Непридуманная война. Военные дневники Яниса Гринвалдса

Лейтенант Янис Гринвалдс 24 декабря 1942 года записал в дневнике: «Ужас одиночества в душе. Вслед за стремительным ослаблением организма растет пессимизм». Возможно, это не самая самобытная и не самая характерная дневниковая запись Гринвалдса, но эти две фразы выражают характерный для автора одновременно сентиментальный и естественно-научный, если можно так сказать, подход к наблюдению за собой и происходящим вокруг.

Янис Гринвалдс родился в батрацкой семье, и одним из его самых ярких детских воспоминаний стала революция 1905 года с последующими казачьими карательными экспедициями. Какое-то время Гринвалдс работал помощником нотариуса в Пскове, а в 1914 году устроился на Путиловский завод в Петрограде приемщиком шрапнельных головок. Незадолго до 1917 года он уже считал себя революционером и активно участвовал в построении нового общества, что бы это ни означало. Следующие двадцать лет его жизни, если не считать учебы на философском факультете Латвийского университета, связаны с активной работой в социал-демократической партии, в том числе и в подполье. Несколько раз он попадает в тюрьму и в 1940 году с восторгом встречает присоединение Латвии к Советскому Союзу.

:

В августе 1941-го был зачислен в 122-й полк 201-й латышской стрелковой дивизии, а в июне 1943 года в звании капитана был назначен помощником командира 191-го отдельного автотранспортного батальона по хозяйственной части; в данной публикации записи его дневников начинается с этого момента, хотя писал он их всю войну.

В 2002 году военные дневники Гринвалдса были изданы отдельной книгой. Здесь представлена лишь часть дневниковых записей Яниса Гринвалдса военных лет, вошедших в книгу и публикацию в журнале Rīgas Laiks.

1943 год. Россия, Белоруссия, Украина

12 июня

Меня назначили помощником командира 191-го отдельного автотранспортного батальона. Он пока входит в состав 24-го автотранспортного полка, который сейчас находится в Старниково. Ночь переспали в Коломне, на улице Полянской, 23, в комнате двух фабричных работниц. С новым командиром батальона майором Кокаевым и другими батальонными кадрами из Коломны в 15.00 прибыли в 24-й автотранспортный полк.

Остановились в лесу у речки. Купаюсь, стираю полотенце и штопаю рубашку. Чудесный солнечный день. Березовая роща. Соловьи заливаются. На обед вместо горячей пищи сухари. Начальником ОВС назначен мой сокурсник лейтенант Валюнас. Пока я улаживал батальонные дела, мои товарищи офицеры съели мои сухари. Никто не признается. Красивый вечер. У реки квакают лягушки, сияет луна, играет гармошка, время от времени пролетают самолеты. Люди приветливые, мечтательные, грустные.

15 июня

Получили 106 машин на 270 солдат и 24 офицера. Составляю офицерский аттестат. В штабе 7-го батальона у меня украли чернильницу-непроливайку. Отправил четыре карточки. Скоро отправка на фронт в составе 2-го гвардейского кавалерийского корпуса. Не хватает начпрода. Нет писаря.

23 июня

Борисов обещает исправиться. Писарь Ежов тоже. Командир батальона их прощает, а меня упрекает, что в пищеблоке жулики. Я отвечаю за все происходящее в блоке. Сегодня болит голова. Затянула хозяйственная текучка. Воруют, грабят и, глядя мне в глаза, врут. Волки, но все-таки люди. Я, как поэт, восторгаюсь соловьями, нежными, чарующими вечерами мечтаю о далеких милых людях, о человеческом счастье, но все глубже погружаюсь в хозяйственный омут. В глазах командующей группы я преступник, мешающий им воровать. Они судят меня, выносят приговоры, учат жить в воровстве и подлости. Не мести их боюсь, а собственного мерзкого бессилия. Сердце болит, и на душе тьма.

27 июня

Принимали бывшую автороту корпуса. Хули­ганы и воры. Все, начиная с писаря, напропалую жульничают при передаче имущества, нашего кладовщика успели обдурить на две пары сапог. Приняли 20 человек — рядовых и офицеров. На корпусном складе сапоги есть, но нам не дают. Я и другие люди босиком, мои сапоги вконец разбиты.

