— Александр Гаврилович, сейчас огромное количество людей переживает за вас, признается вам в любви. Вам это приятно? Для вас это что-то значит?
— Вы сейчас сказали замечательные слова. Я не ожидал, честно говоря, что вокруг меня вырастет такой лес моих друзей. Что они встанут вокруг меня стеной. Я им всем так благодарен! Я говорю им одно слово: «Спасибо!» Но это значит — ничего не сказать. Спасибо — это мало! Они оказались великими друзьями! Я просто им кланяюсь в ноги за то, что они сделали.
А «добило» меня вконец, когда «Спартак» с «Локомотивом» вышли в майках (с портретом Абдулова и словами «Верим в победу!» — Прим. ред.). Я в израильской больнице включаю футбол и еще не понимаю, что за майки, что за команда, что такое? Вроде здесь должен играть «Спартак» с «Локомотивом»… И потом вдруг я вижу такое… Это дорогого стоит! Или сейчас вот приехал Сережа Никоненко из какого-то города. Он был там в церкви. Там к нему подошел священник и сказал: «Вы Абдулова знаете? Передайте ему, пожалуйста, иконку Казанской Божией Матери. Эта маленькая иконка простояла ночь с большой иконой Казанской Божией Матери. Она ему поможет!» Конечно, это все помогает. Я вообще верю в то, что если идет волна добра и любви, то она не может пройти просто так, понимаете?! Она аккумулируется в тебе. Она тебе помогает, дает силы, заставляет двигаться, бороться. Иначе быть не может!
Но наряду с этим появились убогие люди, которые пишут в «желтой прессе». Ну, ладно, когда они трогали мою личную жизнь, подглядывали ко мне в постель… Все это я списываю на их сексуальную несостоятельность. Ну, больные люди, ну бывает… Но самое страшное началось сейчас, когда они стали публиковать точные названия лекарств, которыми я якобы лечусь. Ведь есть нездоровые люди, которые говорят: «Ну, если Абдулову это помогает, то значит, поможет и мне!» А этими непонятными лекарствами, к примеру, коров лечат! Но они это публикуют в своих изданиях. И сейчас мне приходит уже огромное количество писем, звонков, мол, правда, что вы этим лечитесь?! Это уже за гранью! Ведь возможны летальные исходы! Или «желтая пресса» нашла какого-то там в Киргизии криминального олигарха, который якобы меня лечит, и теперь к нему потянулись люди. И имя, и фамилию опубликовали. А если он окажется нечестным человеком? Кто этот человек? Ведь я его не знаю! Может, его и вовсе нет. Но это ведь все чревато. Он может отравить дикое количество людей.
— Да, сейчас много публикаций и про Тибет, и Киргизию. Но так ли все это?
— Это все придумано! Ни в каком Тибете я не был. Но я мечтаю съездить туда. (Улыбается.) Но у меня все никак не получается! Вот недавно поехал на рыбалку. Думал, тихо уехал. Не найдут. Так нет, они и туда приперлись. И якобы взяли интервью у какого-то егеря. Там замечательные ребята, простые егеря, которые звонят мне после публикации и говорят: «Александр Гаврилович, ну, поверьте, из нас никто ничего не говорил. Это просто все придумано!» И они льют грязь на этих людей! Ну зачем им это нужно? Ну что, людям больше читать нечего? Они — бездарные люди. Они не могут ничего другого написать. Они могут только подглядеть из-за забора, в какую-то щелку — все, на этом их талант кончается.
— Значит, вы газет, журналов не читаете?
— Я не читаю ничего. Моя мама читает. Потом начинает звонить мне: «Ты видел?» Я говорю: «Ну-ка принесите мне, хочу посмотреть!» Вот я прочел про различные лекарства. И мне стало просто страшно! Пишите, что у меня плоскостопие, не знаю, геморрой, что ли! Ну что угодно пишите, но не надо писать про лекарство, которое люди потом после вашей публикации будут пробовать пить! И я прошу! Я умоляю вас, не читайте и не слушайте, пожалуйста, этих дебилов! Они пишут всякую чушь собачью!
— Александр Гаврилович, а вот в таких ситуациях у вас никогда не возникало желания раствориться в толпе, стать одним из многих?..
