Среди множества определений тоски и меланхолии есть одно особенное. История акедии («уныния») начинается ещё у византийских монахов, но в современности обретает новое значение и актуальность.
В 1916 году профессор Бертран Рассел переживал не лучшие времена. Продолжалась война, будущее вселяло страх, оставаться пацифистом становилось всё труднее, а научные занятия выглядели бессмысленными. Позднее в своей «Автобиографии» он признаётся: «Временами на меня находили припадки такого отчаяния, что я целыми днями неподвижно сидел в кресле, изредка почитывая Екклесиаста».
В начале XX века многие интеллектуалы вдруг вспомнили забытое слово — акедия. Так стали называть меланхолическое состояние, попадая в которое человек не видит смысла в собственных занятиях. То, что раньше вызывало жгучий интерес, представляется тусклым и никчёмным. «Нет желаний, кроме одного — ничего не делать. Нет устремлений, кроме стремления в небытие», — писал Рольф Лагеборг в своём описании акедии, сделанном после Первой мировой войны.
Сегодня это состояние могут называть ментальной усталостью, скукой, тоской или сердечной тревогой. Раньше оно было состоянием духа, в котором человек отпадает от божественной благодати.
Само слово «акедия» (лат. acedia) впервые появляется у христианских монахов-еремитов, которые большую часть времени проводили в одиночестве, находясь в своих кельях, и лишь изредка собирались для совместной трапезы или молитвы. Акедия — самое тяжёлое испытание, которое ждёт человека, вставшего на путь духовной жизни. Это испытание, в котором он вынужден столкнуться не с внешними искушениями, а с самим собой.
Благодаря усердному самонаблюдению монахи знали толк в бессознательном и разбирались в нём лучше, чем многие современные психоаналитики. Евагрия Понтийского, жившего в IV веке н.э. иногда даже называют «Фрейдом до фрейдизма». Он оставил проникновенное и ироничное описание акедии, в котором каждый любитель прокрастинации легко может узнать себя:
«Бес уныния, который также называется "полуденным", тяжелее всех. […]. Прежде всего этот бес заставляет монаха замечать, будто солнце движется очень медленно или совсем остаётся неподвижным, и день делается словно пятидесятичасовым. Затем бес [уныния] понуждает монаха постоянно смотреть в окна и выскакивать из кельи, чтобы взглянуть на солнце и узнать, сколько ещё осталось до девяти часов, или для того, чтобы посмотреть, нет ли рядом кого из братии. Ещё этот бес внушает монаху ненависть к [избранному] месту, роду жизни и ручному труду, а также [мысль] о том, что иссякла любовь и нет никого, [кто мог бы] утешить его».
Фрагмент картины Иеронима Босха «Искушение Святого Антония» (ок. 1490 г.)
Акедию вызывает одиночество и сомнение в избранном деле. Это состояние, в котором гаснет любое желание. Ничто не внушает интереса — хочется либо лежать на кровати, не вставая, либо бежать куда глаза глядят. Это тот момент, когда я понимаю: с меня хватит. Хватит с меня моего места, моего образа жизни, моего характера, хватит с меня самого себя. Похожее ощущение испытывает Робинзон на своём острове.
Даже если мы не монахи, акедия имеет к нам самое прямое отношение.
Ролан Барт в своём лекционном курсе «Как жить вместе» описывает это состояние как «утрату инвестиции» в некоторый образ жизни. «Я могу проснуться утром и увидеть, как передо мной прокручивается программа моей недели — в отсутствие всякой надежды. Всё повторяется, всё возвращается: те же задачи, те же встречи, и при этом никакой инвестированности, даже если каждый пункт этой программы вполне выносим, а порой даже приятен». Это ещё не депрессия, но смысл жизни уже утрачен.
Со временем акедия превратилась в грех уныния, а затем стала ассоциироваться с другим пороком — ленью. Где-то в XVI веке акедия разделилась на две ветви: первая (психическая) соединилась с меланхолией — подавленностью, мрачным состоянием духа, вторая (социальная) объяснялась ленью, халатностью и безволием. Меланхолия была уделом привилегированных классов, а за лень и нерадивость, как всегда, наказывали простой народ.
