Предисловие
Геннадий Рождественский и его «Еврейская сага»
В 1974 году музыкальный мир Москвы был взбудоражен событием из ряда вон выходящим. Стало известным, что главный дирижёр Большого Симфонического Оркестра Всесоюзного радио и телевидения (БСО) Геннадий Рождественский подал заявление об уходе с работы на радио. Этому предшествовал ряд событий, главным из которых была начавшаяся «третья волна» эмиграции из Советского Союза. После первых настоящих сионистов, годами добивавшихся права на выезд в Израиль, довольно скоро одной из заметных составляющих эмиграционный поток стали музыканты. Всё это теперь часть истории нашего поколения.
Мой многолетний друг Анатолий Агамиров-Сац с 1965-го по 1971 годы работал музыкальным журналистом на радио и на Центральном телевидении, закончив свою работу в 1971 году по приказу председателя Комитета при совете министров (по радио и телевидению) С.Г.Лапина. Естественно, что став одним из ведущих музыкальных тележурналистов, Агамиров часто интервьюировал таких выдающихся артистов, как Д.Ойстрах, С.Рихтер. Как-то С.Г.Лапин высказал вслух мысль, вероятно часто его беспокоившую: «Агамиров-Сац смотрится в кадре некорректно». В одно мгновение Агамирова уволили. Подходящий повод отдел кадров всегда имел наготове – и не только, понятно, на одного Агамирова.
О многом, происходившем на радио в те времена, мой друг рассказывал всегда остроумно и захватывающе интересно. Каждый отдел радио был переполнен информацией, которая своими волнами иногда поднималась и на более высокие этажи здания на Пятницкой улице. Как и в любом учреждении, большинство служащих знало многое как о своём начальстве, так и друг о друге. В это же время, начала 70-х, начала набирать силу одна из пока мало известных телеведущих музыкальных программ – Ольга Доброхотова.
Часто бывая заграницей, она привозила оттуда входившие уже тогда в обиход видео кассеты с записями опер с такими певцами, как Доминго, Паваротти, дирижёром Клаудио Аббадо, певицей Монсеррат Кабалье (которую, естественно, Доброхотова называла Кабáлле, делая ударение на «А»), демонстрируя частично эти видео для советских телезрителей. Но всё это было только предисловием к главному – её муж Владимир Федосеев много лет дирижировал оркестром русских народных инструментов Всесоюзного радио, и, конечно же, очень даже хотел выйти из своей роли постоянного дирижёра этого оркестра. Для работавших тогда на радио не было секретом, что его жена – Ольга Доброхотова была весьма приближённой особой к самому С.Г.Лапину, способствуя успехам мужа всеми возможными способами.
Забегая много вперёд, сегодня, когда читаешь интервью Владимира Федосеева от 2007 года «православному обозрению «Радонеж», диву даёшься, как человек, считающий себя христианином, совершенно бессовестно нарушает одну из главнейших заповедей – «Не лжесвидетельствуй». Вот его слова:
«Когда приходишь в сложившийся коллектив (имеется в виду, что Федосеев получил БСО после ухода Рождественского – А.Ш.), да ещё с грандиозной историей, проблем достаточно. Я решился на прослушивание всех музыкантов – звёздных и рядовых. Кое-кто не захотел, решил уйти. Поднялся скандал. И тогда Рождественский в своём интервью сообщил, что якобы, его вызвал руководитель Госкомитета радио и телевидения Лапин и потребовал уволить из оркестра всех музыкантов еврейской национальности. Он, Рождественский, конечно, отказался и потому ушёл. Но его слова и интервью – абсолютная ложь. Лапин был умный человек, да если бы и захотел, одним росчерком пера мог бы закрыть оркестр: тогда на радио их было два. Ну, и конечно же, я по утверждению Рождественского, был назначен на роль «антисемитского городового». Вы можете себе представить, чего мне стоило пережить и работать первые десять лет в России и за рубежом, из-за этой фальшивой легенды» (Наталья Ларина. «Радонеж». Православное обозрение №8, 2007 г. 18/10/2007).
