Достоверно известно, что в августе 1774 года, в разгар Пугачевского бунта, некий яицкий казак Астафий Трифонов сумел ночью попасть в… личные покои императрицы Екатерины II, что само по себе кажется невероятным. Этот языкастый старик-проходимец так заморочил голову фавориту государыни Григорию Орлову, что тот провел казака в царскую опочивальню, и государыня благосклонно разговаривала с сим нахалом…
Дело в том, что Трифонов, похваляясь личным знакомством с Пугачевым, обещал заманить самозванца в западню и выдать его властям. Но для этого он требовал паспорт, много денег и — самое главное — благословения государыни. Так и состоялась эта тайная, невиданная в придворной жизни аудиенция простолюдина у императрицы в личных ее покоях…
А вообще-то он был вовсе не Трифонов, а Долгополов, и не яицкий казак, а купец — поставщик сена ко двору Петра III. Когда в 1773 году началось восстание Пугачева, сказавшегося «анпилатором» Петром III, Долгополов вознамерился поправить свои финансовые дела. Он составил дерзкий план, решив одурачить и Пугачева и государыню.
В июне 1774 года он явился в лагерь Пугачева, представился самозванцу московским купцом Ивановым, посланцем от цесаревича Павла Петровича, и сказал, что тот-де прислал «батюшке» подарки: шляпу с позументом да желтые сапоги. Потом «Иванов» заявил «анпилатору», что тот остался должен ему за поставленные в Ораниенбаум сено и овес полторы тысячи рублей. Смущенный и раздосадованный самозванец обещал долг вернуть…
Конечно, Пугачев сразу смекнул, что перед ним обманщик-вымогатель. Однако «государь» виду не подал и стал ему подыгрывать. Лже-Иванов же всем говорил, что император подлинный, не сумлевайтесь! Два проходимца какое-то время дружно дурачили окружающих, но вскоре Долгополов, так и не получив свой «должок» с самозванца, поехал якобы к Павлу Петровичу с ответом «от батюшки».
На самом деле нахал решил получить деньги с Екатерины II. В Петербурге он представил Григорию Орлову список 324 «заговорщиков» и потребовал, чтобы каждому было выдано по сто рублей. Тайная аудиенция завершилась полным триумфом: проходимцу выдали паспорт, две тысячи рублей награды и затем с командой капитана Галахова и 32 тысячами рублей отправили в район восстания. Там Долгополов выпросил у Галахова еще три тысячи рублей и… скрылся.
«Восстание погребенного супруга»
…Екатерина известна как человек проницательный, хорошо знающий людей, но тут она просчиталась и поддалась на обман. Ее понять можно: в тот момент государыня была близка к отчаянию. Пожар восстания разгорелся не на шутку, и в борьбе с ним были хороши все средства. Ведь свержение с трона, а потом таинственная смерть Петра III произвели сильнейшее впечатление на общество.
Народ внешне смирно воспринял весть о кончине императора якобы от «геморроидальных колик», но не поверил этому, решил, что власть его обманывает. И эта глубинная, тайная народная мысль стала той основой, на которой возник феномен Пугачева. Да к тому же, по мнению народа, налицо была явная несправедливость: родного внука Петра Великого свергла немка, баба, хотя у нее, как известно, «волос долог, а ум короток»!
Надо сказать, что Пугачев был не первым самозванцем. Самозванчество, или, как писали в старину, «воровство имени государева», было довольно распространено на Руси. На такое смертельно опасное дело решались люди сумасшедшие, отчаянные, авантюристы, которым терять было нечего.
После смерти Петра III появилось более десятка лже-Петров. Простые люди, легковерные и доверчивые, жившие в мире слухов и сказок, верили рассказам всяких перехожих калик и странников — главных разносчиков слухов о чудесном спасении государя.
Пугачев был авантюристом, яркой личностью. Смелый и волевой, он был при этом умным и хитрым человеком. Он добился успеха потому, что нашел общий язык с яицкими казаками, недовольными властью. Они его поддержали, видя в нем вожака, который в случае неудачи возьмет всю вину на себя.
Начало мятежа было ошеломляюще успешным. Слабые гарнизоны, состоявшие из инвалидов (вспомним «Капитанскую дочку»), сдавались сразу. Как по высохшей степи, огонь восстания пошел низом по всему Заволжью. Народ со всех сторон стекался к «государю», и он всех жаловал «волей, землей и бородой», то есть «старой верой».