— Я этим и занимаюсь! Но это же — скоты. Они стоят у забора. Они дежурят у моей квартиры, в аэропортах, в больницах. У них на зарплате — стукачи. Вот я прилетаю ночью на частном самолете в Москву. Никого нет. Ночью приезжаю в больницу, захожу туда всего на 15 минут! Уже все сфотографировано! И вся информация «слита». Потом главврач больницы бегает, схватившись за голову: «Я не знаю, Саша, кто это сделал!» Значит, кто-то на зарплате у них в больнице, понимаете?! Кто-то таким путем зарабатывает себе деньги…
— Вот вы раскрыли обратную сторону любви…
— Это не любовь! Я не знаю, кто там в этих газетах редакторы. Но то, что это бессовестные люди — это однозначно. Бессовестные люди. Когда залезали в палату к умирающему Ростроповичу, сидели под кроватью у умирающей Гундаревой… Знаете, это — ублюдки, у которых ничего святого уже нет! Когда редактор — это по телевизору показывают — орет, что у Абдулова рак четвертой степени, а он куда-то уехал, и вы его упустили! Какой четвертой степени? С чего они это взяли? Мне уже венки приносят… Ну, это что? Ну морду бить? Ну дуэли у нас как бы уже не приняты. А то я бы с удовольствием вызвал главного редактора на дуэль! Потому что это — подонство. Таких людей не пускали ни в одно нормальное общество. Хочется вымыть руки и сказать: извините, ради Бога, только вот на той стороне улицы постойте, пожалуйста, не подходите ко мне, не надо. От вас пахнет. Понимаете?!
— Правда, что в 33 года вы вывели замечательную формулу: «Дай Бог, чтобы все хорошие слова мне говорили в спину»?
— Это я тост такой придумал: «Как бы я хотел, чтобы все хорошее мне говорили в спину». И я до сих пор живу этим тостом. Это самое ценное, когда в спину говорят хорошие слова!
— А знаете, что ваши друзья говорят? Они говорят, что вы — лучший, идеальный друг.
— Господи…
— И знаете почему? Потому что, по их словам, вы живете не столько для себя, сколько для других. Что это? Такой альтруизм чистой воды?
— Ну, это немножко не так… Дело в том, что жизнь, она коротенькая, понимаете? Ну ради чего жить? Ради карьеры? Ну, что карьера… Ну, хорошо… Кто-то замечательно сказал, что Бог рассчитывает, какой длины будет твоя жизнь, а вот какой ширины, широты — это от тебя зависит. Знаете, мы немножко потерянные люди. С этой рыночной экономикой мы погрязли в каких-то непонятных вещах. Один человек мне сказал: «А ты не задумывался, почему у всего, даже у лома есть инструкция? И только у человека нет!» А у человека есть инструкция. Это — Библия, понимаете? И вот, когда мы это поймем, тогда и поймем, что мы не одни живем в этом мире, что вокруг нас люди, животные, растения, что нельзя просто так даже яблоко срывать… Сначала попробуй: если оно осталось у тебя в руке, значит, ты его можешь взять, а не осталось — не рви его, не надо… И вот если мы поймем, что мы не одиноки в этом мире, что этот мир создан не только для нас, а для всех! Вот тогда, наверное, мы будем жить красиво! (Пауза. Закуривает.) Вот я стал заслуженным артистом. Потом народным артистом. Потом всенародным. Ну что я еще не получал? Ну какую награду? Ну вроде все получил. И что теперь делать? У моей мамы все призы, награды… Ну, мне это, понимаете… Мне награда — роль, новый спектакль, новая картина, новый режиссер, новая книга! Вот это моя награда.
— Вы немножко противоречите сами себе.
— Почему?
— Потому что складывается впечатление, что вы живете в сумасшедшем ритме…
— Правильно. Так и есть…
— Съемки, встречи, переезды, снова съемки, снова спектакли…
— Так, а времени нету! Времени-то мало! А надо успеть все. И сняться, и спектакль сыграть, и дома посидеть, и с ребенком поиграть, и с женой побыть, и с мамой. И надо на даче что-то сделать, чтобы не украли кирпичи… Надо это все успеть! А еще, самое главное — надо побыть с друзьями.
— А вы не боитесь за всем этим бешеным ритмом упустить что-то самое главное?
— А что? Ну, наверное, можно упустить… Самое главное — это моя жизнь! Из этого я соткан. Поэтому я ни о чем не жалею, абсолютно. У меня фантастические друзья, понимаете? И сейчас я их узнал еще больше. Если до этого я их любил, обожал, то сейчас боготворю! Наверное, вот в таких ситуациях проявляются люди, как лакмусовая бумажка. Кто-то проявился в обратную сторону и сказал: «Ну, это уже всё, всё…»
— Вот вопрос, банальный до безобразия: в чем для вас смысл жизни?
— Смысл жизни? Если не будет жизни… как я не увижу Женьку, как она пойдет, как первый раз скажет: «Папа!» Как я не увижу свою жену? Как я не увижу маму? Как не сяду с друзьями, не выпью по рюмке и не скажу: «Родные, я вас люблю»? Как?..
— А вы хотите, чтобы Женька, которую все зовут принцессой, стала актрисой?
