Почему Россия такая несчастная? — спросил студент

Недавно студент задал мне непростой вопрос: "Почему Россия такая несчастная? И почему она приносит несчастье другим странам?"

В этом курсе мы изучали русскую литературу ХХ в., в основном, советского периода. Представления студентов формировались чтением Замятина, Ахматовой,  Булгакова, Платонова, Зощенко, Бабеля, Мандельштама, Набокова, Солженицына, Шаламова, Бродского, Вен. Ерофеева и других лучших писателей ХХ в.

 "Почему…?" Вот так вопрос! Я хотел было возразить, что в России, как и повсюду, есть счастливые люди. Но ведь и меня  этот вопрос преследовал всю сознательную жизнь. Помню, летом 2006 года, во время диалектологической экспедиции в верховья Волги, я стоял на берегу озера  Селигер.  Изумительный водный овал, окаймленный  темным лесом, облака вверху и внизу,  мир, тишина, покой… Казалось, вокруг должны быть рассыпаны  зажиточные города, веселые пристани, сказочные терема, в которых живут богатые, свободные люди. Среди  такой умиротворенной природы не может не возникнуть мирная, жизнерадостная, производительная цивилизация… Но в нескольких шагах  от берега  стояла в развалинах церковь, где на месте купола рвано зияло небо, а пол был устлан толстым слоем коровьего помета… В окружающих деревеньках осталось доживать лишь несколько старух (чей диалект мы и собирали) и вконец спившихся бобылей… Школы давно закрылись, и единственное живое место в округе – это поселок таджикских рабочих, уже успевших соорудить  для себя мечеть…

Диалектологическая экспедиция на Селигере, филфак СПГУ, июль 2006

Центр селигерских краев Осташков по меркам провинциальной России вполне приличный городок, но  какой же унылый, безвкусный, без малейшей искорки радости и вдохновения — и это на берегу такой сказочной озерной жемчужины! Вокзал, центральная улица, пристань, — все сделано так топорно, что чувствуешь настроение строителей: только отделаться бы поскорее. Поразительная несоразмерность между чуткой,  аристократически строгой, духонаполненной природой — и убогой "культурной" средой. Как будто природа просит,   чтобы ее оставили в покое, не трогали, не марали,  чтобы безлюбые пришлецы поскорее ушли из этих мест…

"Почему?" Порой винят суровый климат, долгие зимы, не благоприятные для  развития цивилизации. Но сравнение с еще более северной и все-таки  процветающей Финляндией да и всей Скандинавией опровергает такое объяснение.  Там ведь нет ни среднерусских равнин, ни степей, ни чернозема – а они построили чудесную цивилизацию, мирную, изобретательную, добрую к человеку — и по благосостоянию во многом опережают  остальную, климатически более мягкую Европу!

Помимо географического фактора выдвигается еще морально-религиозный. Россия —  многострадальная земля, такова ее небесная участь, ее христианское назначение. "Удрученный ношей крестной, /Всю тебя, земля родная, /В рабском виде Царь небесный /Исходил, благословляя" (Ф. Тютчев). Однако страна, убившая десятки миллионов своих и чужих граждан и настроившая ГУЛАГи на огромных пространствах Европы и Азии, вряд ли может служить образцом христианской добродетели.  И до сих пор незаживающие раны кровоточат в разных частях мира: и в Северной Корее, и в Афганистане, и в Закавказье, и в Украине…

Что же ответить студенту —  так, чтобы не вышло слишком лирично или мистично?

 Мне кажется, причина несчастий России –  величина ее пространства и соответствующее чувство собственного величия. Основоположник славянофильства А. С. Хомяков заклинал дорогую ему Россию не гордиться своим простором и не подаваться на льстивые самозаклинания :

 "Гордись!" – тебе льстецы сказали:

"Земля с увенчанным челом,

"Земля несокрушимой стали,

"Полмира взявшая мечом! <…>

"Красны степей твоих уборы,

"И горы в небо уперлись,

"И как моря твои озеры…"

 Не верь, не слушай, не гордись!