19 июля

Заболел хозяйский сынишка Ваня, которого я уже упоминал. Лекция лейтенанта Васильева, нашего начхима, о защите от ядовитых газов не состоялась из-за отсутствия слушателей. Лейтенант Кузьмин, бывший чекист, хвастается: «Из этого нагана я убил больше 300 человек». Кузьмину лет тридцать. Новый начальник штаба Фроленко водит женщин, и к нему сами приходят женщины — бабы… Потом Фроленко отдает их попользоваться остальным, что спят там же, в сарае. Он говорит, что то же самое делал в комнате при детях. Дети дергали его за штаны и били с криками: «Не смей трогать нашу маму!»

28 июля

Продолжаются бои. Дождь. Жуткая грязь на всех дорогах, особенно на лесных. Но мы все же движемся вперед. На батальон выдали одни наручные часы. Майор требует себе. Отдаю. Могучие брянские лиственные леса. Шоферы и бойцы нашего батальона два раза получали продукты из нашей машины по поддельным аттестатам на несуществующие фамилии. Отрыжка старой автороты. Копаю колодец. Вода нужна для кухни и питья. Из речек пить опасно.

20 августа

Новый маршрут. Павлово, Фролово, Журавлевка, Белый Колодец, Полянка, Егоровка, потом направо в лес. Часто приходится ехать кружным путем из-за непролазной грязи. Много несжатых полей. Кое-где начинали косить, но в спешке бросили. Где люди? Фашисты угнали? На месте деревень дымящиеся пепелища. Среди развалин много женщин и детей. Поникшие, в лохмотьях, лица старческие, хотя глаза молодые. Несколько дней назад здесь еще были немцы. Хвостовичи. Здесь даже швейные машинки кое-где из золы торчат. Даже их немцы не дали вынести из подожженных домов! Немцы, отступая, сказали: «Нас, немцев, мало, русских много!» Nicht kaput Moskau!

12 сентября

Ночью полыхают деревни, подожженные отступающими немцами. Зарево на небе взывает к мести… Полтарацкий врет, что мука высыпалась из мешков по дороге, а шинель ему подарили друзья. Не верю.

29 сентября

Сладко спал. Снятся Янитис, Эльза… Вчера получил восемь комплектов шерстяной офицерской формы. Лейтенант Селиганов хулигански обошелся с майором, редактором Гвоздевым. Весь день льет. Полтарацкий ест отдельно от остальных офицеров и казенными продуктами угощает своих новых жен. Город необычайно свободных нравов. Немцы на завоеванных землях наслаждались жизнью и любовью… А я больше двух лет страдаю от воздержания. Есть за что воевать!

1 октября

В соседнем селе (или это продолжение Свят­ского — трудно понять, где кончается одна деревня и начинается другая) на площади стоит виселица. На ней болтается какой-то оборванец в лаптях. Мальчишки раскачивают висельника. На обратном пути тело уже лежит на земле, пацаны перетерли веревку. Очень нищий и тощий предатель. Мне довелось видеть исполнение приговора. Чекисты поставили виселицу, подъезжает машина с приговоренным и парой чекистов. Ему накидывают на шею петлю, машина отъезжает. Повешенный подергивает ногами, словно пытается бежать, и застывает. Чекист зубоскалит: видать, сбежать хотел. Окружающие смеются…

15 октября

Нет продуктов. Раздобыли немного хлеба. Вы­дали всего полнормы. Тереховский район, куда отправили Полтарацкого за продуктами, вычищен под метелку. Подполковник Соловьев говорит, чтобы сами отправили в новое место машину за мукой и сами пекли хлеб. Комбат Кокаев отправлять машину черт знает куда не хочет. Под Гомелем тяжелые бои. Город горит. У Святска много немецких трупов. Нахожу дневник погибшего немца. Краткое содержание: «Бои становятся все ужаснее. Наши потери огромны. Русская артиллерия чудовищна. Жертвы растут. Жена в тылу во сне мне изменяет. Моя гибель неизбежна и близка… К черту все! Heil, Hitler!»

4 октября

Застрелился лейтенант Матушкин, комсорг нашей роты, симпатичный, культурный парень, не пил, не матерился. На мой взгляд, был лучшим офицером среди нас. Добросердечный, надежный, стеснительный, немного беспомощный. Возвращаясь с задания, он как командир взвода предвидел неприятности и, не добравшись до батальона, застрелился.

