Эдуард Тополь: "Меня евреем сделали пацаны в Полтаве". Интервью по субботам
фото: Майя Гельфанд
Когда-то в разговоре с другом Александр Дюма-старший сказал: "Посмотрите на мои руки. Эти руки за десятки лет каторжного труда написали тысячи страниц рукописей романов, пьес, дневников. Это руки не аристократа, но раба".
Современные писатели пишут тексты на компьютере, но от этого их труд не становится легче. Человек, написавший более сорока книг, пьес и киносценариев, покоривший Америку и Европу, а ныне проживающий в Нетании – мой сегодняшний собеседник, писатель Эдуард Тополь.
– Эдуард, у меня есть вопрос, который я не могу не задать. Недавно один известный литератор впал в кому. А когда он из нее вышел, то сообщил всему свету, что Бог есть. Вы, как человек, который тоже побывал Там, что можете сказать по этому поводу?
– Могу сказать: наконец-то! Слава Богу! Барух Ата Адонай! А то ведь все человечество тысячи лет гадало: есть Бог или нет? А теперь мы имеем авторитетное свидетельство известного и всезнающего литератора-антисемита, и просто гора с плеч! Правда, почему-то этот литератор не описывает свою встречу с Господом. Я думаю, что если бы он Его встретил, то рассказал бы о Нем поподробнее. Ведь всем хочется свидетельств, доказательств, деталей встречи. А не просто: раз врачам удалось спасти этого литератора, то только благодаря личному вмешательству и отеческой заботе о нем самого Всевышнего. У меня, например, была остановка сердца. Но через сорок секунд меня отправили обратно, не удостоив аудиенции.
– То есть с Богом вам встретиться не удалось. А как по-вашему – судьба существует?
– Конечно, существует. Она вся на руке написана. У меня в сорок восьмом году в городе Полтаве был такой случай. Я шел из школы, и ко мне подошла цыганка. В то время как раз через Полтаву проходил цыганский табор. А тогда, если табор появлялся в городе, то сразу возникали слухи: там вещи пропали, там скотина исчезла. Говорили, что и дети тоже. И вот молодая красивая цыганка подошла ко мне и предложила погадать. Взяла руку, посмотрела и говорит: "Жить ты будешь за океаном, будет у тебя две жены, двое детей…". В этот момент мама подскочила, схватила меня за руку и утащила домой.
– И самого интересного вы не узнали.
– Она прочла главное.
– Но про ваши литературные достижения она сказать не успела.
– Да, но и так ясно: судьба пишется сверху, а человек проживает свою жизнь соотносительно с ней или не соотносительно. Все, что я смог сделать в своей жизни, а это несколько десятков книг, изданных в шестнадцати странах, я сделал потому, что там, наверху, мне дали такую возможность. Мне подарили литературные способности и достаточно длинную, насыщенную событиями жизнь. То есть мы работали совместными усилиями.
– Мне кажется, вы с самого начала знали, что станете писателем. Ведь вы начали публиковаться в очень юном возрасте, вы сознательно выбрали этот путь?
– Да, ничего другого я не хотел. При этом я уверен, очень важно, кем человек себя считает. Во сколько он себя ценит, столько он и стоит.
– Это очень сложно. Объясните проще.
– Я не имею в виду деньги. Деньги в данном случае не имеют никакой ценности. Не один великой художник умер от голода. И все-таки каждый человек знает свою истинную стоимость. Не финансовую, а ценностную. Все, что я делаю, — это для того, чтобы доказать, в первую очередь, себе, что я это могу.
– То есть вы бросаете себе вызов, ставите перед собой challenges.
– Да, именно challenges. Это и вызов, и испытание. В русском языке нет точного перевода. Понимаете, после сорока книг, вышедших на многих языках, я могу считать себя профессионалом своего дела. И я знаю, чего я стою. Но вот сейчас, в связи с развитием интернета, резко упало количество печатных книг, а возросло количество пиратских электронных версий.
– Не только пиратских. Я лично скачала вашу книгу за три с половиной евро.
