24 декабря 2016 года в Беэр-Шеве, в Израиле, скончался Феликс Кривин. Для русской литературы это большая потеря. Вместе с ним уходит в прошлое удивительный, неповторимый и очень ёмкий мир, в котором играло всеми своими яркими гранями Слово. Русское слово.
Жизненные обстоятельства, сопровождавшие его ранние годы, казалось бы, давали мало поводов для юмора. В 5 лет остался без отца. В 13 с мамой и сестрой бежали от войны. Подростком работал на заводе, повредил глаз. Вернувшись из эвакуации, в Измаил, устроился мотористом на баржу Дунайского пароходства.
Но уже в 1946-м – первая публикация в газете. Потом был киевский пединститут. Спустя много лет Наташа Кривина так рассказывала мне о своей первой встрече с будущим мужем:
«Впервые я увидела Феликса 2 сентября 1947 года. Когда я утром зашла в нашу аудиторию, он стоял у окна, опершись о подоконник. На нём были матросские брюки-клеш и тюбетейка. Он выглядел таким молоденьким! И я подумала: «Боже ж мой, и таких детей принимают в педвузы!» И никто из находившихся там свежеиспеченных студентов-первокурсников не подозревал, что накануне, 1 сентября, когда они слушали вступительные лекции преподавателей, этот мальчик сидел в огромном зале на I съезде молодых писателей Украины. И если был он на нём, возможно, не самым молодым, то уж точно единственным баснописцем».
Да, Феликс Кривин начинал с басен. Уже в середине 50-х талантливого, своеобразного автора заметила «Литературная газета» и опубликовала несколько его вещей. Вскоре после этого ему предложили должность редактора в закарпатском Ужгороде, в местном издательстве. Казалось бы, всё идет замечательно. Умение писать басни – дар редкий, мастеров этого жанра на всю страну не больше десятка наберется. И всё же… В жесткой конструкции традиционной басни ему было тесно. Приходилось следовать строгим правилам – из искусственно созданной ситуации выводить непогрешимую мораль. При таком раскладе – ни тебе свободного полета мысли, ни вспышки фантазии. А литература как раз и влекла его к себе неограниченными возможностями. Но как найти в ней то самое, заветное, единственное, место, которое предназначено для тебя?
И он нашел его. Это был оригинальный замысел – новых, не виданных ранее сказок. Причем, сказок для взрослых. Емких и максимально динамичных – где от экспозиции до развязки один шаг. И где персонажами являются вещи. Это открытие стало несомненной удачей писателя. Предоставив сцену неодушевленным героям, Кривин одарил всё неживое человеческими качествами. То есть наделил их правом совершать поступки и делать ошибки.
Как-то незаметно выяснилось, что сказка нужна и взрослым – ничуть не меньше, чем детям. Более того – даже сегодня, когда сбываются самые невероятные мечты. Для современного человека тренаж сказкой или притчей – это интеллектуальная зарядка: она оттачивает ум, учит видеть невидимое, вскрывает парадоксальность мира, созданного человеческими руками. Вакансию сказочника такого рода – не просто свободную должность, а вообще не объявленную на нашей планете – занял Феликс Кривин.
В его миниатюрах основным и наиболее частым приемом решения художественной задачи становится словесная игра. А высокий результат достигается за счет поразительного разнообразия и непредсказуемой трансформации игровых ролей слов. Оно, слово, как актер, меняет маски, иногда прямо на наших глазах, создавая запоминающийся образ.
Вот несколько примеров.
Нарядная туфля и нога – враги, поскольку у них «отношения самые тесные». «Пластинку взяли в оборот». «Повесив медный нос, Кран изливает душу». А ширму выставили «для отвода глаз». Ходики замедлили ход и стали: «Как случилось? Почему случилось?» – тут и там вопросы раздаются. Все твердят, что Гиря опустилась и что Гире нужно подтянуться».
Далее подход усложняется: значение слова из контекста перебрасывается в совершенно иную смысловую сферу.
«Вынесение за скобки» из «Ученых сказок»: «Зато, когда его вынесли за скобки, все сразу поняли, что это было за число. «– Это был наш общий множитель!» « – Это был наш общий делитель!» Так число приобретает значение. Когда его вынесут».