30 ноября

Вшивость у местных необычайная. Вши повсюду в огромном количестве. И они тоже чахлые, еле живые, но двигаются, ползают. Окно занавешено платком, я к нему неосторожно прислонился, присев на лавку. И вот опять завшивел. И ведь старался же ни к чему в доме не прислоняться, спал только на голых лавках, все равно не уберегся. В этом доме только женщины — бабка, мать, девчонки, голод и вши. Люлько воспользовался голодом, чтобы заполучить молоденькую, лет 15, девчонку из нашего дома. Иду в лес чиститься. Простудился, пока голым давил вшей. Потом переоделся в зимнюю форму.

1944

4 января

Кромешная ночь на душе. Депрессия. Снаружи льет. Едем прочь из этой Абрамовки, пункт назначения — Тульговичи. Кинофильм «Свердлов».

7 января

Едем. Хойники, совхоз «Настоль», колхоз Судков, Храпово, вдоль реки Вить, Тульговичи. Прибыл сапожник Ковальчук, настоящий мастер. Немцы сожгли деревню Зеленый Гай со всеми жителями, а в Мосанах людей живьем закапывали в ямы и затаптывали лошадьми. Живые под подковами дергаются, лезут из ям, тянут руки… Ужасы и невообразимый садизм описывают жители, которым посчастливилось остаться в живых. Немцы говорили: «Все здесь партизаны — вши, собаки, дети»…

11 января

В Тульговичах школьная учительница рассказала о жутких зверствах латышских легионеров. Лютовали еще хуже немцев. Входя в класс, тут же выпускали очередь из автомата над головами детей. Насиловали многократно, угрожали ее застрелить на глазах учеников. Учительница живет в жуткой нищете, ходит в лохмотьях, стены в комнате дырявые, окна заткнуты тряпками. Ест какую-то бурду с двумя детьми — своим и чужим. Не поверил, что она учительница, не поверил, что она говорит о латышах. Думал, путает с извергами какого-то другого народа. Потом встретил латышку Эмилию Турс. Все подтвердила. Латыши убивали, пороли, пьянствовали и насиловали.

14 февраля

Раздобыл две коровы. Потом на меня напали три пьяных сержанта на эмке. Удивляюсь, как по прифронтовой полосе свободно ошиваются перепившиеся солдаты. Чуть до стрельбы не дошло. Выручили местные жители, вконец замученные террором этого сброда. По пути в батальон коров перехватывает какая-то часть 17-й дивизии. Устраиваю скандал прямо в хлеву и, пригрозив Толоконниковым, возвращаю обеих коров. Тем временем батальонный помпотех отнимает у моих людей разъездную машину. В мое отсутствие офицеры сидят без еды. Виноват негодяй Полтарацкий! Запрещено пить колодезную воду. Пить нечего.

24 апреля

Меня поздравляет с капитанским званием Толоконников, а майор Кокаев высказывает пре­дупреждение за беспорядки в Лаптях. Я самый жалкий и никчемный во всем батальоне! Са­мовольно деклассированный Кокаевым и Гри­­шиным как беспартийный и латыш, каковых вообще следовало бы при Сталине поголовно истребить. И только война отчасти дала передышку этому народцу, перед чьими воинами-стрелками тряслись в ужасе Сталин и Берия. Мозги кипят от возмущения.

Летчик лишил невинности девочку 13–14 лет. Крестьяне собрались кучкой и гогочут, повторяя: «Авиатор взял целку!» Аксинья лет двадцати и Прасковья при мне и девушках грязно ругаются и смеются над поруганной девочкой. В батальоне майор Кокаев выпустил Пронникова из-под ареста через 4,5 дня. Простил без моего согласия, настоящая школа бандитов.

9 июля

Жарко. Полтарацкий держится вместе с Михе­евым. Застрелился Старожук, прекрасный человек 28 лет. Причин не знаю. Он сделал это очень сложно, у своей машины, ногой спустив курок автомата. Очень тревожно и тяжело. Почему такое случается с хорошими людьми? Вечером крутили фильм «Кутузов». Оба майора напились. Показ затянулся до двух ночи. Часто мешали самолеты над головой.

Польша

27 июля

В городе продолжается сбор трофеев. Аптекарь из 20-го санбата разбирается с сокровищами местной аптеки. Все ему непонятное называет барахлом, безжалостно швыряет на землю, бьет вдребезги. Этот варвар вконец разоряет аптеку в поисках панацеи от венерических болезней — сульфидина. Нашему эскулапу невдомек, что в Польше и Германии у него другое название. Искомый медикамент тоже попадает в кучу барахла. Я протестую. Пусть берет, что годится для армии, а остальное отдаст польским властям. Хотя таковых пока не видно. Впервые за годы войны вижу спокойные картины чужой жизни. Польские паненки с панами– барышни с господами — в светлых летних одеждах, с купальниками и полотенцами на плечах, весело болтая, идут мимо нашего лагеря на речку купаться. Странно у меня на душе. Они, молодые мужчины, беззаботно флиртуют, радуются, возможно, шпионят, а мы, дядьки чужого народа, идем умирать за их родину, за них и еще вместо благодарности получаем полные ненависти взгляды.

