(Ненаучный анализ)
— Нет, не могу я на это спокойно смотреть, — сказал мой друг Вилли, когда мы уселись за столик в ресторане и уставились на большой телеэкран над баром, — это ужас какой-то! Они ревут перед телекамерами, слезами умываются, эти бабуси. Просто сердце щемит на них глядеть, на бедняжек этих…
— А что их так разобрало на старости лет? Чего они убиваются? — спросил я.
— А ты послушай о чём их страдания, тогда поймёшь. Вот эта мордатая бабка, гляди, как она захлёбывается, как слёзки бумажной салфеткой с косметики стирает. Слышишь, на что жалуется? Оказывается сорок лет назад, — нет ты не ослышался, я сказал сорок, этот политик в седых усах и ковбойской шляпе, вон он там на фото в верхнем углу, он тогда сорок лет назад был молодым холостяком и гулякой. Так вот он эту мордатую, что ныне в слезах, как-то в порыве эмоций ущипнул за задницу, один лишь разок.
Ну не знаю зачем он это сделал — может она тогда была на вид и ощупь поаппетитнее, чем сегодня, и он, наверняка, был в те годы менее разборчив. Да и нравы тогда было не такие ханжеские, как сегодня. Ну ущипнул и ущипнул, велико дело! Молодость, гормоны играют, было бы о чём говорить! Я даже допускаю, что она при этом взвизгнула, не то от боли, не то от радости — поди сейчас узнай. Так он, этот негодник усатый, представь себе, ущипнуть-то ущипнул, но дальше в нужном направлении не продвинулся, не стал её домогаться! Даже погулять не пригласил. Уверен, она по этому поводу сильно огорчилась и затаила на него в душе хамство. На том они и распрощались, жили своими жизнями все сорок лет, как могли, пока он не остепенился и не стал знаменитым политиком, да при деньгах. Вот тут-то она и вспомнила про тот щипок. Кабы он по жизни получился работягой и без больших денег, она бы про этот пустячок и не вспомнила. Но он-то вышел в люди, стал известной личностью, а тут как раз в Америке открыли охотничий сезон на сексуальных приставал, тут она и вспомнила. И щипок вспомнила, и что затем ею пренебрёг, тоже.
А дальше что? Своих-то мозгов у неё явно не достанет, что с этим старым щипком делать, но всегда найдётся знаток, который сообразит, как из этого можно извлечь выгоду. Объявился какой-то адвокатишко, а может даже открыл кошелёк сам мистер Сорос, которому надо для своих грязных амбиций этого политика, что в ковбойской шляпе, сковырнуть. Сорос любит свои миллиарды втихаря тратить на развал этой страны и пропихивания наверх тех, кто ему послушен. Я не знаю, может они даже эксперта по щипкам наняли чтобы исследовать её задницу, не осталось ли там отпечатков пальцев этого престарелого политика? Но за сорок-то лет задница быльём поросла, так что и не разглядишь. Впрочем, им это не так важно, они эту мордатую бабусю всё равно нанимают, обучают денёк-другой, как перед камерой реветь — и пошло-поехало! Рыдает новоявленная лицедейка, античный щипок переживает, хоть Оскара ей давай.
Пронырливый адвокатик чует, что каша заварилась и готова уже к употреблению, значит пришло время этого старого щипуна судить. Только суд — дело рискованное, поди докажи, щипал ли он её за задницу сорок лет назад, или это ей в мечтах примерещилось? Свидетелей-то нет. Он говорит «не щипал», она говорит «щипал». Кому верить? Но адвокатик и не хочет дело до суда доводить, он этого даже боится. Ему надо сговориться с другой стороной чтобы дело уладить до суда, договориться за кругленькую сумму. Такая у них, адвокатов, игра. Суд это ведь не для поиска справедливости, это как пугало, чтобы деньги высосать эффективнее.