Или миниатюра с безобидным названием: «Из истории театра». «Аристотель пишет, что древнегреческая трагедия возникла из дифирамба. В жизни тоже так: то, что начинается дифирамбом, оканчивается трагедией».
Кривин сравнивает жизнь человека с эпопеей и задает провокационный вопрос: «Стоило ее жить как эпопею? Может, лучше было ее прожить как афоризм, коротко, но со смыслом? Так бы она лучше запомнилась…»
И в другом месте: «Из него вышел Моцарт – и ушел в неизвестном направлении».
Интересно сопоставить два в чём-то схожих сюжета, в обоих главный герой – уличный фонарь.
У Г.-Х. Андерсена старый уличный фонарь в одноименной сказке отслужил свой век и освещает улицу последний вечер. Он вспоминает, как однажды подошел к нему красивый юноша, прочитал письмо, написанное женской рукой на листке бумаги с золотым обрезом, и поднял на него сияющие счастьем глаза. И было еще много разных примечательных событий. Он вспоминает и в то же время очень боится, что его отправят на переплавку. Но назавтра, по просьбе старого ночного сторожа, фонарь отдали ему. И теперь он важно лежит в кресле в уютной каморке, где живет сторож со своей женой, и вполне доволен своей участью.
Милая сентиментальная история – чистые помыслы, добрые побуждения, всё открыто и однозначно.
У Феликса Кривина сказка называется «Фонарный Столб». Привожу ее полностью.
«Закончив высшее образование в лесу, Дуб, вместо того, чтобы ехать на стройку, решил пустить корни в городе. И так как других свободных мест не оказалось, он устроился на должность Фонарного Столба в городском парке, в самом темном уголке – настоящем заповеднике влюбленных.
Фонарный Столб взялся за дело с огоньком и так ярко осветил это прежде укромное место, что ни одного влюбленного там не осталось.
– И это молодежь! – сокрушался Столб. – И это молодежь, которая, казалось бы, должна тянуться к свету! Какая темнота, какая неотесанность!»
Совсем другая тональность, чем у Андерсена, к тому же сразу несколько уровней иносказательности. И, конечно, типичные приметы стиля: «пустить корни», «с огоньком», «тянуться к свету», «темнота». Сказка написана в 1956 году.
Публикации Кривина начинают привлекать внимание читателей на страницах «Огонька», «Смены», многих газет и журналов. Появляются первые книги. В 60-е годы талант Кривина развернулся в полную силу. Одна за другой выходят «Карманная школа» (занимательные рассказы по грамматике, математике, физике); «Полусказки»; «Божественные истории»; «Ученые сказки»; «Несерьезные Архимеды». Миниатюры, стихи, популяризаторские очерки, афоризмы, повести. Во всём – особый кривинский стиль, в котором правят бал иносказание и парадокс. Для читателей встреча с ними – наслаждение, праздник остроумия. Его книги мгновенно раскупаются.
И тут я хочу отметить одну несправедливость. Когда говорят о шестидесятниках, перечисляют несколько имен. Узок круг этих революционеров… А ведь Феликс Кривин сделал для формирования нового мышления ничуть не меньше, чем знаменитые Е.Е., А.В., Б.А., В.А. и другие! И у него была несравнимо бόльшая аудитория, чем у общепризнанных новаторов. Его сатирическое восприятие действительности ломало стереотипы – и те, кто читал Кривина, становились верными читателями тех, кому потом присвоили звучное имя.
Если бы Феликс Кривин был только юмористом, у него уже был бы шанс нажить неприятности. Но он был еще и сатириком, и философом.
В 1971 году его уже поступившую в продажу книгу «Подражание театру» приказано было изъять и порезать. После чего семь лет его не печатали. Распад Союза и последовавшая неразбериха резко усложнили и жизнь, и отношение к русскому языку в Ужгороде. В 1988 он эмигрировал с семьей в Израиль. Но успел еще сделать многое. События побуждали к философскому осмыслению мира.