В городе польки сидят на бордюре, ногами сучат, без панталон. Мне с противоположного тротуара многое доводится увидеть. Зачем они это делают? Соблазнить хотят? Солдаты уже нашли публичный дом. Люди одеты лучше, чем на Украине. И вообще живут куда богаче наших.

22 августа

Старший лейтенант Валюнас, вернувшись из Минска-Мазовецкого, восторгается тамошним публичным домом. Настоящий рай: девицы, спиртное, альбомы, вот только на русские деньги сильно дорого. Мой сегодняшний доклад о положении на фронтах Гришин отменил, так как солдатам нужен отдых. Купаюсь в речке.

1октября

Дружу с Ружей. Эта дружба для меня огромная поддержка и источник сердечного счастья. Складываются странные отношения. Поч­ти у всех офицеров есть пассии, в том числе и замужние, причем мужья на месте, а у Гафитуллина еще и дети тут же рядом. Соломенные вдовы, дочери. Мужчины смотрят с ненавистью и в то же время со страхом, ибо каждый поляк призывного возраста под подозрением. По всей Польше действуют националисты, очень враждебные к Советскому Союзу и тупо послушные союзникам — Англии и США. Верят, что те защитят поляков от русских, если сами поляки будут бороться против Советского Союза. Поэтому и ведут себя предательски со своими освободителями, борются с нами тайно и открыто. Сиренченко силой заставил польскую учительницу стать его любовницей. Валюнас пытался повторить, о результатах не знаю. У сержанта Сонькина тоже пассия — юная девица с согласия родителей.

4 октября

Еду в Минск-Мазовецкий и заворачиваю в Це­лестинов к Руже. Угостила. Три coitus. Сонькин у своей девицы напился и не хочет уезжать. Целуется с дочкой при родителях и других поляках, и все пьют за здоровье любовников. Дочери лет 17–18. На какие средства пьют? Об этом мне Сонькин, естественно, не докладывает. Тоже умеет создать невероятно красивую иллюзию семьи. Польки непревзойденные артистки. Играют безупречно. Иллюзия полная. Сдали 87 кож за срок с 1 июля. Коровьи, овечьи, козьи, свиные шкуры. Майор Кокаев не велит снимать шкуру со свиней. Многие съедены прямо со шкурой, хотя стране очень нужна кожа.

14 октября

Необычайно красивая полька напропалую флиртует с нашими солдатами в присутствии смазливого мужа. Такое впечатление, что муж даже гордится успехами красотки жены. Был в ветеринарном лазарете по делу о больных свиньях. Нет лекарств, не хватает прививок. Ружа одинокая и очень милая. Coitus. Угощала кофе. Поражает ее нежность. Как прекрасна может быть жизнь. Вчера пьяный представитель технической части закатил скандал, требовал ночью молока. Свинья родила одного поросенка.

20 октября

Баня. Забили слепую корову (уж какая нашлась). Оказалось, у хозяйственной машины, которой мне так и не довелось воспользоваться, перерасход горючего. А отвечать мне, поскольку машина закреплена за мной, хотя заместитель начальника технической части с компанией гонял ее для нелегальных вояжей, главным образом к прачкам. К учету горючего меня не подпускают, чтобы покрывать недостачи от таких поездок. Мой солдат, похоже, болен гонореей. Рассказывает, что его подругу изнасиловал какой-то татарин из кавалерийского корпуса и заразил. Солдаты, особенно в тылу, творят много насилия против польских женщин. Никто и никак с этим не борется. Последствия — растет враждебность местных.

6 ноября

Полковник Бугров: «Батальонная стенгазета безграмотна — 46 ошибок в тексте». Приказал прислать к нему Гришина. Получаю благодарность за снабжение. Вечером офицерская вечеринка. На ужин было шесть блюд, на сладкое — драка. Дрались: Валюнас, Романов, Панов, Румянцев, Токарев. Командовал дракой лично Гришин. Мой дом заблевали майорский холуй Сорокин и Чеснокова. Холуй Панов сорвал погоны с офицера Романова. Потом Романов арестовал Панова. Панов душит Токарева. Тот: «Задуши меня, и так еле ноги волоку…» Позже Токарев плачет: «Меня избили!» Офицер Романов: «Чего скулишь! И меня избили!» Валюнас избил врача, капитана Федосеева, — видимо, из-за баб.