Фрагмент картины Эмиля Ваутерса «Учёный за столом» (1865-1867 гг.)
Меланхолию часто связывали с умственным переутомлением и даже называли «болезнью учёности». Считалось, что учёные и мыслители из-за чрезмерных занятий подвержены упадку духа и телесной слабости; особенно этого следовало опасаться математикам, физикам и врачам. Карл Линней по этому поводу писал: «когда духовный свет сосредоточивается в мозге, всё остальное пребывает в темноте».
В 1940-е годы шведский нейрофизик Рагнар Гранит описывал, как опасен «смертельный холод акедии» для научного работника. Тебе кажется, что все усилия тщетны, все важные открытия сделаны до тебя. Любое новое дело пугает и не приносит удовлетворения. Его современник, педагог Винхельм Шёстранд указывал, что причина акедии — перерасход ментальной энергии и завышенные требования, которые предъявляет человеку научная среда:
«…находясь в академических кругах среди людей с высоким уровнем интеллекта, человек очень быстро осознает и вынужден признать — перед лицом своей совести и перед лицом окружающих — неполноту собственных знаний. Отсюда рукой подать до невротических синдромов разного рода».
В статье «Научная акедия», опубликованной в 1967 году в одном из американских социологических журналов, Ханс Зеттерберг описывает другие причины чувства пустоты и неуверенности в себе, которое поджидает многих учёных. Акедию вызывает излишняя специализация, сконцентрированность на своём предмете исследования. На это жаловался, в частности, Чарльз Дарвин: «Моё сознание уподобилось механизму, производящему закономерности из частных фактов, при этом пострадала часть мозга, которая отвечает за восприятие прекрасного».
Кадр из к/ф «Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии» (2014 г.)
Многие учёные со временем теряют интерес к своему делу. Иногда это происходит потому, что научная работа не приносит тех выгод, которые ценятся обществом — богатства, признания, славы. Интеллектуальная карьера требует монотонной работы и сосредоточенности. Человек, решивший пойти в науку, лишает себя многих радостей жизни — почти как монах-еремит, ищущий духовного просветления внутри узкой кельи. Вероятно, именно в этом состоянии немощи и бессилия Бертран Рассел читал знаменитые строки Екклесиаста: «суета сует — всё суета».
Когда общество перестало быть религиозным, акедия превратилась в болезнь интеллектуалов. Сегодня она потенциально угрожает каждому.
Мы уже не можем объяснять состояние уныния и потери смысла жизни бесовскими наваждениями и отсутствием божественного благословения. Но акедия нам знакома, может быть, ещё лучше, чем другим поколениям. В своём эссе об акедии Олдос Хаксли писал: «Это не грех и не болезнь ипохондрии, а состояние ума, посланное нам судьбой». История преподнесла нам столько разочарований, что впасть в акедию мы имеем полное право.
Как монах-еремит, любой современный человек должен научиться обращаться с собственным одиночеством. Но как бороться с акедией? По свидетельству опытных монахов и некоторых учёных, лучшее лекарство — это упорная работа. Главное — не дать своему уму блуждать, где ему вздумается, а сохранять сосредоточенность. Если же акедия является признаком усталости, нужно дать себе отдохнуть. Иногда же нужно совершить радикальный шаг и отказаться от прежнего образа жизни, раз он уже не вызывает никакого всплеска энергии. Ключ к победе над акедией — следование своим глубоким интересам, которые мало зависят от внешних поощрений.
Как бы мы ни описывали акедию — как «полуденного беса» или ментальное перенапряжение, как утрату смысла жизни или как сниженный уровень серотонина — это состояние, которое может настигнуть каждого. Это не душевная болезнь, которую стоит лечить психофармако
логическими препаратами, как лечат, к примеру, депрессию. Это состояние, которое человек неосознанно для себя выбирает. Собственный выбор же всегда можно изменить, даже если сделать это иногда бывает очень трудно.