– Вы деньги заплатили? Я в первый раз встречаю человека, который платит деньги за электронную книгу. Обычно люди деньги не платят, а скачивают бесплатно. Поскольку считают: зачем платить, когда можно не платить! И однажды я выступил в печати с открытым письмом, в котором объяснял, что в таком случае писателей в России вообще не останется, потому что они не смогут прожить, если их книги не покупают, а воруют. Знаете, что я услышал в ответ?
– Наверное, хамство какое-то.
– Не какое-то, а вполне определенное: "Ты, жидовская морда, скажи спасибо, что мы тебя даром читаем!"
– Ну, про жидовскую морду вы услышали достаточно рано. Так что это не должно было стать для вас каким-то необыкновенным открытием.
– Да, евреем меня сделало не то, что маму мою звали Саррой, папу Хаимом, а я при рождении получил имя Эдмон Топельберг. Меня евреем сделали пацаны в городе Полтаве, на улице Фрунзе, когда напали на меня, повалили на землю, сели сверху, тыкали лицом в землю и орали: "Ты нашего Христа распял, жиденыш!". Это и было посвящение в еврейство, которое я пронес через всю жизнь. И мне приятно, что буквально в эти дни один из моих романов вышел в Киеве на украинском языке. Таким образом я завершил круг – от мальчика, который, лежа на украинской земле, глотает слезы и песок, до автора, чьи книги они читают на своей украинской мове.
– И эта тема еврейская присутствует практически во всех ваших романах. А вы не стеснялись своего еврейства?
– Не только во всех присутствует, но есть и несколько романов, этой теме специально посвященных: "Любожид", "Русская дива", "Римский период", "Московский полет", "Элиана – подарок Богу" и, наконец, "Юность Жаботинского". Хотя в 15 лет, когда я писал стихи и мнил себя поэтом, я взял русский псевдоним, я никогда не прятал своего еврейства, а, наоборот, порой даже щеголял им. И при этом постоянно, особенно в юности, ощущал на себе это клеймо. Например, я дважды поступал на филфак в Азербайджанский государственный университет, на вступительных экзаменах написал сочинение в стихах, но меня все равно не приняли только потому, что я Топельберг. И это был позор на всю нашу улицу, потому что бакинская улица все знает.
– Одну секундочку, я запуталась. Вы после Полтавы вернулись в Баку?
– Да, я родился в Баку, потом родители бежали от немецких бомбежек в Сибирь, а потом папа получил назначение на работу в Полтаву. А позже я вернулся в Баку, жил с дедушкой и бабушкой и заканчивал школу. Помню, была такая история. После того, как меня провалили на вступительных экзаменах, к нам во двор пришла молодая красивая девушка. Это был невиданный случай: юная азербайджанка ищет еврейского мальчика! Целая свита соседей повела ее по лестнице на второй этаж, где мы жили. Оказалось, что это дочка декана филологического факультета Азербайджанского университета, которую отец послал специально, чтобы пригласить меня к себе в гости. Это был шок. Бабушка выстирала мою единственную нейлоновую рубашку, брат почистил парусиновые туфли зубным порошком, сам я пошел в парикмахерскую привести себя в порядок. В общем, в семь часов вечера я стоял у входа в роскошную квартиру профессора. Там уже был накрыт стол: чай, фрукты, пахлава. Все с восточным размахом. И вот сидит профессор, похожий на актера Этуша. Он предложил мне сесть, а дочку отправил на кухню – женщина не должна сидеть рядом с мужчинами. И весь вечер мы читали друг другу свои стихи. Я, мальчишка, который только что закончил школу и провалился на вступительных экзаменах, и он, уважаемый профессор, аристократ, закончивший Сорбонну. Он обещал, что на следующий год я обязательно поступлю. И, тем не менее, на следующий год меня снова не приняли.
– Почему?
– Потому что все дочки министров должны были куда-то поступать. Ну не на физику же им идти! Поэтому они все поступили на филологический факультет, для меня места не осталось. Потом я поступал в Ленинградский университет, меня опять не приняли. И во ВГИК с первого раза тоже не приняли. Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, может быть там, наверху, мне специально не дали поступить и отправили в армию для того, чтобы в итоге я поступил в лучший вуз страны – во ВГИК. Который я успешно закончил, но никто ни разу не спросил у меня диплом. Даже не знаю, где он теперь. Но к тому времени я уже прошел сильную школу журналистики, в свои двадцать с небольшим я уже вел отдел сатиры и очерка в старейшей республиканской газете "Бакинский рабочий". Поэтому все, что делается, – это неспроста.