Всё в этом пассаже – нагромождение лжи. «Я решился на прослушивание музыкантов…». Дело было проще – это был приказ Лапина, выполнить который должен был его подчинённый. Вот свидетельство одной из скрипачек, о которой говорится в рассказе Геннадия Рождественского – Инны Двоскиной, поведанное автору этих строк в 1981 году (она после иммиграции в США была скрипачкой таких оркестров, как Балтимор Симфони и Хьюстон Симфони):
«Перед началом второй половины репетиции, когда уже все сели, ко мне подошёл какой-то незнакомый человек и попросил предъявить удостоверение. Я нашла его в сумке. Он положил моё удостоверение в карман и предложил идти с ним. Я сложила скрипку и пошла за ним к выходу. Он взял меня за руку и вывел на улицу. Это было концом моей работы в БСО». Инна Двоскина вскоре подала заявление на выезд из СССР.
Так же был позднее уволен концертмейстер оркестра М.Черняховский, а отказавшиеся играть личное прослушивание Федосееву ушли сами. Самая сильная часть скрипичной группы оркестра, куда входили не только евреи, решила уйти, справедливо полагая, что у Федосеева в то время вообще не было представления о звучании струнных инструментов, так как он много лет работал со щипковым оркестром народных инструментов.
К чести Юрия Симонова, бывшего тогда главным дирижёром Большого театра, он пригласил в оркестр этих лучших струнников, ушедших из БСО с целью не работать под руководством Федосеева. Это были скрипачи: Р.Степанян, Л.Игнатьева, В.Рора, М.Штейнберг, В.Башкирова, супруги Филатовы. Был также приглашён один из лучших контрабасистов Москвы Леопольд Андреев (ветеран войны). Это только те, кого я помню.
В.Федосеев обвиняет во лжи одного из самых прославленных дирижёров мира, безусловно рисковавшего в ту пору очень многим, отказавшись от выполнения приказа в виде «пожелания» Лапина. Откуда же Федосеев мог знать, что Рождественский не получал такого «пожелания»-приказа? Только от Лапина. А почему Лапин именно так изложил суть дела Федосееву, читателю будет понятно по прочтении «Еврейской саги» Г.Н.Рождественского.
В своей автобиографической книге «Треугольники» Рождественский выразил пожелание рассказать как-нибудь в будущем эту историю. Получив от автора в подарок эту уникальную книгу (как и вторую – «Мозаики»), я во время не очень частых контактов с Геннадием Николаевичем постарался его убедить написать, наконец, истинную историю происшедшего тогда. Иначе это останется только в «фольклоре», то есть в устных сказаниях музыкантов и едва ли кто-нибудь из них может рассказать о том, что было в реальной жизни. Я счастлив, что мне удалось убедить Маэстро это сделать. Теперь – его собственное слово.
Артур Штильман
ГЕННАДИЙ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
ЕВРЕЙСКАЯ САГА
(ИЗ ДАЛЁКОГО ПРОШЛОГО)
В Пушкинском «Пире во время чумы» Председатель обращается в своей знаменитой «Песне» к пирующим с вопросом – «Что делать нам? И чем помочь?»
Собственно говоря, точно такой же вопрос задал мне Председатель Государственного Комитета по Радиовещанию и Телевидению при Совете министров СССР Сергей Георгиевич Лапин, пригласив в один прекрасный день в свой служебный кабинет на Пятницкой улице в городе Москве. Это произошло вскоре после знаменитой Косыгинской «рекомендации» о взимании с желающих покинуть СССР «лиц еврейской национальности» суммы, затраченной советским государством на их образование, что было тогда воспринято этими «лицами» (при всей тяжести «оброка») своеобразным открытием дверей на пути в Землю Обетованную, сиречь государство – Израиль.