— Нет, ни в коем случае! Я с Ксюшей боролся, чтобы она не стала актрисой. Она окончила юридический факультет, но потом сама уже пошла на актерский…
— А кем тогда?
— Я не знаю, кем Женька будет! Посмотрим. Пока она у меня — самое удивительное, самое прекрасное существо на свете! (Улыбается.)
— Характер уже проявляется, свое в ней что-то находите?
— Она — очень серьезная! Вообще ее не слышно. Она не плачет. Она только, если на нее внимания никто не обращает, может вот так сурово посмотреть, мол, что такое, почему? А я говорю: «Женечка, что случилось?» До того хитрый взгляд у нее сразу… Тут ко мне пришло много друзей. А у меня есть большой стол и за ним собирается всегда очень много гостей. И я ее посадил с собой рядом во главе стола. И вот она сидела и по каждому взглядом прошлась, запомнила на ком она останавливалась, потом зевнула, мол, все, можете уносить меня, я посмотрела, всех запомнила, все хорошо! (Смеется.)
— А вы себя маленьким помните? Когда в пять лет в первый раз вышли на сцену Ферганского драматического театра, который возглавлял ваш отец?
— Ну, как-то сумбурно… Я же не вышел к отцу… Мы там на печке с девочкой лежали. Ей тоже было лет шесть… Мы что-то с ней не поделили, и она спихнула меня по ту сторону печки, за кулисы. И тут вышел Владимир Ленин, которого играл мой папа, и зовет меня: «Саша, Саша, Саша…» А Сашу за кулисами весь театр уговаривает вылезти на сцену! Но я так и не вылез… (Смеется.) Потом мне влетело по первое число. Так что первый выход на сцену у меня был с наказанием.
— А потом, в Москве, то, что вы из Ферганы, а не столичный парень, мешало? Были какие-то провинциальные комплексы?
— Ну, конечно, были. Вы понимаете, я все равно говорю всем: «Я — дворняжка!» И если сейчас вот зимой на улицу выгнать пса самого породистого и дворняжку, то выживет дворняжка. Потому что ей терять нечего. Вот и мне некуда было ехать дальше. Поэтому мне надо было выживать. Было все в моей жизни: и вагоны разгружал, и в магазине самообслуживания воровал… Ну все было, как у нормального человека, которому требовалось выжить. И так каким-то образом и выжил!
— Александр Гаврилович, вы переиграли всех героев-любовников…
— Нет, неправда ваша. Я как раз не переиграл всех героев-любовников…
— Еще не всех?
— Да нет, сколько осталось-то еще! Ромео не сыгран. Ну что вы, это же какое упущение! Понимаете, конечно, я могу сейчас Ромео сыграть, надеть парик на себя, загримироваться. Но это будет уже не смешно! Как раньше, знаете, в периферийных театрах Джульетте уже за 60, а ее в корсет затягивали, и она девочкой выбегала на сцену…
— Это амплуа героя-любовника в жизни вам как-то помешало?
— Вы знаете, я не хочу гневить ни Бога, ни судьбу, потому что я очень много сыграл и в театре, и в кино. Неважно, хороших, плохих ролей — это уже второй вопрос, это уже зритель разберется. У меня критерий не «хороший-плохой», а «стыдно — не стыдно», понимаете? Вот есть там пяток, может быть, десяток работ, за которые мне не стыдно!
— Своей лучшей ролью вы в интервью называли роль в фильме «Ниоткуда с любовью». Почему она вам так дорога?
— Я не мог такой глупости сказать. Это — не моя лучшая роль. Лучшая, не лучшая — это могут решать критики, мои друзья, моя мама, моя жена, а не я. Да, мне нравится та роль… Но у меня есть роли, которыми я просто горжусь. Мне безумно нравится картина, которая, кстати, очень мало идет — «Сошедшие с небес». Хороший фильм «Над темной водой», все картины Марка Захарова, начиная с «Обыкновенного чуда»… В театре были у меня, я считаю, неплохие работы. И Сиплый в «Оптимистической трагедии», и Менахем-Мендл в «Поминальной молитве». Они никакие не герои-любовники, характерные роли. И Никита в «Жестоких играх». И Алексей Иванович в «Игроке». Вот сейчас в «Женитьбе» я сыграл, но, к сожалению, только в Самаре. Мы там играли три спектакля. А в Москве я премьеру не играл. Но, я думаю, что, если, тьфу-тьфу, Бог даст, все будет хорошо, то я в феврале сыграю премьеру. Я очень хочу, потому что это замечательный спектакль у Захарова. Я думаю, что может быть и роль у меня будет ничего.
— А вот вы сейчас снимаете фильм, где вы одновременно и играете, и выступаете в качестве режиссера.