Пиком успехов Пугачева стало взятие Казани. Всюду пугачевцы громили дворянские усадьбы, пытали и убивали помещиков, их жен и детей. Шел разнузданный грабеж. Не избежали разорения и православные церкви. Русский бунт, действительно бессмысленный и беспощадный, охватил огромную часть страны.
Из Петербурга Екатерина с тревогой следила за происходящим на востоке империи. Положение властей было трудным — в это время шла война с Турцией, войска и боевых генералов отзывать с фронта было невозможно.
Летом 1774 года Екатерина даже опасалась, что Пугачев может двинуться на Москву. Ее не успокаивали бодрые рапорты генерал-губернатора старой столицы. Она писала ему: «Смотрите, как бы злодей, как черт из табакерки, не выскочил посредине Москвы!»
При этом императрицу мучили сомнения: не стоял ли кто из ее знатных недругов за спиной Пугачева? Странно, как это неграмотный мужик сумел так отлично организовать дело? Нет, без высокопоставленных покровителей здесь не обошлось!
Государыня подозревала в интригах братьев Паниных, которые почти открыто ратовали за вступление на престол ее сына Павла. За генералом Петром Паниным был установлен негласный надзор, и его «болтания» агенты записывали.
А потом Екатерина распорядилась послать Панина подавлять мятеж. В этом тоже был свой скрытый смысл: или Панин перекинется к «анпилатору», или выкажет свою верность. Оказалось — второе. Поэтому Панин был особенно жесток с мятежниками.
Народ не обманешь!
Несколько раз правительственным войскам удавалось разбить мятежников. Но стоило Пугачеву бежать от преследователей, как вокруг него тотчас стихийно возникало новое войско, и опять начиналась кровавая вакханалия.
Наконец, осенью 1774 года, разгромленный в очередной раз под Царицыным, Пугачев бежал в Заволжье, и его сподвижники-казаки собрали круг и решили сдать «государя».
К величайшей досаде А. В. Суворова, отозванного с турецкой войны и мчавшегося что есть мочи, чтобы доблестно расправиться с бунтовщиком, великий полководец опоздал и получил лишь сомнительную честь сопровождать Пугачева в Москву в специально скованной для преступника клетке. Это шествие было торжественным и долгим. Все должны были видеть, к чему приводит самозванство.
В Симбирске Петр Панин в присутствии несметной толпы горожан допрашивал Емельку, а потом стал бить его по лицу и драть ему бороду. Пугачев упал на колени и просил у генерала прощения. Так, полагал Панин, все увидели уничижение самозванца. Но народное сознание устроено как-то иначе, по другим законам.
Народная легенда изобразила сцену на площади Симбирска с точностью до наоборот: будто бы вывели Пугачева на площадь, а генерал Панин, как его увидел, да в ноги повалился, да закричал: «Государь, прости! Не признал тебя!» С досадой читала запись этого слуха Екатерина.
В дороге Пугачев простудился и заболел. Охрану это сильно обеспокоило, ведь от государыни был строжайший указ: довезти самозванца до Москвы живым, чтоб волос с его головы не пал! Его нужно было обязательно судить и публично казнить, чтобы сомнений ни у кого не осталось — самозванец уничтожен и нигде уже не объявится.
В каком-то доме была устроена постель, и Пугачева на нее уложили. Ночью он подозвал сопровождавшего его майора Рунича и, как пишет тот, «прерывчатым голосом, со вздохом, сказал:
"Если не умру в сию ночь или в дороге, то объявляю вам, чтобы доведено было до Ея императорского величества государыни императрицы, что имею ей одной открыть такие тайныя дела, кои, кроме Ея величества, никто другой ведать не должен, но чтоб был к ней представлен в приличном одеянии донского казака, а не так, как теперь одет"».
Пугачев решил воспользоваться известным с древнейших времен правом человека донести самое секретное, «верхнее» дело самому государю. Это была типичная уловка томящегося в ожидании казни преступника, и обычно такие просьбы не удовлетворяли, хотя тюремщики и не имели права скрывать их от царя — а вдруг варник что-то знает из дел секретных, государственных?
Несколько раз Петр Великий выслушивал такие сверхсекретные доносы приговоренных к смерти узников. Вероятно, и Пугачев хотел потянуть время, а самое главное, недаром он попросил, чтобы его переодели в красивый казачий кафтан. Он хотел, представ перед государыней, произвести на нее впечатление — мужчина он был видный.
Но извещенная о просьбе Пугачева императрица от свидания с ним благоразумно уклонилась — ей было достаточно истории с Долгополовым. И кроме того, она понимала, что в народе тотчас пойдут разговоры о ее трогательной встрече с чудесно воскресшим «супругом».