Вечер начинался хорошо, хотя и без доклада, так как наши политические говорить не умеют. Танцевали все, кроме меня, хотя все очень просили. А потом началась скотская часть.

21 ноября

Майор Гришин говорил со мной о вступлении в партию. Надо было начать с него. В 15.00 по приказу Сталина собрание беспартийных. Лейтенант Простиков, командир второй роты: «Я уже продал свое хозяйство за 30 000, будем уезжать, поживем как надо денька три». Раньше он служил в органах. Неплохой человек, но жуткий пьяница. Валюнас привозит из Праги и Легионово всякое железо и продает полякам. Гавролина пьянствует и фотографируется, якобы для какого-то кино. Вздор! Полтарацкий наконец хочет засолить капусту, когда та уже начала гнить. Халина ускользнула из дома на свиданку с сержантом Люлько. Аристократка, помещица, жена инженера пани Каминская в кустах со старшиной, татарином Смаиловым. Остальные наблюдают за их совокуплением.

30 ноября

Лекция майора Исаева «О войне и мире». Хоро­ший лектор, интересно слушать. Вечером душевный разговор с Халиной. 19 ноября устроил у себя посиделки. Были Халина, портной Большаков, сапожник Ковальчук, портной Володя, Саталин. Три четверти литра водки, две банки рыбных консервов, масло, хлеб и пара часов песен. Боль­шаков, Ковальчук, Володя очень душевно пели «Окрасился месяц багрянцем», «Шумел камыш» и другие красивые песни.

Аня Макеева — военная любовь Яниса Гринвалдса

1945

1 января

Офицерский повар Куликовский пропил сапоги. Обед у хозяев моего дома. Юзефа упрекает, что я люблю Халину, а не ее, хотя она была бы поуступчивее… Но у меня жуткое чувство одиночества. Майора Кокаева не было в батальоне весь день. Усольцев и Сорокин по пьянке разбили машину. На продуктовом складе испарилось 11 кругов колбасы, но в связи с ожиданием живого скота недостачи нет. Сплошной пир и излишества. Сегодня надел новую шерстяную гимнастерку.

24 января

От голода страдает ансамбль корпуса, который нынче числится трофейной командой. Выдали им доппаек из своих трофейных запасов. Выдаем солдатам в день 40 г сахара и еще 60 г джема. В деревне поймали диверсанта. Лейтенант Прокопьев, из него два года в Берлине готовили шпиона. Постоянно находим немцев, власовцев, польских предателей и другую сволочь. Недоеные коровы и множество другой скотины бродит без надзора. Наши хватают немецкие телеги, брички и прочий хлам. Надо собирать скотину и начинать обихаживать и доить. Солдаты пьют все, что пахнет алкоголем, травятся до смерти древесным спиртом и прочей дрянью. Перепившийся Шпорт ночью стрелял. Полтар­ацкий симулирует болезнь, чтобы ничего не делать на этом трудном этапе. Нет хлеба. По­лучен приказ маршала Жукова: «Не пить! Все запасы спиртного опечатать! Нарушителей строго карать!» Самое время! Вернее, хотя и поздновато, но правильно! Пьянство многих погубило ни за грош. Мне рассказывали, что только наш корпус потерял 43 человека от питья всего, что горит, вплоть до формалина из банок с эмбрионами. Чрезмерная плата за минуты опьянения!

Германия

27 января

Снег, метель. Старшина Сыч бродит по Бромбер­гу, ищет трофеи. Возможно, Валюнас занят тем же. Вчера его видели в городе с Сычем. День и ночь напролет болят зубы. Еда превратилась в мучение. Наш врач про лечение зубов даже говорить не желает — жди зубодера! Мои действия по отношению к нему обсуждают в штабе тыла. Осуждать избегают, но и не радуются. Меня о «моем его деле» расспрашивал Безсюк. Пожал плечами и ничего не сказал. Они не в восторге от действий маршала Жукова. Но маршала боятся все. С ним не пошутишь.