– Вы стали не только профессиональным журналистом, но и профессиональным сценаристом. А потом вообще решили уехать из Советского Союза в Америку, чтобы стать писателем. Это тоже был своего рода вызов?
– Да, был. К этому времени у меня уже вышло семь фильмов, пьеса шла в театрах Москвы и Вильнюса. Я был востребованным сценаристом. Но мне исполнилось сорок лет, и я себе сказал: или сейчас, или никогда.
– А зачем? Почему вы не могли писать романы, будучи советским гражданином?
– Вам это трудно понять. Вы никогда не ощущали того, что называлось "советская власть". Это нужно испытать на себе. Вот, скажем, такие книги, как "Красная площадь", "Русская дива", "Чужое лицо", "Журналист для Брежнева", – там рассказано многое о советской жизни. И на читателей это производило впечатление именно тем, насколько эмоционально и достоверно была показана советская империя и как живет и чувствует человек, находясь под прессом КПСС. Я мог жить сытно, но ведь жизнь не измеряется количеством икры с блинами. Там нельзя было оставаться, если ты себя считал личностью, а не ремесленником. Тем более, если появился шанс легально уехать. Мне такой шанс представился, и я, по сути, вытянул лотерейный билет. Из-за того, что я был прописан в Баку, мне не чинили препятствий, я смог покинуть СССР.
– Вы уезжали по израильской визе?
– Да. Сестра моя, с которой мы выезжали вместе, поехала с дочкой в Израиль, а я отправился покорять Америку.
– Удалось?
– Во всяком случае, если мои книги были в списке мировых бестселлеров, если на Пятой авеню с одной стороны во всю витрину Barnes and Nobles, крупнейшей сети книжных магазинов Америки, был выставлен мой роман "Чужое лицо", а с другой стороны, в Skribner’s, а это было очень престижное в то время издательство, был в витрине мой "Красный снег", то я думаю, кое-чего я достичь сумел.
– А что чувствует человек, чьи книги выставлены в витринах двух крупнейших книжных магазинов, да еще в центре Нью-Йорка?
– Он чувствует себя ужасно, потому что в тот момент было некому его сфотографировать.
– Вы были один?
– Да, в тот момент рядом не было никого, кто бы мог разделить со мной эту гордость.
– Почему?
– Потому что все друзья, все те, кто мог порадоваться за меня, остались в СССР, в прошлой жизни.
– Вам было тяжело?
– Ну, что значит тяжело? Рабочий момент, все нормально. Я сел работать дальше.
– А почему ваши книги стали так популярны в Америке?
– Они стали популярны не только в Америке, но и в Европе, Японии, Австралии. Я думаю, что успех был в первую очередь потому, что у меня кинематографическое образование и опыт работы в кино. Поэтому мои книги, особенно первые, написаны, как развернутый сценарий, в жанре детектива, для широкого читателя. Первый тираж "Красной площади" в мягкой обложке был пятьсот тысяч экземпляров, и он разошелся за один месяц! Это и был первый успех.
– А как это случилось?
– В то время я жил на пособие по безработице, на границе Бронкса и Манхеттена. Нищенский пуэрториканский район, время депрессии, очереди за пособием по безработице растягивались на три часа. Каждый четверг в восемь утра я шел, занимал очередь, и к одиннадцати получал свой чек. И вот как-то рано утром, пока я еще не успел выйти из дома, раздался звонок: "Мистер Топол? Вас беспокоит вашингтонский корреспондент лондонской газеты "Тайм". Я буду в Нью-Йорке через полтора часа, и мне нужно с вами встретиться". Я говорю: "А что такое?" Он отвечает: "Как, вы не знаете, ваш роман The Red Square вышел два дня назад в Лондоне, и он уже в списке бестселлеров, мне дали задание взять у вас интервью". А я об этом еще не знал и так растерялся, что сказал: "Я не могу вас принять раньше двух часов дня". Это была глупость с моей стороны…
– Почему?
