше. Они научились как-то их быстро гасить, хотя порой приходилось наступать на горло собственной песне. Если один вдруг упоминал некое политическое событие, то другой укоризненно вздыхал и говорил: «Мы же договорились на эти темы ни гу-гу. Лучше давайте о внуках».
Особенно трудно стало обходить противоречия, когда президентом стал Трамп. Тут у одного порой вырывалось: «Трамп — неонацист и антисемит!», а другой возражал: «Хорош антисемит, у которого дочка в иудаизм перешла, а он посольство в Иерусалим перевёл!» На что немедленно следовал убойный аргумент: «А палестинцы! Он же этим отнимает их исконную землю! И вообще он жулик и врун, любовниц имеет, всем своим жёнам изменял…». А потом оба вдруг спохватывались, и журили друг друга: «Ой! Что это нас опять не туда занесло, давайте лучше о внуках».
A затем настал, будь он неладен, июнь 2020 года. Вся Америка просто-напросто слетела с катушек, по городам потекли вязкие, как смола, чёрно-белые цунами демонстрантов, которые быстро превращались в громил и мародёров. Горели дома, окна магазинов, бизнесов и ресторанов разлетались вдребезги. Потомки чёрных рабов торопились награбить и унести с собой как можно больше ценных контрибуций в качестве компенсации за труды и страдания их далёких предков. Демонстрации те были похожи на шахматные доски — там вперемешку шли чёрные грабители и их белые подстрекатели. Они несли плакаты BLM — «Black Lives Matter — Черные Жизни Важны» и портреты похожего на орангутанга своего нового святого по имени Джордж Флойд. Перепуганные бизнесмены спешно заколачивали витрины, окна и двери толстыми фанерными щитами и потому казалось будто город изготовился к бомбёжке. Все были уверены, что за первой бурей налетят новые ещё более разрушительные ураганы, когда в ноябре пройдут выборы и перепуганное население снова проголосует за Трампа. Похоже, фанерные щиты становились не временной мерой защиты, а новым лицом американских городов.
Аркадий Исаакович совершенно не хотел, чтобы его ресторанчик был разграблен, а потому позвонил контрактору, попросил прислать рабочих и срочно заколотить витрину и дверь крепкими щитами. Однако его друг-идеалист Аркадий Борисович отнёсся к разрушительной черни с большим сочувствием и даже пониманием. Он был уверен, что притеснения со стороны полиции, трудная безотцовщина и врождённая культура чёрных американцев вынуждают их на такие печальные проступки. В знак солидарности с неграми он заказал через Амазон копию картины Малевича «Чёрный Квадрат» и повесил её в мастерской на самом видном месте. Когда он выходил на улицу и видел чёрного человека, то в приветствии поднимал вверх руку со сжатым кулаком и кричал «Но Пасаран!» Ещё с детства о помнил, что так кричала испанская коммунистка Долорес Ибаррури, хотя по какому поводу она кричала и смысла этих слов он не знал. Услышав его орлиный клекот, негры вздрагивали и старались обойти странного человека стороной, а многочисленные испаноязычные, коих в Лос Анжелесе больше половины населения, тоже поднимали кулаки и вскрикивали «Но Пасаран», чем вызывали его радость и гордость.
Он был категорически настроен против фанерных щитов, коими заколачивали витрины, а потому для безопасности решил использовать старинный способ из истории о Песахе, название которого на иврите означает «пройти мимо», то есть как раз в полной противоположности его кличу солидарности «Но Пасаран». Аркадий Борисович много раз бывал на еврейском седере и хорошо помнил библейскую легенду о том, что когда на Египет должна была обрушиться десятая «казнь» — смерть перворождённого ребёнка, Бог Яхве призвал Моисея. Он велел ему над каждой дверью еврейского жилища нарисовать овечьей кровью знак, чтобы карающая смерть прошла мимо этого дома и ребёнок остался жив. Вот Аркадий Борисович тоже решил пометить свою часовую мастерскую подходящим знаком «пасаран», чтобы толпы громил увидели этот знак, прониклись сочувствием к единомышленнику, и прошли мимо. Он взял лист бумаги и чёрным маркером изобразил на нём три большие буквы BLM. Этот лист он повесил в витрине своей мастерской, но на всякий случай упрятал всё ценное в сейф, что стоял в задней комнате. Кто знает, может мародёры ещё не научились читать?