Чуждая мести
Пугачева привезли в Москву, и он-таки попал в Большой Кремлевский дворец, правда, в кандалах. Он предстал перед судебной комиссией, которая решала судьбу самозванца и его сообщников.
Накануне Екатерина из Петербурга в письмах к генерал-прокурору А. Вяземскому настаивала, чтобы приговор мятежнику не был особенно жестоким. В одном из своих писем она высказывала опасение, что «Европа подумает, что мы еще живем во времена Иоанна Васильевича Грозного».
Но не только мнение Европы ее беспокоило. Как мудрый государственный деятель Екатерина понимала, что жестокость вообще не приносит пользы и мира обществу и при наказании нужно обходиться минимумом насилия.
Она даже очертила контуры будущего приговора: «При экзекуциях чтоб никакого мучительства отнюдь не было и чтоб не более трех или четырех человек» казнили; «Не должно быть лихим для того, что с варварами дело имеем».
Однако судьи, вопреки воле государыни, приговорили Пугачева к особо жестокой смертной казни через четвертование:
«Единодушно приговорили и определили: за учиненные злодеяния бунтовщику и самозванцу Емельке Пугачеву в силу прописанных божеских и гражданских законов учинить смертную казнь, а именно: четвертовать, голову взоткнуть на кол, части тела разнести по частям города и положить на колеса, а после на тех же местах сжечь».
Заутра казнь
В январе 1775 года тысячи людей собрались на Болоте — площади у Москвы-реки, чтобы поглазеть на казнь Пугачева. Его везли на высоких черных санях, в руке он держал свечу и кланялся бесчисленным толпам, собравшимся, как тогда говорили, «на праздник», «любопытствовать, как Емельку будут казнить».
В те времена было принято, чтобы преступники молились на кремлевские златоглавые соборы и просили прощения у народа: «Простите, братцы!» И добродушный, отходчивый народ, еще вчера жаждавший крови злодея, плакал и прощал ему прегрешения.
Когда Пугачев взошел на помост, суетливо снял белый заячий тулупчик, то зрители, толпившиеся у помоста (каждый норовил подойти поближе, чтобы насладиться «спектаклем» этого грандиозного театра казни), поразились. Как? И этот мужичонка с кривой бороденкой, похожий на маркитанишку, мелкого лавочника, и есть страшный злодей, «враг всего рода человеческого», «лютый зверь» царских манифестов?! Это его-то как огня боялись боевые царские генералы? Невероятно, каким могучим богатырем сделали его молва и страх!
Екатерина оставалась в Петербурге, но мысленно она была в Москве. Узнав, что суд, вопреки ее воле, приговорил Пугачева к мучительной казни четвертованием, то есть к поочередному отсечению рук и ног, а потом уж головы, она отдала тайный указ обер-полицмейстеру Архарову предписать палачу, вопреки приговору, отсечь Пугачеву сначала голову, а уже потом члены. Это была огромная милость. И когда палач повалил Пугачева на эшафот и сразу отрубил ему голову, то Архаров разыграл сцену гнева, якобы возмущаясь самоуправством палача.
Между тем императрица, несмотря на свой гнев и раздражение, не хотела мстить Пугачеву. Как истинный государственный деятель Екатерина была выше личной мести. Она думала о том, как скорее восстановить гражданский мир, как утихомирить страсти. Из страшной трагедии мятежа Пугачева она сделала важный вывод: стране нужны реформы, необходимо менять внутреннюю политику, нужно предоставить больше прав дворянству и горожанам на местах, нужно развивать самоуправление и правосудие.
Ищите!
А что же Долгополов, дерзкий старик, обманувший мудрую государыню? Екатерина была очень раздосадована всей историей с ночной аудиенцией и требовала, чтобы обманщика случайно не повесили под горячую руку, а непременно доставили бы в Тайную экспедицию.
А между тем у проходимца ума хватило только на обман. Бежав с деньгами, он не нашел ничего лучшего, как заявиться домой, во Ржев. А там его уже ждали и на следующий день арестовали.
Проводивший расследование генерал Вяземский, отдавая должное жулику, писал Екатерине, что Долгополов — «человек не только коварный, но и весьма дерзкий и не робкий». Его приговорили к битью кнутом, заклеймили литерами «ВОРЪ» и отправили на каторжные работы в Балтийский порт в Эстляндии.
Он и там, видно, устроился неплохо, во всяком случае, Екатерину пережил. О судьбе денег, полученных от государыни, он не сказал никому. Может, они так и лежат где-нибудь, зарытые в землю… Ищите!
Е. Анисимов