В это время я, будучи Главным дирижёром и художественным руководителем Большого Симфонического оркестра Всесоюзного Радио и Телевидения (БСО), работал над циклом передач под общим названием «Музыка и живопись», надеясь пригласить многочисленных телезрителей – слушателей в волшебную страну цвето-звука, показать им всю красоту этого необъятного мира…
Одна из первых передач была задумана так: на дирижёрском подиуме был поставлен мольберт, на котором импровизировал в «ташистском» стиле художник, то нанося на холст яростными ударами кисти буйные, красочные «протуберанцы», то предлагая вниманию оркестра изысканные графические построения в импрессионистском, «мирискуссническом» духе. Этим художником был некто В.Тежек, работавший тогда на киностудии «Союзмультфильм» (его порекомендовал мне мой добрый знакомый, Главный художник Большого Театра В.Ф.Рындин, во вкусе которого я не сомневался).
Самое интересное заключалось в реакции оркестра на увиденное. Эта реакция была спонтанна и абсолютно точна, в студии рождалась музыка, идентичная изображению на холсте. На яростные «протуберанцы» столь же яростно реагировали группы медных и ударных инструментов, а изысканная графика мгновенно рождала импровизации флейты в сопровождении нежнейших» глиссандо» арфы в стиле «Послеполуденного отдыха Фавна» Дебюсси.
К тому времени из оркестра «выбыли» 7 «лиц еврейской национальности» и мудрый Председатель Госкомитета С.Г.Лапин создал специальную комиссию с целью обнаружения этих «лиц» на заснятых телефильмах и немедленного «обрезания» их изображений, даже, как он выразился – «если они засняты со спины».
Бдительный Председатель, по-видимому, думал, что дело касается только «видеоряда», не сообразив, что «обрезание» богомерзких ликов повлечёт за собой повреждение звуковой дорожки телефильма, после чего его надо было бы считать уничтоженным. Таким образом и было уничтожено около дюжины созданных мною телефильмов…
К уехавшим музыкантам артистами БСО была немедленно «приклеена» этикетка – «Великолепная семёрка» (по названию демонстрировавшегося в СССР американского ковбойского боевика).
У меня лично эта «семёрка» почему-то ассоциировалась с еврейским семисвечником…
В «Великолепную семёрку» входили: первый флейтист Наум Зайдель, скрипачи Инна Двоскина, Марк Баранов, Юрий Белявский, альтисты – Ефим Золотурский и Моник Мишнаевский и виолончелист Рафаил Фурер. Все они были высококвалифицированными музыкантами. И.Двоскина и М.Баранов выступали в концертах БСО как солисты («Поэма» Шоссона и 2-й Концерт Моцарта), а Н.Зайдель и Ю.Белявский с успехом участвовали в камерных концертах замечательной пианистки М.В.Юдиной.
Должен сказать, что перед отъездом из СССР, каждый из отъезжающих подвергался омерзительной публичной «проработке» на общем собрании оркестра, во время которой все, кому не лень, обливали его потоками грязи, явно получая при этом садистическое удовольствие. Само собой разумеется «задавали тон» этому позорному улюлюканью члены КПСС, тексты выступлений которых были предварительно «одобрены» начальством… К сожалению, я, как руководитель коллектива не мог не присутствовать на этих унизительных «аутодафе», но, слава Богу, благодаря своей чудом сохранившейся беспартийности (эта тема требует отдельного повествования!) каждый раз категорически отказывался выступать и «клеймить» отъезжающих музыкантов, что, мягко говоря, не очень нравилось «руководству» и, как я думаю, и самому Председателю… Я всегда считал и считаю неотъемлемым правом каждого человека выбирать для себя место жительства, потому не находил для себя возможным участие в «клеймении».
Но всё это, как говорится, лирика.
Как я уже писал ранее, в один прекрасный день С.Г.Лапин пригласил меня в свой кабинет на Пятницкой улице и в очень любезной манере сообщил мне следующее: (предварительно он распорядился принести мне чаю с баранками, как он выразился – «По-ленински»).
Председатель
«К сожалению, – сказал Председатель, – за последнее время участились случаи эмиграции из руководимого Вами оркестра «лиц еврейской национальности», что заставляет меня с тревогой думать о будущем коллектива БСО. Сегодня семь человек, завтра ещё семь, – ласково улыбаясь сказал Председатель, – и в результате оркестр перестанет существовать, а Вам, дорогой Геннадий Николаевич, нечем будет дирижировать… Да-с…Так вот, поразмыслив и посоветовавшись с товарищами (при этом он даже не показал пальцем на потолок, что в таких случаях обыкновенно делалось), я пришёл к выводу, что возможен только один выход из создавшейся ситуации – а именно – скорейшим образом освободиться от всех «лиц еврейской национальности», играющих сегодня в БСО.