Он вышел на улицу. Народу было мало, у соседнего квартала двигалась вереница бронетранспортёров. Вдалеке выли полицейские сирены. Аркадий Борисович решил пойти и проведать своего друга. Когда он подошёл к знакомому прежде месту, то с трудом мог понять, где именно раньше пекли оладушки. Окна, двери и витрины во всех окрестных домах были заколочены рыжими щитами. Из за одного щита на самом верху торчал кусок вывески с физиономией Аркадий Исааковича, запихивающего в рот оладушку. Аркадий Борисович разыскал ту часть щита, которая похоже закрывала входную дверь, поднял с земли камень и сильно им в щит постучал. Вскоре услышал знакомый голос: «Кто там?»
Когда дверь открылась, он увидел Аркадий Исааковича в совершенно необычном виде. На груди его был надет бронежилет, а в руках он держал 6-зарядную винтовку. Его грозный облик совершенно не вязался с мирным и добродушным пекарем оладушек, которого прежде знал Аркадий Борисович, а потому он спросил:
— Что у вас за вид, Аркадий Исаакович, зачем вам ружьё и эти ужасные щиты на окнах?
— А что делать? — по своей привычке вопросом на вопрос ответил тот, — Я тут работаю уже четверть века, это мой бизнес, я его с нуля сделал, и что теперь, хочу вас спросить — позволить этим бандитом всё разрушить? Никогда! Я купил эту винтовку, получил на неё права, и поверьте мне, Аркадий Борисович, пристрелю каждого сукиного сына, кто сунется сюда с дурными намерениями…
Тут в груди Аркадия Борисовича что-то сжалось, он задохнулся от негодования, старая обида всплыла в памяти, он схватил обеими руками за бронежилет и стал со всей мочи трясти своего друга:
— Вы сошли с ума, — закричал он, — сошли с ума! Как вам не стыдно! Весь ваш вид, это ружьё, и главное — фанера на окнах — ужас! Неужели вы не понимаете, что эта фанера — оскорбление, плевок в лицо афро-американцам? Вы поставили на окно фанеру и этим говорите: «Вы все воры и бандиты». Это же им обидно, когда они видят, что вы их боитесь и принимаете за грабителей. Вы их оскорбляете своим недоверием, плюёте им в лицо. Вам надо не щиты ставить, а протянуть к ним руку дружбы и даже на колени встать! Да, именно на колени! Вы что умнее наших руководителей в Конгрессе? По телевизору показали: и Чак Шумер и Нэнси Пелоси, многие в Конгрессе встали на колени просить прощения у чёрного населения, а вам зазорно? Вы думаете, что вы умнее Шумера? Вы жестокосердный расист! Вот вы кто! Да, повторю снова — вы, Аркадий Исаакович, жалкий и ничтожный расист!
Он разжал кулаки, отпустил бронежилет и горестно склонил голову. Аркадий Исаакович поставил винтовку в угол, взял своего бывшего друга за плечи, развернул его к выходу, толкнул и тихо сказал:
— Подите вон, Аркадий Борисович, и никогда больше сюда не приходите. Теперь я точно вижу — вы гусак, который только и ждёт, чтобы его зажарили и косточки обглодали. Со мной такие штучки не пройдут. Не со мной… Подите прочь…
Аркадий Борисович вышел на улицу. Мимо него пронеслись два бронетранспортёра с национальными гвардейцами. Были слышны крики и вой сирен. Он побрёл обратно к своему бизнесу. Когда он подошёл, вид здания поразил его. Толпы черных людей с бейсбольными битами в руках пытались пробить фанерные щиты во всех окрестных помещениях, и порой это им удавалось, а незащищённая витрина в его часовой мастерской уже была расколочена вдребезги. Осколки, как иглы дикобраза, торчали по краям, и два негра по обезьяньи прыгали на его рабочем столе, размахивая дубинками. На полу лежала растоптанная картина Малевича «Чёрный Квадрат».
Яков Фрейдин
©Jacob Fraden, San Diego, 2020