Ну, а для ТВ и газет это тоже кормушка. Надо же о чём-то говорить и писать! На их счастье арабы постоянно терроризируют Европу и изредка Америку. Каждый такой случай кормит журналистскую свору лишь несколько дней, а о чём говорить потом, когда наступает затишье между стрельбой и наездами? Эта братия впадает в такое уныние, что доходит до крайности — начинает брать интервью друг у друга! К их счастью тут поспевает клубничка: кто до кого домогался, и каким способом, и что было, и чего не было. Золотая жила! Об этом можно говорить всегда и без остановки — плебсу подавай зрелища и ниспровержение богов, особенно таких, что отведали клубнички.
А потом, глядишь, каждый своё получит — бабуся заработает какую-то мелочишку на тряпки, адвокатик заграбастает кругленькую сумму, Сорос сковырнёт этого консервативного политика и своего пропихнёт, а наш бедный политик будет доживать свои дни, сидя в Алабаме на веранде в сраме и ковбойской шляпе.
Тут подошёл официант и принёс нам с Вилли по большой кружке пива с копчёными куриными ножками, которые в Америке поэтично называют «крылья буйвола». Вилли сдул с пива пену, сделал глоток, куснул буйвола за крыло и продолжил обрисовывать для меня своё видение американского политического развлечения под названием «сексуальное домогательство».
— Я тебе сейчас про это дело объясню, только ты здесь здравого смысла не ищи. Это вопрос клинический. Кто эти бабуси, которые много лет спустя начинают грустить, что к ним когда-то приставали, но в жёны не взяли? Это особая порода, таких поискать надо. Такой бабёнке радоваться бы, что она когда-то нравилась. А если к ней даже приставали супротив её желания, так что за беда, она разве не знала слова «нет»? Не хотела бы — не приставали бы. Я тебе сейчас нарисую типичный портрет такой запоздалой жалобщицы. Начнём издалека.
Знаешь, как называется женщина, которая недомогает? И от чего она недомогает! Что с ней? Может голова болит, может язык износился. Это раньше было сложно диагноз поставить, а теперь просто — если она недомогает, значит её никто не домогается. Вот и всё. Одной бабе, что поумнее, на это плевать, она от такого недомогания своим умом вылечится и будет жить спокойно и счастливо. Другая, что поглупее, злится и просто себе места не находит. В основном злятся те дуры, которые не вышли, как говорится, ни рожей, ни кожей. Иными словами — не женщины, а крокодилки в юбках. Кто их будет домогаться кроме таких же крокодилов, как они? Хоть мужского пола, хоть женского, хоть даже среднего, который недавно тут у нас в либеральной Калифорнии узаконили. А если и ущипнули когда за задницу или за талию обняли — так это сладкое воспоминание на всю жизнь! Только дура будет зло в душе держать.
Вокруг столько удачливых и порой бесхозных мужиков — и тебе крупные менеджеры, и голливудские продюсеры, и всякие иные профессионалы, вроде врачей или писателей, а есть даже сенаторы и конгрессмены! Они, эти мужики, ежели и будут кого домогаться, так не крокодилок, а уж таки-и-х женщин! Ого-го каких! Мы эдаких только на картинках видели и в мечтах. Ну ещё может таких красавиц, как твоя и моя жёны. Шучу-шучу, мы с тобой не допустим, чтобы наших девчонок домогались. Ну так вот, бедных крокодилок зло разбирает от ревности к своим более удачливым сёстрам, коих природа наделила и рожей и кожей и всеми прочими прибамбасами. Нет у крокодилок гормонального счастья, мне их даже жалко. Что им делать? Куда-то надо им свою кипучую энергию направить. Вот они чтобы себя занять ходят в турпоходы или кидаются в борьбу непонятно с кем и с чем. Или чего-то там спасают: то-ли планету, то-ли таёжную белую сову, или палестинский народ. Какая разница? — любая дурь годится. А иные, что ещё глупее, ударяются в феминизм. Всё по той же причине — никто их не домогается.