— Два фильма.
— Вот когда встречаются Абдулов-режиссер и Абдулов-актер на съемочной площадке…
— Ой, так противно, вы себе представить не можете! (Смеется.) Чудовищно противно! Просто актеру Абдулову противен режиссер Абдулов, а актер Абдулов противен режиссеру Абдулову. Но самое смешное, что им обоим еще противен сценарист Абдулов. А всем троим уже противен продюсер Абдулов. Понимаете, как бы тут взаимная, очень серьезная ненависть существует…
— И как вы с этим справляетесь?
— Ну как-то я их мирю в себе. Говорю: «Ребята, девочки, не ссорьтесь!» Пытаюсь как-то их развести по углам.
— Вы когда-то сказали, что эмансипация — страшно глупая вещь. Вы отказываете таким образом женщине в попытках на самоопределение?
— (Задумывается.) Я не помню, кто это сказал, по-моему, Чехов, что женщина, которая пошла в политику, напоминает взбесившуюся канарейку. Я иногда смотрю на наших женщин в политике и начинаю смеяться. Потому что я вижу: абсолютно точно, сто процентов, взбесившаяся канарейка! Понимаете, политика — грязная вещь. Как ее ни крути она не может быть чистой. Вот я все время смотрю, как приходит какой-нибудь депутат-правдолюб, что-то там начинает качать. А потом: раз — и его нету. А где он? Да он в зале вон сидит, все нормально, все хорошо. Он уже, как все. Не получается как бы у него. И наш брат, актер, тоже все время пытается в задний проход нашим руководителям посмотреть. Я не говорю, что мы — такие святые. Да нет, мы — такие же люди. И у нас есть люди, которые могут сделать и гадости, и чушь наплести, и все, что угодно… Вот Панкратов-Черный тут как-то тоже такого наговорил в газете. Причем наговорил, а потом пришел и на коленях со слезами заверял, что он этого не говорил. Что это все — подстава. И я, зная нашу «желтую прессу», как бы тоже поверил ему, что это — подстава. Ко мне подошел корреспондент из этого издания и говорит: «На, послушай запись! Я писал его на диктофон!» Я послушал. И знаете, он это все говорил, действительно. Что называется «Остапа несло!» Из него столько дерьма вышло. Он — артист средний, понимаете? Ну есть такая карточка с усами смешная. Больше там ничего нет. И вот вдруг его прорвало на такую гадость… Ну вот, это и в нашей профессии бывает. Так что, я не говорю: ах, какие мы честные, хорошие все, идеальные! Но среди нас есть все-таки люди, на которых можно… Все-таки, слава тебе, Господи, что у нас есть Баталов, Филозов, Никоненко, Збруев… Есть люди, которые честны, не научились врать! Они как говорили правду, так и говорят.
— Что вам по жизни придавало сил? Когда вы, например, отказались вступать в пионеры?
— Ну, ладно. Это все — такая ерунда. (Улыбается.)Не сила это, а мое — раздолбайство. Я просто очень верю, что кто-то там, наверху, меня ведет. Господи, я даже не могу сказать, кто — это! И вот иногда он говорит: ну, не ходи туда, не надо! Ну вот у меня был билет на самолет, в который я не сел и который разбился! Понимаете, я из него вышел! Мне кто-то сказал: «Ну, выйди из него, выйди! Не надо тебе в этот самолет!» А я уже все: разделся, сидел в кресле. А потом взял — и вышел. Почему? Не знаю я, почему. Знаете, я абсолютно ничего не взвешиваю. Я абсолютно эмоциональный человек. Очень интуитивный. Я, ей-богу, больше полагаюсь на первую интуицию. Вот в то, что сразу идет, хлынуло, вот в это я очень верю. И я все-таки стараюсь верить людям, потому что не хочется думать, что все вокруг дерьмо! Ну, есть же очень много хороших людей, понимаете? Вот у нас с друзьями однажды был такой разговор. Я говорю: «Вы не замечали, что вокруг нас, среди нас плохие люди не задерживаются? Они сами уходят!» Почему — я не знаю. Причем это уже не раз проверено. Никто же их не гонит. Но вот им неуютно среди нас. А у нас — замечательная компания. У меня фантастические друзья! Просто фантастические!
— Александр Гаврилович, а есть что-то такое, чего вам очень сильно хочется?
— Хочется? Да я уже сказал, чего хочется! Жить хочется! Хочется, чтобы ребенок рос. Чтобы мама жива была. Чтобы рядом любимая женщина была. Чтобы мои друзья были рядом…
— Спасибо вам огромное.
— Да не за что. Не пейте лекарств, которыми верблюдов лечат. Ладно?
— Не будем.
— Не надо… (Улыбается.)
