Cплошной театр военных действий — призыв, цензура, трибунал…
Россия словно под арестом — настолько вырос наш престиж. Мир стал таким опасным местом, что никуда не полетишь. Я не пишу, молчу, пощуся, не вижу снов, не пью вина: чего ни выскажешь — кощунство, куда ни сунешься — война. Повсюду умысел злодейский, конец уютным временам, сплошной театр военных действий — призыв, цензура, трибунал… Стратег диванный откровенный пыхтит от имени отцов, что Русский мир есть мир военный, и хватит жить, в конце концов!
Что ни скажи — начальство всыпет: лобзнул не так, лизнул не то… Уже не вылетишь в Египет и в Крым не съездишь на авто. Порядок смят. Явился хаос. Проеден, кажется, стабфонд. Где отдыхать? Наотдыхались! Бери шинель, пошли на фронт.
Как говорил покойный Лесин — мы в новом мире, господа, но этот мир ужасно тесен: нельзя туда, нельзя сюда… Он полон драк и зуботычин, он вызывает дрожь и смех, и страшно, страшно ограничен: в котором смысле? Да во всех. Нельзя светиться над Синаем. Нельзя в Одессу — там враги. Восток закрыт — мы там стреляем. Про Запад — думать не моги. Законы времени жестоки, везде запретная черта: порвет фанатик на востоке, а запад отберет счета. Везде, везде от нас устали, везде запреты — от и до: Париж не отдал нам мистрали, плюс там живет «Шарли Эбдо»; а посетитель англосакса — Британских дерзостных свинят — подавно должен опасаться, что в госизмене обвинят… На что нейтральны Берн и Цюрих, но Скрынник там уличена, и как-то видно по лицу их, что не последняя она… Само собой, поездки в Штаты, в альтернативный край земли, буквально гибелью чреваты: пришел, увидел, унесли.
Средь этих заговоров черных у возбужденных русских масс два только города опорных: один — Донецк, другой — Дамаск.
В пространстве вражеском, холодном на что надеется Москва? От нас ушли Париж и Лондон, но не изменят эти два. Две новоизбранных столицы, два главных символа страны — другие могут отвалиться, но эти будут ей верны: среди бушующего хора, где слился с новым старый свет, мы их последняя опора: у них альтернативы нет. В России кто-то их не ценит, но мы усвоим жребий свой: они со временем заменят все, что утрачено Москвой. Японец, скажем, любит нэцке, француз — сторонник бурных ласк, а мы найдем себя в Донецке, нам станет Меккою Дамаск! Зачем учиться по-немецки, мол, по-английски утомясь? Учиться будете в Донецке, лечиться съездите в Дамаск… Мы оторвемся не по-детски, и нашей драки бурный хряск оценят граждане в Донецке и седина твоя, Дамаск! Мы отдадим Париж, Ривьеру, и Калифорнию, к примеру, портвейн, самбуку и мадеру, — все, что Европа нам дала, — за суверенность, честь и веру, и несменяемость орла.
Я допускаю, между прочим, что года, скажем, через два «Довольно, больше мы не хочем!» — воскликнут Питер и Москва. И Русский мир, как в доброй сказке, увидит сказочные дни: в Донецке — дума. Власть — в Дамаске. А мы — на Родине. Одни.
1