Мы, вот тут, подсчитали и выяснили, что их всего (!!!) 42…Не так уж много (ещё одна ласковая улыбка…) Вот… мы их уволим, а Вы, я надеюсь, нам поможете, а затем объявим на их места Всесоюзный конкурс и пополним оркестр хорошими русскими музыкантами. Я уверен, что к нам придёт масса желающих, кто же не хочет работать с Маэстро Рождественским? (улыбка становится просто ослепительной, а он предлагает мне глотнуть ещё чайку…)
«А в чём, простите, может заключаться моя помощь?» – задал я вопрос Председателю. «Ну, ну как вам сказать? Ну… ну не все же у Вас такие дисциплинированные? Правда, ведь? Кто опоздал на репетицию, …кто-то болтает во время репетиции, … ну, а потом, не все же они безупречно играют, а…? Хотя извините, это уж целиком Ваша компетенция, я в этом, как говорится, «не копенгаген» (смешок…) Да-с… Так вот: кто-то опоздал, кто-то болтал, а Вы нам докладную записочку – так, мол, и так, а что дальше делать мы уж как-нибудь разберёмся, это уж не Ваша забота… Да-с…»
«Да… вот ещё… вот Вы знаете, Геннадий Николаевич, вот Вы знаете, мне бы очень не хотелось, чтобы после нашей беседы у Вас сложилось впечатление, что Лапин – антисемит. Ни в коем случае! Уверяю Вас… У меня, Вы знаете, няня была еврейка, да-да… няня – Фаина Соломоновна – милейшая, должен сказать, женщина…
А потом ещё вот что. Я понимаю, что среди этих 42 человек есть хорошие музыканты, есть люди, которым Вы симпатизируете, к которым Вы просто-напросто привыкли и это совершенно естественно, это совершенно нормально, никто в Вас за это камень не бросит, но… Понимаете ли, Геннадий Николаевич, существует личный подход к решению того или иного вопроса, и существует подход государственный, который куда важнее, куда значительнее… (в этот момент улыбка сползает с лица Председателя).
Вот я Вам скажу про себя. Вы вероятно знаете, что я одно время был послом в Китае, в Пекине… Вот… и со мной жил там сынишка Ванечка… (может быть Васенька, Петенька, не помню сейчас, давно дело было – Г.Р.) Там тогда не было школы при Посольстве, – продолжает Сергей Георгиевич, – и он ходил в нормальную китайскую школу и в один прекрасный день влюбился в одноклассницу, китаяночку (Председатель понижает голос, говорит почти шёпотом). Ну, Вы сами понимаете, я его всячески уговаривал, разъяснял, что всё это может привести к очень печальным для меня последствиям… Ну, посмотри, говорю, Ванечка в окно. Вон наши посольские девочки во дворе гуляют, одна другой краше, ну что тебе далась эта китаянка? Нет… упёрся как баран – «Я, – говорит, – папа её люблю…» Ну, что ты будешь делать! Упёрся, да и всё тут! Ну… я вижу – дело плохо. Позвонил по «вертушке» Маршалу Гречко (я с ним в хороших отношениях был). Говорю: «Так, мол, и так – помоги, говорю, Андрей, забери Ванюшку в армию!» А он мне: «Не могу, он же у тебя несовершеннолетний!» Ну, туда-сюда: уговорил я его… Да-с… Пошёл Ванька на следующий день в школу, а домой уже не вернулся. Его прямо из школы на посольской машине увезли в аэропорт и оттуда прямым ходом в Москву, в армию… Да-с… Ну, что… послужил, очухался, человеком стал… Вот так…»
Прослушав эту притчу, я сказал, что, к сожалению, не смогу ему помочь в увольнении 42-х музыкантов, хотя совершенно согласен с ним по вопросу о приоритете государственных интересов над личными…