– Потому что я получил свой чек, пошел в русский магазин, купил на все деньги икру, какие-то деликатесы, фрукты. И когда он прилетел, у меня дома был полный стол. А надо было, чтобы он постоял со мной в очереди безработных и там взял у меня интервью! Вот это был бы журналистский "фитиль"!
– Куда же подевался ваш журналистский инстинкт?
– До сих пор не могу себя простить! В течение всего трех месяцев эта книга вышла во всей Европе, стала официальным мировым бестселлером.
– А как это произошло? Вы, никому не известный литератор из СССР, приехали покорять Америку. И вас там ждали?
– Никто меня не ждал. В то время приехало достаточно много амбициозных авторов, которые мечтали состояться на Западе. Я со своей рукописью "Красной площади" пешком обошел в Нью-Йорке двадцать восемь издательств. И все присылали мне вежливые письма: "Good luck with another publisher", желаем удачи с другим издателем. Потому что эту рукопись, написанную по-русски, они отправляли на рецензию за сто долларов какому-нибудь эмигранту 1916-го года разлива. Но не мог же он рисковать заработком постоянного рецензента русских рукописей и рекомендовать издателю купить роман, перевести на английский и издать – а вдруг книга провалится? Но потом в лице европейского издательства "Посев" появился так называемый "литературный агент", они отправили рукопись маленькому британскому издательству "Квартет", где редактор-шотландка читала по-русски. И за три тысячи долларов "Квартет" купил и "Красную площадь", и "Журналиста для Брежнева".
– Это были большие деньги по тем временам?
– За два романа, которые стали бестселлерами? Нет, это были гроши. Тем паче, "Посев" взял себе 25%.
– И что было дальше?
– А дальше умер Брежнев. Буквально назавтра, после того, как "Квартет" купил "Красную площадь", где было сказано, что после Брежнева генсеком станет Андропов. Все советологи мира писали тогда, что преемником будет Устинов, Громыко или Романов, и только в "Красной площади" была изложена подковерная борьба за кремлевскую власть, которую вел Андропов. Издатель понял, что эту книгу нужно выпускать срочно, он взял трех переводчиков, и буквально через десять дней эта книга вышла в Великобритании в твердой обложке, а затем в Америке в мягкой, и дальше разошлась по всей Европе.
– То есть вы оказались в нужном месте в нужное время.
– Так совпало.
– А откуда вы знали, что происходит в среде советской партийной верхушки?
– Еще во время учебы во ВГИКе я был разъездным корреспондентом "Комсомольской правды" и "Литературной газеты", ездил по стране и знал изнутри, как устроена советская реальность. Она была инертна, она годами не менялась, структура была статичной. Эта пирамида партийная, эти пайки, дачи, съезды, жаргон, социальные отношения – они оставались неизменными в течение многих лет. И я описал все это в своих книгах. Конечно, в США и до меня были создатели лихо закрученных по фабуле произведений, но я сумел именно в этом популярном жанре донести до массового читателя специфику жизни советских людей на разных социальных уровнях.
– А после выхода в свет этой книги вам не угрожали расправой, не пытались запугать?
– Ну, обещали поначалу. Но до дела не дошло. Тогда у КГБ были более важные фигуры, которых им нужно было запугать или ликвидировать.
– А вам не кажется, что беллетристика, так же, как и журналистика, кстати, — это очень неблагодарный жанр?
– Почему? Меня и сейчас приглашают в разные города на встречи с читателями, и там люди обязательно приносят на подпись мои книги, изданные даже тридцать лет назад. То есть люди везли мои книги с собой в эмиграцию и до сих пор их читают. А вообще, однажды, когда я написал открытое письмо российским олигархам, меня позвал на свою передачу Владимир Соловьев. И он спросил примерно так же, как и вы: "Неужели вы думаете, что вас будут читать через двадцать лет?". Я ответил: "Посмотрим". И вот, прошло двадцать лет, даже больше. Мои книги до сих пор читают, издают, экранизируют. Жаль только, что Соловьеву я не могу об этом напомнить, потому что уже много лет не подаю ему руку.
