Известный правозащитник – о знаменитом советском писателе с "противоречивой биографией", которому 28 ноября исполняется 100 лет
Алексей и Константин Симоновы
Опубликовано 14.11.2015 18:05
Леонид Велехов : Здравствуйте, в эфире Свобода – радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, это новый выпуск программы "Культ личности". Она не про тиранов, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.
15 ноября по старому стилю, 28-го – по новому исполняется 100 лет со дня рождения Константина Симонова, писателя и человека, оставившего заметный след в отечественной литературе и общественной жизни. Об этой незаурядной и противоречивой личности мы беседуем сегодня с его сыном, личностью тоже вне всякого сомнения крупной и незаурядной, Алексеем Симоновым.
(Видеосюжет о Константине Симонове. Закадровый текст:
В прежнее, советское время юбилеи Константина Симонова справляли пышно, ведь он был одним из главных советских писателей. Нынешний юбилей, столетие, так пышно, как прежде, отмечать не будут. Но тем не менее справят, что называется, по первому разряду: Симонова, в отличие от подавляющего большинства советских литературных генералов, не забыли, потому что его имя до сих пор вызывает живые ассоциации – с его хорошими стихами о войне и вообще с войной, которая была главной темой его жизни и творчества.
История сохраняет его имя после смерти, как судьба хранила его самого при жизни. Вот это уж точно он как про себя написал: "Ничто нас в жизни не может вышибить из седла…" Дворянин по происхождению, сын генерала царской армии и княжны из рода Оболенских, – по всей логике сталинского времени он должен был в лучшем для себя случае стать изгоем и лишенцем, в худшем попасть в мясорубку Большого террора. А стал баловнем судьбы, лауреатом шести Сталинских премий и прочая и прочая. Но премии – это, конечно, пустое, кто о них сейчас вспомнит, как и о многих симоновских сочинениях. Но то, что помнят из им написанного, не забудут еще долго.
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: – Господь вас спаси! –
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси…
…Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: – Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем).
Студия
Леонид Велехов: Я сказал "противоречивая личность". Станете ли вы спорить с тем, что Константин Михайлович был личностью противоречивой? А если не станете, то в чем было его главное противоречие?
Алексей Симонов: Я бы сказал, что он был крупной личностью с противоречивой биографией. С этой формулировкой я бы скорее согласился, потому что на самом деле страна прошла через такие испытания, которые часто из личности делали мразь. И противоречия времени отразились на людях, которые были к этому времени более или менее причастны, сильно. А на такой личности, как отцовская, которая принадлежала своему времени, очень сильно. И к достоинствам времени, и к его недостаткам, и к его высоким побуждениям и высоким свершениям, и к низкой расправе с себе подобными, – ко всему этому отцовская личность причастна. Но личность, на мой взгляд, противоречивой не была.
Леонид Велехов: Цельная была, вы считаете?
Алексей Симонов: Цельная была личность. И многие дурные поступки вытекали из абсолютно, я бы сказал, позитивных намерений, хотя он отдавал себе отчет в том, какие это поступки.
Леонид Велехов: Отмечаем его 100-летие. Но, мне кажется, не отмечали особо 100-летие Суркова, Фадеева или Федина, такого же ранга литературных генералов, причем, далеко не бездарных. Я поэтому и не называю здесь какого-нибудь Софронова. Чем Симонов, на ваш взгляд, из этого ряда выламывается, чем он остался в истории? Что из него будут в XXI веке читать, как вы считаете?
Алексей Симонов: Как минимум будут читать военные стихи. Все-таки он автор самого знаменитого военного стихотворения, которое сегодня существует уже в качестве легенд в целом ряде других стран, на других языках. Знаете ли вы, например, что песня "Жди меня" – это главная песня воюющих евреев в 1944–1945-м?
Леонид Велехов: Грандиозно!
Алексей Симонов: Или что эту песню в Литве считают написанной Саломеей Нерис, потому что ей так понравилось стихотворение, что она его перевела на литовский и напечатала? Можно посмотреть, например, выпущенный совсем недавно в Италии набор фотографий, на обложке которого написано "В память об итальянском походе. 1943 год". Фотография идущей вереницы солдат и написано: "Жди меня, и я вернусь". И внизу: "Из письма итальянского солдата домой"…
Леонид Велехов: Действительно, чуть ли не в каждом кармашке красноармейской гимнастерки был этот стих, переписанный от руки…
Алексей Симонов: Так вот, до тех пор, пока этот самый кармашек гимнастерки будет дорог потомкам, до тех самых пор и стихотворение, которое в нем хранилось, будет памятно.