На что он вымолвил – «А Вы подумайте, Вы подумайте, искренне Вам советую…» (улыбка, на сей раз, на его лице не появилась…). За время нашей довольно таки продолжительной беседы (я это понял, увидев по выходе из кабинета в приёмную Сергея Георгиевича довольно большое количество ожидающих встречи с ним людей), Председатель дважды отклонялся от основной темы. Должен сказать, что среди своих подчинённых Сергей Георгиевич слыл страстным библиофилом. Зная, что мне это известно, он, как бы невзначай, пытался подсунуть мне «крючок», елейным голосом спросивши (ни к селу, ни к городу!): «А вы, Геннадий Николаевич, не читали «Воспоминания» Александры Львовны Толстой под названием «Отец»?» Я сделал вид, что не понимаю, о чём идёт речь и невинным голосом ответил: «Нет, не читал. А что это такое? Разве они изданы в СССР?» (каюсь, соврал я Сергею Георгиевичу. «Воспоминания» Александры Львовны я прочёл во время очередных гастролей в США и с большим сожалением «забыл» их в гостиничном номере). Председатель испытующе посмотрел на меня и процедил – «Они изданы в Америке». На что я ему просто нагло сказал – «Я, Сергей Георгиевич, не читаю книги, изданные в Америке…» Он, по-видимому, подумал (во всяком случае на лице его это было написано) «Ну, он, видимо, птица стреляная…» – и был прав!
Но, желая придать этой теме элегантную концовку, он сказал – «У меня эти «Воспоминания» Пётр Нилыч зачитал (тогдашний министр культуры П.Н. Демичев) – надо будет ему как-нибудь позвонить и напомнить…» (вновь засияла знакомая обаятельная улыбка).
В другой раз Председатель спросил меня: «А Вы, Геннадий Николаевич, не знакомы с Леонидом Ильичём?» «Ну, что Вы, Сергей Георгиевич, – благоговейно произнёс я, – куда уж мне…» «Я Вас как-нибудь обязательно познакомлю, – доверительно пообещал Председатель, – он милейший человек…» Я склонил голову долу…
«Ну, а теперь вернёмся к нашим баранам (сиречь – к евреям – Г.Р.), – уверенно сменив интонацию и, как бы засучив рукава, сказал Сергей Георгиевич и добавил,- не хотите ли ещё чайку?» Словом, всё, как полагается…
Через несколько дней после аудиенции у Председателя ко мне на квартиру ранним утром явился фельдъегерь в военной форме и вручил мне под расписку пакет с грифом: «Почта Председателя», в котором я обнаружил маленькую записочку с двумя словами – «Для ознакомления» и подпись – С.Лапин. Эта записочка была приклеена к грязноватенькому конверту, из которого я извлёк письмецо, оказавшееся анонимным. Текст этого письмеца казался написанным левой рукой и изобиловал чудовищными грамматическими ошибками.
Письмецо было адресовано Председателю, до сведения которого автор доводил, что БСО, по сути дела, не оркестр, а сионистский центр, во главе которого стоит Г.Н.Рождественский, всячески «потакающий жидам» и пренебрежительно относящийся к настоящим русским музыкантам.
Прочитав это славное письмецо, я помчался на Пятницкую, где меня немедленно принял Председатель, который (уже без всяких улыбок) на мой вопрос – «Зачем Вы послали мне анонимку?» – спокойно ответил – «Чтобы предупредить о сложившейся вокруг Вас ситуации». На следующий день на стол Председателя легло моё заявление об уходе с поста Главного дирижёра и художественного руководителя БСО. Само собой разумеется, о причине ухода я благоразумно умолчал. Ровно через две недели (согласно закону!) мне позвонил по телефону С.Г.Лапин. Разговор был очень коротким:
ОН: «Вы не передумали, не хотите взять заявление назад?»