– Если вы сами перешли к этой теме, то я хотела бы вас спросить про это письмо, которое вы написали российским олигархам-евреям, и которое наделало тогда столько шуму. Зачем вы его написали?
– Это был девяносто восьмой год, дефолт. Я тогда в очередной раз оказался в Москве, гулял по городу и был в ужасе от того, что видел. Страна рухнула буквально в один день, люди были в отчаянии, толпы штурмовали закрытые железные двери банков, огромное количество богатых людей потеряли все в одночасье, люди кончали с собой, кто-то прыгнул с моста в Москва-реку. Это был кошмар. Я это видел своими глазами. И как-то утром я проснулся как от толчка – почувствовал, словно кто-то диктует мне текст. И за сорок минут написал ту статью. К тому моменту у меня уже была достаточно длинная история отношений с Березовским, мы с ним обсуждали эту ситуацию с дефолтом.
– Вы обсуждали ответственность еврейских олигархов перед русским народом?
– Я говорил и написал о том, что меня не интересует, как они заработали свои деньги. Но когда-то на горе Синай наш народ подписал с Господом Богом договор о том, что десять процентов всех доходов нужно отдавать голодным и нищим. И вот сейчас русский народ рухнул в голод и разруху, и ваша обязанность отдать десять процентов людям, которые находятся в отчаянном положении. Ведь это уникальный шанс продемонстрировать России свое отношение, поднять у русских нашу репутацию.
– Но жадность оказалась сильнее. Что вам на это ответили?
– Началась травля. Причем оттуда, откуда я не мог этого ожидать – из эмигрантской прессы. Полосы газет, посвященные обливанию меня грязью, коллективные письма: "Мы статью Тополя не читали, но…" и все подобное. Особенно старалась главная американская русскоязычная газета, которая до этого печатала все мои романы. Потом я узнал, что это был личный заказ Березовского, он хозяину газеты заплатил пятьдесят тысяч долларов за эту кампанию.
– Он заплатил очень высокую цену, и не только деньгами. А почему вы решили в Израиль переехать? Все-таки, поменять Майами на Нетанию – это еще один вызов, который вы себе бросили.
– Да, я всю жизнь себя испытываю. Приехать из Баку в Москву, закончить ВГИК, вытребовать себе свободный диплом и без копья в кармане ночевать на московских вокзалах до тех пор, пока "Мосфильм" купит мой сценарий. Приехать в США, зная по-английски тридцать слов, и стать автором мировых бестселлеров. Вернуться в Россию, где экранизировали мои книги так, что мне пришлось снимать с титров свою фамилию, и взять власть в свои руки – стать продюсером и режиссером и сделать фильм "На краю стою", который собрал несколько премий международных фестивалей и – единственный – был трижды в прайм-тайм на Первом канале. А приехать в Израиль с молодой красивой женой – это не испытание? И сделать то, чего никто не делал, – написать первый в литературе роман о сионисте – это был тоже challenge. Кстати, я считаю, что Господь Бог не стал меня задерживать у себя именно потому, что я еще не закончил свои дела на Земле.
– Вы имеете в виду эту книгу?
– И эту, и следующие. Потому что "Юность Жаботинского" – лишь первый роман из серии книг про сионистов.
– А как это получилось, что в Израиле не написано книг о Жаботинском?
– О сионистах нет ни одного романа. Есть биографии, исследования, докторские диссертации. Романов нет. Я поставил перед собой цель написать серию романов о выдающихся сионистах: о Трумпельдоре, Дизенгофе, Шамире, Бегине, Голде Меир и других основателях Израиля. Их именами у нас названы улицы, но молодежь, даже израильская, почти не знает, кто они такие, как жили, как стали сионистами и создавали наше государство. А это такой захватывающий материал! Это такие истории – Штирлиц отдыхает!
– Вам работы хватит до ста двадцати.
– И даже больше, если найдется инвестор или филантроп, который поможет реализовать этот масштабный проект, позарез нужный еврейской молодежи во всем мире.
Эдуард подарил и подписал мне свою только что вышедшую в свет книгу "Юность Жаботинского", а я угостила его нежным морковным тортом.