Младший лейтенант Кашаури изнасиловал 16-летнюю польку, дочь красного милиционера. Отец пожаловался Кокаеву. Майор не отреагировал никак. Кашаури рад и счастлив. Он герой, а я говно. Вчера Кашаури первым получил благодарность, а на меня оба майора обрушились с руганью. Кашаури хвалится, что изнасиловал трех девушек и женщин. А что говорят оба ма­йора? Ничего. Ведь Кашаури — грузин, соплеменник Сталина и Берии. Его судить себе дороже. Кто же он на самом деле, этот законченный хам и грубиян? Он скромно выдал себя за младшего лейтенанта, ничем это не подтвердив. Никто не решается оспорить его звание, хотя никто не верит, что Кашаури офицер. В разговорах с глазу на глаз высказываются даже сомнения в его сержантском звании. Сиренченко, налакавшись вина, разбил студебекер.

1 февраля

Дождь. Мне не доверяют как беспартийному. Смочил рубашку и кальсоны мыльной жидкостью, а свитер — лаузотоном. Это немецкое средство от насекомых. Снова обнаружил вшей — круп­ную черную на рубашке и белую в волосах на груди. Германия кишит вшами. Другие офицеры отказываются от дезинфекции, хотя вши у всех. Какая тупость! Я запасся трофейными средствами для дезинфекции на весь батальон. Попытался уговорить бойцов смочить в бане новое белье этими жидкостями. Большинство послушалось.

5 февраля

Горит город — совсем как Москва в 1812 году. Его подожгла пьяная солдатня. Иду по городу, вижу ресторан, набитый солдатами. Бутылки не откупоривают, отбивают горлышки и пьют. Не стесняются предложить мне. Никакого почтения к офицерам. Немки стирают нашему батальону белье.

Поляки грабят напропалую, наши тоже хороши. Сиренченко снимает кольца с рук, Баранов тоже. По городу болтаются пьяные солдаты, отставшие от своих частей. Проходящей мимо немке с ведрами выливают воду на голову и довольно ржут. Возвращается старший лейтенант Жуков. Теперь понятно, почему он задержался — угрожая револьвером, насиловал полек! Кокаев снимает Шпорта с должности начштаба. Вместо него пока лейтенант Якименко. Кокаев жаждет трофеев для отправки домой. Гришин и другие уже шлют посылки. Немцы выдают себя за поляков. В семье польского сапожника пряталась немецкая девушка. Но Валюнас или кто-то другой ее разоблачил, с благословения Валюнаса ее пустили по кругу. Негодяй Валюнас и меня приглашал побаловаться!

8 февраля

Майор Кокаев арестовал Редлиха из хозвзвода за неподобающее обращение с командиром. Пер­вый известный мне такой случай! Был у изнасилованных женщин в домике на опушке у озера. Оказались литовками. Вежливые, привлекательные. Думали, наверное, что пришел с той же целью, что и вчерашняя толпа наших солдат и офицеров. Они с родителями на телегах бежали из Литвы и временно поселились в пустом немецком домике. Вид у них жалкий: искусанные губы, исцарапанные лица, растерянные перед новыми гостями, двумя офицерами, — я был с батальонным парторгом капитаном Барсуковым. Покор­ное смирение этих женщин не позволяет мне морально их истязать подробными расспросами о происходившем и происходящем в этом доме на опушке. Тут же, на обочине, вижу трупы вояк из латышской эсэсовской дивизии… Изверги и насильники из 2-й роты остаются безнаказанными.

15 февраля

Ночь прошла спокойно. Болит голова. Отправляю посылку сестре. Был у немок. Обещают покончить с собой, если и дальше так будет. Младший лейтенант Кашаури их ограбил, Гринько и другие изнасиловали. Просят защитить от солдат-насиль­ников. Старшая — совсем седая немка.

17 февраля

Три вооруженных танкиста изнасиловали и застрелили польку. Горят дома.

18 февраля

Майор Кокаев готовит вторую посылку: шелковые чулки и другие очень ценные вещи, доставленные Валюнасом и другими. У Кокаева изнасилования вызывают смех. Целый ящик шерстяных тканей на 150 кг забирают Кокаев и Гришин. Газет не получаем. Начальник политотдела корпуса полковник Дробыленко прислал офицера Мелавидова, чтобы на нашем складе ему подготовили ящик с сервизами и хрусталем. Валюнас упаковал для Дробыленко даже мои вещи, взятые в моей комнате. Упрекаю в краже. Тот в ответ глумится в присутствии солдат. Меня приглашает польская семья. Там побывали бандиты из корпусного офицерского резерва — старшие лейтенанты и лейтенанты. Гнали из дома. Все перепугались, сидели в одной комнате. Сапожники. Дочь замучили насильники. Вчера ночью танкисты изнасиловали немецких девушек. Выставили вооруженный гранатами караул.