Я: «Нет, не передумал»
ОН: «Ну, что ж – очень жаль, очень жаль…»
Буквально через несколько часов Сергей Георгиевич подписал приказ о назначении на моё место дирижёра Оркестра русских народных инструментов Всесоюзного Радио и Телевидения В.И.Федосеева. В скором времени оркестр был «очищен от скверны» и в нём остался только один представитель «лиц еврейской национальности» – концертмейстер группы виолончелей В.Л.Симон, который, кажется, по сей день беззаветно служит своему художественному руководителю…
И остался я, горемыка, без работы: нельзя же существовать на жалованье преподавателя-«почасовика» кафедры дирижирования Московской Консерватории! Но фортуна, как говорится, многолика! Как-то, прогуливаясь по Кузнецкому мосту и горестно размышляя о своих перспективах, встретил я Бориса Александровича Покровского, идущего на репетицию оперы Шостаковича «Нос», происходившую в подвале расположившегося неподалёку бывшего Филиала Большого Театра , превращённого «мудрым» решением тогдашнего Министра Культуры Е.А.Фурцевой в «Театр Оперетты».
Разъедаемый недоверием к услышанному (ведь эта опера так трудна!), и нездоровым любопытством я попросил у Бориса Александровича разрешения послушать репетицию, на что он благосклонно согласился. Как поётся в опере «Борис Годунов» – «О, что увидел (и услышал) я бояре!» Мне было продемонстрировано несколько сцен из оперы уже почти готовых к исполнению. Я был, просто напросто в восторге. И вот, увидев мою реакцию, Борис Александрович предложил мне осуществить совместно с ним постановку «Носа» на сцене руководимого им «Московского Театра Камерной Оперы», так как начавший работу над оперой дирижёр Владимир Дельман только что эмигрировал в Израиль (ох уж эти мне «лица еврейской национальности», проходу от них нигде нету!) Ни секунды не раздумывая я согласился подключиться к «Носу», но… как же быть с оркестром? Ведь в штате театра, в составе его оркестра только 15 музыкантов, а партитура «Носа» требует минимум 35-40?
И тут меня осеняет поистине гениальная мысль – «Я найду необходимых и очень квалифицированных музыкантов», – говорю я Покровскому, – я приглашу их из БСО!
Всеобщее ликование… По тогдашним законам – скорее междуведомственным инструкциям – так называемый «музыкант-совместитель» получал на месте «совместительства» половину своей зарплаты «по месту основной работы». И вот, я беру телефонную трубку и звоню своему бывшему концертмейстеру в БСО, и предлагаю ему собрать группу музыкантов (человек 15-20) для того, чтобы осуществить постановку оперы «Нос» у Покровского на неслыханно выгодных условиях – каждый музыкант получит в месяц половину своей БСО-й (очень высокой!) оплаты, и плюс ко всему репетиции «Носа» будут подогнаны по времени к их рабочему БСО-му графику. Короче говоря – фантастика, «не жизнь, а малина» и.т.д. и.т.п.!
«Спасибо, – холодновато отвечает мне мой бывший концертмейстер, – я поговорю с музыкантами и через несколько дней тебе позвоню…» Эти несколько дней показались мне вечностью. Наконец долгожданный звонок прозвенел. Я приготовил лист бумаги и ручку – записывать фамилии музыкантов, и вдруг: «Ты знаешь, я даже не знаю, как тебе сказать, я переговорил кое с кем…, ну, короче, у нас ведь у всех семьи, а ты, в общем-то, «персона нон грата», поэтому они не хотят рисковать, не хотят с тобой работать…»
Безвыходных положений не бывает. Я нашёл в Москве необходимое количество музыкантов, которые с радостью согласились сотрудничать со мной и с Покровским. Честь им и хвала. Постановка «Носа» имела огромный успех, мощный общественный резонанс. Разумеется, этому во многом способствовало присутствие на всех репетициях и первых спектаклях гениального создателя партитуры «Носа» – Дмитрия Дмитриевича Шостаковича….