Рассматривая человека сквозь призму времени, Кривин пристально вглядывается в главное – его человечность. Этика, одна из важнейших частей философии, выделила несколько десятков нравственных категорий. Они охватывают разные стороны проявления человеческой натуры. И писатель не оставляет без внимания ни одну. Нет, он не пишет морального кодекса, не поучает. Как обычно, – никакой назидательности. Где-то – размышление, где-то сомнение. Порой – язвительный укол, иногда – лирический этюд.
Он избирает отличный полигон, где, как на ладони, можно увидеть человеческую природу в действии. В 1993 году выходит его книга «Всемирная история в анекдотах».
Одни пишут историю как смену правящих династий. Другие – как нескончаемую цепь войн за власть и за территории. Третьи – как поступательное движение прогресса. Феликс Кривин видит иное. С его точки зрения, добродетели и пороки составляют вместе дружную компанию, которая в неизменном виде и с неизменным успехом проходит все века и эпохи.
Он начинает с неандертальцев и добирается до наших дней. Действующие лица в значительной степени не придуманы, они на самом деле действовали. Летописец Кривин отталкивается от реальных исторических фактов. Анекдотами же они становятся благодаря остроумной подаче автора. Иногда они звучат смешно, иногда очень смешно, бывает – щемяще. Это когда спутаешь эпохи.
Ближе к концу своего научно-юмористического труда Феликс Кривин замечает, что «советский человек всегда преследовал высокую, благородную цель. Непонятно только, за что он ее преследовал». И завершает труд следующим выводом: «История состоит из разделов: первый раздел, второй раздел, третий раздел… И хоть бы кто-то одел… Вот такая история».
А по пути от пещерного человека к советскому автор «Всемирной истории в анекдотах» вылавливает какие-то древности или средневековости, очищает их от пыли, и смотрите – они блестят, как новые! Взять, хотя бы, стыд. Его изобрели, вообще-то, верно, но неправильно. С самого начала получилось так, что стыд испытывают не те, кто должен был его испытывать – не те, кто унижал других, а те, кого унизили; не те, кто побил, а те, кого побили.
Или, скажем, ассирийская любовь.
Ассирийских девиц выставляли на брачный аукцион. Сначала – красивых, причем с убыванием красоты снижалась и цена на них. Когда запас красоток иссякал, наступала очередь некрасивых. Их выводили напоказ по тому же принципу – от дурнушек, пигалиц (дальше у автора идет еще 7 категорий по возрастающей) – до страшилищ и как смертный грех. А вот за них платили уже покупателям, опять же с учетом категории – чем страшнее, тем больше. После изложения такой гуманной традиции следует авторское резюме: «Справедливо? Справедливо. Вот так она и выглядит, справедливость: наполовину она красавица, наполовину – как смертный грех».
Но не только история дает писателю материал для философских обобщений. Очень многие миниатюры – ёмкие по смыслу, с глубоким подтекстом и часто сдобренные порцией юмора – хочется назвать философизмами.
Действительно, что скрыто за названием «Вертикаль»? У животных мозг и сердце расположены на одном уровне – горизонтальном. Невысокий уровень. Куда ниже, чем у человека в его вертикальном положении. Но у человека мозг выше сердца.
А вот другая грань отношений между разумом и чувством. «Юмор чувства»: «В чувстве юмора чувство должно быть на первом месте. <…> Если будет наоборот, получится юмор чувства, и человек сам станет посмешищем. Острый ум, как правило, обоюдоострый. Как говорил один известный шут, собственного ума не замечаешь до тех пор, пока не споткнешься о него и не переломаешь ноги».
И третий пример, построенный как раз на приеме, против применения которого в предыдущем случае автор предостерегает. «Этапы развития»: «Есть мысли до того большие, что уже могут претендовать на отдельную голову. Поэтому от лозунга «Каждой голове – по мысли!» пора переходить к лозунгу «Каждой мысли – по голове!»
Феликса Кривина можно цитировать бесконечно. Говоря о месте, которое он занял в русской (а через нее – и в мировой) литературе второй половины 20 века, казалось бы, естественно назвать его юмористом с философским складом ума. Или философом с юмористической направленностью мышления. Безусловно, это главные грани его таланта. И всё же такое определение неполно. Потому что он не раз показал себя тонким лириком. Что в сочетании с двумя названными выше особенностями делает его творчество всеобъемлющим, охватывающим все стороны проявления человеческого духа.