19 февраля

Подготовил ящик для полковника Дробыленко. Валюнас снова рылся в моих вещах и опять что-то спер. Снова причитания об изнасилованиях в польских семьях. Одного насильника поймал. Плюгавый, хлипкий, гнусный человечишко. Грожу пристрелить. Бью по морде в присутствии польской семьи. Стоит. Молчит. Упрекаю поляков, что не сопротивляются, не зовут на помощь. Они машут рукой. Другие ворвутся, будут делать то же самое. Жертва надругательства, прелестная польская девочка лет 14–15, выглядит очень жалко. Волна насилия катится без препятствий. Если бы я не сдержался и пристрелил мерзкого кретина, трибунал приговорил бы меня к высшей мере, подняв тем самым волну бесчинств на новый уровень. Стыд и отчаяние. Мы же воюем во имя человечности!

21 февраля

Застрелился сержант Панин. Похоже, из-за аварии. Сказал: «Я сломал передний мост, мне конец». Солдат наложил на себя руки из страха перед необузданным гневом майора Кокаева. Валюнас снова загадил двор. Наверное, дизентерия, хотя вчера он товарищам врал, что пролил во дворе краску. Врач ставит мастеру-красильщику соляной клистир. Тот жутко стонет. В 22.00 похоронили Панина. У коров уже третий теленок. Много молока и мяса. Проблема питания решена за счет трофейного скота и прочего.

28 февраля

В офицерской столовой кто-то заменил хоро­шую посуду, ножи, вилки, серебряные ложки на какую-то дрянь. Кто ворует? Есть подозрение, что холуи-адъютанты обоих майоров. Гришин шьет шаровары из женской одежды. Полтарац­кий тоже шьет себе какое-то шмотье из трофеев, остальные не отстают, особенно Сиренченко — любимчик Валюнаса, большой мастер по части грабежа. У младшего лейтенанта Киреева золотые кольца и рожа бандитская. Сиренченко тоже любит золото и готов проливать за него кровь. Чужую, конечно. Тепло. Туман. Вчера работала наша авиация, готовя наступление. Корпус снова в боях. Наш 1-й Белорусский фронт в 55 км от Берлина. На завтрак суп из свинины, блины и молоко.

10 марта

Мучительная ночь. Болят спина, рука, зубы. КОП не принимает собранные сухие кожи, требует мокрые, засоленные. Узнаю правду еще об одном убийстве. В стоящем на отшибе домике водители бензовозов во главе с Софиным вшестером изнасиловали и убили русскую девушку. На ее отчаянные крики никто не пришел. Сержанта Софина с бледным продолговатым лицом издали можно принять за полуинтеллигентного солдата. Тихий, замкнутый. Первое впечатление про­изводит скорее положительное. Убийство рас­­крылось потому, что шофер Корниенко из 2-й роты бросил прямо рядом с телом свою винтовку. Кроме него к убийству причастны Смирнов и старший сержант Быков.

Старшина 3-й кавалерийской дивизии ранил девушку. Она осмелилась ему сопротивляться. Та­тарин Гафитуллин, человек без крупицы совести, в Лотине изнасиловал Ирину из Резекне. По-прежнему пользуется доверием офицеров. Оргии изнасилований и убийств без малейшего страха перед наказанием.

22 марта

Начальник штаба лейтенант Якименко назначает Полтарацкого чистить улицу, а тем временем скотина, за которой должен ухаживать Полтарацкий, гибнет. Якименко пытается вредить из жуткой зависти успехам Полтарацкого на женском фронте. У капитана несколько любовниц, а на Якименко ни одна женщина даже глядеть не хочет. Высохший, сморщенный, пугающий тип с рожей горького пьяницы. Комендант гонит местных немок расчищать улицы, чтобы можно было проехать на машине. Я заговариваю с ними. Жалуются: «Поляки приставляют винтовки к груди и кричат: часы, кольца или пристрелим! Русские хватают за платья, насилуют, отбирают одежду, обувь…» Они не гитлеровки и страдают безвинно. И если бы насиловали трое-четверо, а то одну женщину в присутствии детей изнасиловали два десятка солдат. Вот и вчера в квартиру вломилась толпа насильников. Ненависти к русским нет, среди них много хороших людей, но это невыносимо. Молодые немки по ночам прячутся. Другим приходится за них отдуваться, но солдаты ищут тех, что спрятались. Матери добровольно отдают насильникам даже младших дочерей, чтобы спасти слабейших, но не удается…