***
Когда я ещё находился на посту Главного дирижёра и художественного руководителя БСО Госконцерт СССР подписал контракт с шведским импресарио Хенриком Лоддингом о гастролях БСО в Швеции. После моего ухода из оркестра Хенрик Лоддинг отказался принять БСО с его новым руководителем. Не желая терять прибыль, Госконцерт согласился (предварительно проконсультировавшись со мной) на моё участие в гастролях. Начался репетиционный период, который иначе как кошмарным сном не назовёшь. Саботаж, саботаж и саботаж – дело доходило до краж оркестровых партий с пультов за несколько часов до начала радиопередач, только чудом удавалось «выползать» из этих ситуаций.
Совершенно очевидно, что кто-то потратил немало сил для организации этого саботажа, надеясь, что я от гастролей откажусь. Уже в Стокгольме мне был нанесён, как кому-то казалось, «сокрушительный удар». На следующее утро после первого концерта я прочёл в местной газете сообщение о том, что я не собираюсь возвращаться в СССР и остаюсь в Швеции. С этой газетой в руках я отправился в Советское Посольство, где встретился с Послом, почтенным старцем, многоопытным М.Д.Яковлевым, который был уже ознакомлен с заметкой и посоветовал мне никак на неё не реагировать. «Мы здесь каждый день слышим такой лай из подворотни», – сказал Посол, однако после минутного размышления попросил подождать минут 10-15 и вышел. Я терпеливо ждал… Вернувшись, Посол, как ни в чём ни бывало сказал – «А что? Я думаю, будет правильно с Вашей стороны написать протестующее письмо главному редактору газеты. Что это, действительно, за безобразие!»
Я так и сделал и моментально получил ответ: «Эти сведения к нам пришли из Москвы».
Комментарии, как говорится, излишни.
По возвращении в Москву я узнал, что С.Г.Лапина посетила группа иностранных корреспондентов, поинтересовавшихся причиной моего ухода из БСО. В ответ Председатель объявил им, что я подал заявление по «собственному желанию» и он не счёл себя в праве на меня «давить». Надо, дескать, уважать артистов! Стоит ли говорить, что никакой другой формулировки кроме «по собственному желанию» в те времена не существовало. Совсем забыл – Председатель распорядился внести в мою трудовую книжку «благодарность за безупречную службу» Не правда ли, как трогательно…
Геннадий Рождественский. Стокгольм. 17.8.2012
***
Послесловие
«Еврейская сага» Геннадия Рождественского – документ большого драматизма и психологической силы. Удивителен мир «Председателя», который раскрыл всего себя в одном эпизоде – со своим сыном. Кажется, что он говорил о постороннем человеке, например о каком-то соседе: «А домой он уже не вернулся. Прямо из школы на посольской машине…» Наверное, если бы нужно было сдать сына в КГБ или раньше в НКВД, то Председатель не задумываясь сделал бы это, чтобы не нарушать гармонии «личного и общественного», кои были действительно слиты для него и ему подобных воедино. Ведь если что-то мешало или угрожало его карьере, то он безжалостно устранил бы любого, самого близкого родственника или друга. Для людей ему подобных в самом деле их личная жизнь, благополучие, карьера и её безопасность отождествлялись с интересами своего государства, потому что именно это государство и дало им всё, из «ничего» сделало всем, но могло и снова превратить в «ничто», с чего начиналась их жизнь (уместно вспомнить слова «Интернационала: «Кто был ничем, то станет всем»). Внутренний мир этих людей действительно страшен. И видится Председатель на всех постах, куда бы его не назначали, всегда исполнительным служащим, постоянно интригующим против возможных конкурентов, постоянно заискивающий перед вышестоящими, но и в постоянном напряжении от каждодневных своих усилий по удержанию собственной власти в иерархии партии.
***
Два всемирно известных дирижёра ХХ века сталкивались с подобной ситуацией, в которой оказался Геннадий Рождественский. Это были Артуро Тосканини и Вильгельм Фуртвенглер.
