Когда умер мой брат, это было около девяти лет назад, муж впервые увидел наши похороны и кладбище. До этого никогда не был в таком месте, хотя, конечно, знал, что оно существует. Индусы уходят в Ганг, в небо…
Россияне уходят в землю, но я, посещая могилы отца и брата, каждый раз ощущаю обман. Ненавижу бумажные цветы и всю эту кладбищенскую мишуру. А ушедших больше идентифицирую с их фотографиями, которые висят дома. Спрашиваю как-то Шумита: «Для индуса где его умершие родные?» Он: «А они во мне. Я могу с ними разговаривать, о чём-то спрашивать, чувствовать, что они мне помогают». Их мир, конечно, совсем другой…
В Индии, знаете, жутко сложное движение на дорогах, потому что едет всё сразу, все сигналят; ослы, козлы, джипы, автобусы, мотоциклов море. При этом видишь: мчит на мотоцикле молодой парень – и девушка сзади держится за него двумя пальчиками. Наша реакция: «Как можно подвергать себя такой опасности?!» А их отношение: «Ну, это же не последняя жизнь».
Индусы очень медлительны, так на этот счёт есть поговорка: не в этой жизни – так в следующей! Они в общем-то не боятся смерти, а боятся плохой кармы. Мы же боимся, потому что нам страшно расстаться со своими любимыми, близкими: как же они без нас?! Мы уйдём – и всё рухнет! У нас вообще нет культуры отношения к смерти, атеизм спутал все карты.
Я тестировала богатых людей, которым некогда подумать о финале, спрашивала: «А что дальше? Ты хочешь быть самым богатым на кладбище? А дальше?» И человек реально впадал в ступор потому, что он решал вопрос собственной идентичности через деньги, успех, выделяя себя этими «инструментами» из остальных, и был растерян от мысли, что в базовых вопросах эти «инструменты» бессильны.
Проблема подобной близорукости характерна для постиндустриального общества, в котором всё происходит очень быстро и люди начинают считать товарами и услугами то, что ими не является.
фото: Анатолий Ломохов/PHOTOXPRESS