— Вилли, — перебил его я, — ты, мне кажется, насчёт крокодилок утрируешь. А что красивые женщины — их разве не домогаются? Я думаю, даже больше, и они тоже жалуются на приставания. Вот возьми Голливуд и этого кабана Вайнштейна. У него-то рыло точно в пушку по отношению к кинозвёздам…
— О, господи, — вздохнул Вилли, — ты разве не знаешь что Голливуд это бардак по определению? Голливуд — бардак, и любой театр или цирк — тоже всегда бардак. A что, Сенат разве не бардак? А Конгресс не бардак? Там где есть мужчины с властью и деньгами и много молодых женщин — всегда бардак. Всегда! Такой уж закон природы. Но поговорим о Голливуде, это нагляднее. Вот представь себе, приходит некая девица устраиваться на работу в публичный дом. Перво-наперво ей пытаются устроить тест чтобы определить профессиональную квалификацию, а она вдруг взбрыкивается: «я, — говорит, — девица, и такой желаю у вас остаться». Как думаешь, получит она там работу? Нет, не получит. Теперь представь похожую ситуацию — актёрское агентство присылает дебютантку на пробу к такому всесильному продюсеру, как этот кабанчик Вайнштейн, а он её начинает лапать. Это у него такой способ отбирать таланты — кто может понять художника? Сукин сын, конечно, но ведь это бардак, как там без лапанья? Специфика производства, понимаешь, а у дебютантки дилема. Вариант первый: пусть себе лапает или даже кое-что позабористее затеет, но лишь бы дал роль. И тогда быть ей звездой. Другой вариант: топнуть ножкой и хлопнуть дверкой, но тогда звездой не быть. Что она, бедняжка, выбирает? Если топнет-хлопнет, поедет домой к маме. А если выберет стать звездой, значит её устраивает эта голливудская цена. И ещё это значит, что она была и есть шлюха, которая продаётся, лишь бы цена была подходящая. Всё дело только в цене. Как продалась, становится у неё всё хорошо — снимается в кино, звездит на Оскаре, гламурит на обложках журналов, публика её любит. Проходят годы. Внешность уже не та, ботокс и силиконовые накачки не помогают, ролей поубавилось или вовсе нет, публика забывать её стала. Никто никакую цену уж не предлагает — товар устарел. Что делать? Но вдруг адвокаты идею подают — суди этого негодника продюсера за то, что он много лет назад ей цену высокую назначил, а она с перепугу и жадности приняла. Гробь его, какой с него теперь прок? ТВ и газеты сразу крик поднимают, её имя опять на слуху. Ах как стало снова хорошо!
Я тебе так своё мнение скажу. Он, продюсер этот, конечно сукин сын, и мне его ничуть не жалко, но и они, актриски эти, ему под стать. Все они в том бардаке одним миром мазаны. Так что от этой болтовни про приставания и сексуальный харассмент дурно пахнет, и особенно дурно пахнет от этих баб, которые через много лет вдруг ударились в слезы. Тем не менее, я считаю, что ежели такой властный приставала, когда ему говорят «нет», этого слова не понимает, а того хуже, если начинает ей мстить, вот его точно надо гнать поганой метлой. А если поприставал, отпор получил и всё забылось, да никакого зла ей не сделал, так что об этом даже говорить? Зачем превращать нормальный человеческий флирт в цирк? Обществу от этого балагана один только вред.
— Я с тобой в общих чертах согласен, — сказал я, — хотя и от сексуального харассмента иногда может быть польза.
— Ну какая может быть польза от такой дури? — удивился Вилли.
— Сейчас объясню, вот послушай мою историю. Это кóндо, что мы с женой купили лет десять назад и где сейчас живём, находится в чудном месте, парк рядом, до шопинга десять минут пешком. Ты ведь бывал у меня много раз и наверняка заметил, что в нашем комплексе есть много соседей. У нас с ними хорошие отношения, но в общем — никакие. Здороваемся, ручкой машем при встрече, вот и всё.