Тосканини отказался дирижировать открытием Байройтского фестиваля летом 1933 года – первым фестивалем после прихода к власти Гитлера. Этим он выразил свой протест против немедленного изгнания всех музыкантов – дирижёров, солистов, оркестрантов – еврейского происхождения сразу же после прихода к власти нацистской партии. Вероятно, не случайно он дирижировал в 1936 году на открытии Палестинского Симфонического оркестра (так оркестр называли англичане, а на иврите он назывался Симфоническим оркестром Эрец Исраэль – ha-Tizmoretha-Simfonitha-EretzYisre'elit), организованного в 1936 году всемирно известным скрипачом Брониславом Губерманом (с 1948 года – оркестр Израильской филармонии (IPO) – один из лучших симфонических оркестров мира). Оркестр дал работу и возможность спасти жизни многих музыкантов и их семей из нацистской Германии и Европы. На первых скрипках оркестра играли семь концертмейстеров крупнейших германских оркестров!
Артуро Тосканини таким образом способствовал спасению жизней многих людей, получивших убежище и работу в Палестине. Кроме того он обеспечил въезд в США знаменитому дирижёру Бруно Вальтеру и начинавшему тогда свою карьеру дирижёра – Эриху Ляйнсдорфу. Он делал такие жесты много раз, вплоть до самой Второй мировой войны.
Только один человек в Германии среди немецких музыкантов-неевреев поднял свой голос протеста – Вильгельм Фуртвенглер. Он опубликовал в газете "Фоссише цайтунг" (11 апреля 1933 года) открытое письмо Геббельсу. Биограф Рихарда Штрауса Метью Бойден пишет, что "Фуртвенглер отнюдь не был героем вне своего дирижёрского подиума, что делает его позицию ещё более героической". В том письме говорилось, в частности, следующее:
«Квоты не могут быть использованы в музыке, как это делается с хлебом или картофелем. Если ничего достойного и примечательного не может быть представлено на концертах – зрители перестанут на них ходить. По этой причине качество музыки не определяется идеологией. Это вопрос выживания искусства». Геббельс ответил на этот протест гневной статьёй, в которой утверждал, что «Германские музыканты были обречены на молчание в течение последних 14 лет своими еврейскими конкурентами» (Привет Председателю С.Г.Лапину из далёкого 1933 года от выпускника Гейдельбергского Университета! – А.Ш.)
Вильгельм Фуртвенглер не уехал из Германии, но как и Тосканини неоднократно помогал многим музыкантам – известным и неизвестным – покинуть Германию после прихода к власти нацистов. Доктор Фуртвенглер трижды спасал своего коллегу – Карла Флеша – всемирно известного скрипача и педагога. Сначала он помог Флешу выехать из Германии. Второй раз, когда Флеш попал под арест в оккупированной Голландии, где оказался после вторжения туда нацистских войск. Фуртвенглер помог ему выбраться в Венгрию. И третий раз, когда над Флешем нависла угроза нового ареста в фашистской Венгрии, Фуртвенглер добился для него разрешения на въезд в Швейцарию. Вильгельм Фуртвенглер не был ни юдофилом, ни националистом. Он был честным и благородным человеком.
Конечно, ситуация 1933 года в Германии сразу стала драматической для всех «расово-неполноценных» музыкантов. В 1974 году в Москве, несмотря на непрекращавшуюся государственную политику антисемитизма, ситуация всё же не была столь драматичной, но…. Но то, с чем пришлось столкнуться Геннадию Рождественскому достаточно напоминало в беседах с реальным представителем власти «второе пришествие» 1933 года. В советском, так сказать, варианте.
Думается, что и Тосканини, как и Фуртвенглер, не был юдофилом, как и не страдал от каких-либо ксенофобий. Таким же представляется наш современник Геннадий Рождественский.
Эти три уникальных музыканта – гордость мирового исполнительского искусства – в разное историческое время, но при схожих обстоятельствах продемонстрировали главное человеческое качество – безупречную порядочность и благородство, отказавшись подчиниться гнусным действиям властей предержащих и сделаться их сообщниками. Это важнейшее качество личности каждого из великих музыкантов вписало их имена в историю своего времени как людей, не только служивших своим искусством высочайшим человеческим идеалам, но и своим примером мужества, так трудно дающимся обычным людям при чрезвычайных обстоятельствах.
Артур Штильман. Нью-Йорк, СЕНТЯБРЬ 2012 г.