                                    ("России", 1839)

Пространство пожирает и опустошает страну изнутри. "Мы живем, под собою не чуя страны", – сто лет спустя писал О. Мандельштам.  Живущему в этой стране трудно почувствовать ее своей и нести за нее ответственность. Она не прилегает к коже, а вздувается, как огромный волдырь. Что бы ни сделал человек, эта страна все сведет на нет. Он насадит сад – а откуда-то нагрянут чужие и все заберут или разорят.  Это страна всехняя и ничейная, в ней нет разгородок для личной свободы и ответственности, для сплоченного сообщества людей – сотруженников и сомышленников. Это страна ни для кого не своя, в том числе и для тех, кто правит ею. Они всё забирают у регионов, а регионы в ответ не хотят работать на столичных начальников, зарывающих свои сокровища где подальше. И  поэтому все повисает в неопределенности: необеспеченность прав и невыполнимость обязательств, невозможность договоров, предполагающих взаимоответственность.

Говорят о ресурсном проклятии России, но есть еще более страшное — территориальное проклятие. Нельзя ни  отдать эту территорию, ни освоить ее — только стыть и пустеть вместе с ней, впуская все глубже в каждый дом, в каждое сердце чувство безысходности.

Александр Солженицын упрямо твердил, что Россия нуждается в системе земств, местного самоуправления, и в этом он был великий реалист. Но он же полагал, что новая федеративная держава должна вобрать в себя все славянские республики и Казахстан, т.е. верил в благотворность общего государственного пространства и призывал к его расширению уже после распада СССР. "В 1991 упущена была – если она ещё была? – единственная здоровая перспектива: реальное, взаимокрепкое соединение трёх славянских республик с Казахстаном – в одно федеративное государство («конфедерация» – это дым)…", — писал Солженицын в своей публицистической книге  "Россия в обвале" (1998). Казалось бы, как не понять, что местное самоуправление и такое огромное пространство, управляемое из одного государственного центра, — несовместимы? Сильные земства на необъятной земле, — эта утопия несбыточна  для России. История показала, что введенные в 1864 г., на волне александровских реформ, земства, как форма самоуправления, все больше становились легальной оппозицией центральному правительству — и  были отменены в 1918 г., едва большевики взяли власть.

Александр Кушнер писал в 1969 г.:

…Как много от слова до слова 

Пространства, тоски и судьбы! 

Как ветра и снега от Львова 

До Обской холодной губы. 

Так вот что стоит за плечами 

И дышит с тобой заодно, 

Когда ледяными ночами 

Не спится и смотришь в окно.

Большая удача — родиться 

В такой беспримерной стране.

Воистину есть чем гордиться, 

Вперяясь в просторы в окне.

Но силы нужны и отвага 

сидеть под таким сквозняком!

И вся-то защита — бумага 

Да лампа над тесным столом.

"Большая удача…  воистину есть чем гордиться". Поэт, публикующий это в СССР,  сам понимает риторическую условность своих восклицаний.  Обширность пространства – самый обманчивый и во всех смыслах пустой предмет для гордости. Как можно гордиться ничем, т.е. пустотой территории, которая обратно пропорциональна тому, что она содержит в себе? А бумага и лампа – плохая защита от "пространства, тоски и судьбы", как свидетельствуют судьбы многих русских писателей ХХ века: убитых, высланных, растоптанных, замолчанных, порабощенных, обездушенных…  

Да и сам народ, уменьшаясь, раздавливаясь, под угрозой социального и физического вырождения, несет на себе иго этой "необъятной родины своей", где никак не может почувствовать себя хозяином. Иго пострашнее ордынского – да и доставшееся по наследству от той же Орды. "Бойтесь данайцев, дары приносящих".

Вот почему не слишком счастлива  эта земля – она растерзана своими просторами и одержима духом пустоты, который не выносит никакого жизнеустроения на определенном месте. Как сказал бы Гегель, "абстрактная идея беспредельности уничтожает всякую жизненную конкретность". Пьянство, воровство, коррупция, лень, ложь, насилие — это лишь многообразные формы запустения и отвлечения от конкретного труда жизни:  нет твердого понятия о собственности, о реальности, о правде, о свободе, об индивидуальности, о гражданском долге, о  человеческом достоинстве. Все это расплывается  в абстракции великого пространства, которое никто не может чувствовать своим, ибо оно, как призрачный горизонт, отступает от каждого реального места, предает его, сметает в ничто. Великое и неопределимое "там" (там, в столице, там в Кремле, там, на небесах) торжествует над "здесь" и требует от него новых и новых жертв. Этот призрак великого пространства люди называют "Государством" и кормят своей плотью и кровью, своими детьми, своим имуществом, честью и свободой. Об этом – и Замятин, и Булгаков, и Ахматова, и Зощенко, и Платонов, и Набоков, и Солженицын — все, кого мы изучали в нашем университетском курсе.