Невыразимое возмущение и бессилие! Илья Эренбург в «Армейской правде»пишет: «Все немцы одинаковые мерзавцы, буржуй это или пролетарий»…

1 апреля

Был у Гофманов днем и вечером. Милиционеры при­­водят в свой район солдат насиловать молодых работниц. Все немки обязаны трудиться. Злой разговор с солдатом-зенитчиком, пришедшим насиловать. Навел автомат, хотел выяснить, кто я такой, что защищаю немецких шпионок. Вышиб его. Но эти бандиты готовы убивать. Вечером чудесный пасхальный ужин. Пирожные. Немки много болтают. Эльза нежная. Ich bin so müde!.. Поутру тишина, как в мирном городе. Мало людей и патрулей.

22 апреля

Ночью ко мне в комнату с фонарем вломился Кашаури — дежурный со своим помощником. Проверял, не с немками ли я. Немыслимое оскорбление! Привел трех коров. Старший лейтенант Простиков, бывший чекист, рассказывает: «Километрах в пяти отсюда, в доме у озера, семь свежих трупов немецких женщин и детей. Изнасилованные»… В Ландсберге, где он посе­лился, были три девушки. До его прибытия вломились десять солдат, все разгромили, собирались насиловать. Он не позволил, выгнал, пригрозив доложить их полковнику. Девять дней пробыл в доме у девушек. Милые, прелестные и бесконечно благодарные. Старшая с ведома матери ему отдалась. Вся семья очень благодарна за защиту. Теперь он снова побывал в Ландсберге. Весь дом разорен, окна выбиты, и ни одной живой души… Он против насилия. Поэтому только со мной разговаривает… Болит сердце…

29 апреля

Во 2-й роте нет картошки. Старший лейтенант Васильев наябедничал на меня майору, что не даю вина. А у самих море не сданного на склад вина. Я сильно мучаюсь во сне. Прохладно. Под слабую канонаду боец из штаба Гришина Панов изнасиловал немку 17–18 лет, пригрозив револьвером. Вместо того чтобы разносить газеты и письма, почтальон запер всю семью под замок и изнасиловал дочь. Диспетчер лейтенант Матвеев все это видел, но ровным счетом ничего не предпринял. Потом Панова ненадолго арестовали, но Гришин выпустил своего верного адъютанта, сняв обвинение в изнасиловании. Панов во второй раз взял со склада вино для Гришина, но, похоже, сам же и выпил. Второй адъютант Гришина — вестовой — таскает награбленное. У Кокаева гости и пьянка.

МИР

9 мая

Вчера в 23.00 капитулировала Германия. Парад-митинг подчиненных штабу тыла частей. С трибуны бессвязно говорит майор Хронов. Стыд и позор. Под конец объявляет: «Закрываю праздник! Всем по 100 грамм вина». В других частях нет ни вина, ни водки… Немцы боятся отсюда уезжать на прежнее место жительства. Евреи, узнав, что мир, все целы, отправляются в Кирпитц работать…

Немки охотно танцуют и флиртуют с солдатами. Мать запирает дочерей, а сама льнет к солдатам. Дочери вечером выпрыгивают в окно и следуют примеру матери. У меня дома еврейка чуть ли не открыто себя предлагает. В полночь, когда никого в доме больше не было, пришла ко мне пого­ворить. Удержался. Рассказала, что сама из Кельна, муж — гитлеровец в немалых чинах. Годовалый сын, чистый блондин. У нее волосы черные. Противоречие. Почему ее не уничтожили? Муж — влиятельный нацист? Или у нее другое задание? Например, в обмен на пощаду воспитать из сына истинного гитлеровца. У меня нет сомнений, что этот мальчишка не ее сын. За какую цену она будет растить сына нациста? Почему она мне навязывается?

Но это уже проблемы мирного времени… Я продолжаю быть советским офицером мирного времени в оккупационных войсках в Гер­мании.

В публикации использованы фотографии из личного архива Яниса Гринвалдса и из архива Рижской 
8-й вечерной средней школы им. Райниса

Текст с выдержками взят из публикации журнала Rīgas Laiks. (зима 2015 г)