Однако случилось так, что один сосед (он через три кондоминиума от нас живёт) проникся ко мне лютой ненавистью. Сначала я не понимал его хмурых взглядов, с чего бы это? Мы даже знакомы не были. От других соседей я узнал, что он врач-проктолог, провел несколько лет военврачом на вьетнамской войне и там у него поехала крыша. После демобилизации он какое-то время поработал в госпитале, но его оттуда выгнали за нервные срывы и хамство пациентам. Доктор, даже если проктолог, должен всё же иметь на плечах голову. Человек он был ещё не слишком старый, образованный, но с вывихнутыми мозгами. Видимо, когда он узнал, что я родом из России, в его воспалённом мозгу проснулась старая ненависть к врагу, то есть к русским, с которыми он воевал во Вьетнаме. Тогда ему захотелось со мной тоже воевать и меня победить. Но как?
Мы с ним изредка встречались на улице, проктолог на меня как-то злобно фыркал, а я вежливо посылал его по месту его работы. Таким образом мы мирно сосуществовали пару лет. Но потом он избрал кляузное оружие — стал писать на меня жалобы в наш жилищный кооператив. Вернее не на меня, а на нашего пёсика Тимми, мол эта собака непрерывно и оглушительно лает и мешает ему наслаждаться жизнью на пенсии. А надо сказать, что Тимми был ну совершенно тихий пёс — он не то что лаять, даже повизгивать не умел. Тишайшее существо. Написал проктолог одну кляузу, потом вторую, третью. Из жилищного кооператива мне стали приходить требования, чтобы я собаке заткнул пасть, или будет хуже. Я сначала вежливо отписывался, мол это всё неправда, а потом плюнул и перестал обращать внимания.
В один не очень прекрасный день, пришёл конверт из адвокатской конторы, где было суровое письмо с требованием, чтобы я или отправил Тимми на операцию по удалению ему голосовых связок, или сдал его в собачий приют, или вообще сам съехал из этого жилищного комплекса, а иначе дело будет передано в суд. Вот тут я разозлился. Ах, думаю, сукин ты сын, проктолог! Ну ладно, меня не любишь, так я это переживу. Но за что на моего пёсика нападать? Он-то к вьетнамской войне никакого отношения не имел, просто по причине своего молодого возраста. Тогда я придумал такой ход.
Я сел к компьютеру и написал этому адвокату вежливое письмо, что, мол, спасибо, дорогой Эсквайр (адвокаты в Америке любят когда их величают старым британским титулом, хотя они такие же эсквайры, как я непорочная дева). Итак, говорю, спасибо, дорогой Эсквайр, что вы нашли время мне написать. Я совершенно согласен с вашими обвинениями по поводу моей собаки. Я полностью признаю что Тимми действительно лает, притом громко. Однако тут есть нюанс. Он лает лишь в одном случае — когда наш сосед-проктолог втихаря заглядывает к нам в окна чтобы подсмотреть как переодевается моя жена. Примите моё уважение, и прочая, и прочая…
Я письмо отправил, а через три дня, когда я в парке выгуливал собаку, ко мне подбежал Винс, председатель нашего жилищного кооператива, нежно принял меня под локоток и заискивающе сказал: «Мы совершенно не возражаем, если ваша чудная собачка лает. Даже приветствуем, пусть себе лает сколько ей заблагорассудится. На то она и собака, чтобы лаять. Только, пожалуйста, пусть всё будет тихо-спокойно, не надо никаких претензий насчет… ну сами знаете чего. Очень вас прошу. Договорились? А собачка, пускай себе лает.»
— А как же проктолог, — спросил Вилли, — он как на это среагировал?
— С того дня проктолог воспылал ко мне нежной любовью — стал вежливо здороваться, раскланивался, справлялся о здоровье Тимми и жены и даже подносил ей гостинцы, то есть собачке, а не жене. А через месяц сам завёл себе собачонку — маленькую, злобную и с совершенно оглушительным лаем, от которого просто спасу не было. Но я на него кляузы писать не стал. Не мой стиль… Так что, как видишь, и сексуальный харассмент тоже можно использовать на благое дело.
Яков Фрейдин