Леонид Велехов: Мой вопрос был, конечно, провокационным, я и сам считаю, что симоновские военные стихи останутся. Хотя у меня другие его любимые стихи, я больше люблю "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины", "Сын артиллериста", "Майор привез мальчишку на лафете"… Как вы считаете, какой был главный талант отца – поэтический, прозаический?
Алексей Симонов: Главный талант отца, с моей точки зрения, – он до конца жизни умел меняться. Он не боялся меняться. Он все время, если хотите, чему-то учился и что-то пытался заново понять. Поэтому такая длинная эволюция его взглядов на Сталина, например. Я надеюсь, что ближе к 28-му "Новая газета" наконец напечатает его записи, сделанные при подготовке романа "Солдатами не рождаются", где он размышляет о разных чертах Сталина, и размышляет так, что я, уже намного более старый, чем он (он в 63 года помер, а мне уже 76), читаю и удивляюсь, каким умным человеком был мой отец.
Леонид Велехов: Это вне всякого сомнения.
Алексей Симонов: Он продолжал расти. И это самый главный его талант.
Леонид Велехов: Он сталинистом остался?
Алексей Симонов: Нет, конечно! Он остался объективным. Он был в большей степени историком, чем писателем, в последние годы жизни, это для меня несомненно. Поэтому неслучайно он переключился на документальное кино, неслучайно он стал заниматься солдатскими мемуарами. Он умер в тот момент, когда у него на руках было более 3 тысяч страниц солдатских мемуаров, записанных во время съемок с кавалерами орденов Славы. Он хотел из этого делать книгу. Он разговаривал с ними – людьми, которых мы очень часто обвиняем в сталинизме, – и он не подыгрывал им. Сам он считал его великим и страшным.
Леонид Велехов: Но великим так до конца жизни и считал?
Алексей Симонов: Да, считал, потому что человек, который смог всех так обмануть, конечно, великий. Может быть, он был великий бандит, это другое дело…
Леонид Велехов: Но в молодости, насколько я понимаю, он был просто в Сталина влюблен.
Алексей Симонов: Естественно!
Леонид Велехов: Он даже подражал ему…
Алексей Симонов: Нет, он ему не подражал.
Леонид Велехов: Трубка, усы?
Алексей Симонов: Нет, нет, нет. Сталину он не подражал. Он очень менял свою внешность. Очень к ней легкомысленно, я бы сказал, относился, особенно на войне.
Леонид Велехов: Легкомысленно? А, по-моему, очень следил.
Алексей Симонов: То он носил закрученные кверху усы, то курил и совсем необязательно трубку, то ходил в бекешах и в черных кожаных пальто. На ступеньках Рейхстага сфотографировался со стеком – бравый подполковник. Он, на самом деле, был мужик, мужчина, всегда им оставался. И это было самое сильное, что в нем было.
Леонид Велехов: А почему он перестал лирику писать?
Алексей Симонов: Ну, отец на этот вопрос отвечал очень просто: "Пока есть, кому писать лирические стихи – пишешь лирические стихи. А когда писать лирические стихи некому – сам себе их писать не будешь".
Леонид Велехов: Все-таки Валентина Серова?! Или не только?
Алексей Симонов: Ну, как сказать. С одной стороны – да. Но с другой стороны, помните есть у него такое стихотворение "На час запомнив имена"? Это стихотворение точно не про Валентину Серову! (Смех в студии). Поэтому не было такой одноклеточной привязанности к Валентине, тем более что роман ведь был совсем не такой простой.
Леонид Велехов: Очень непростой, насколько я понимаю.
Алексей Симонов: Он был достаточно прерывистый. Посмотрите сами. Значит, влюбляется он в начале 1941 года, еще никакой войны нет. Тут плюшевые волки, погремушки, Каретный ряд – все тут. Потом начинается война. Но весь 1941 год прошел, весь 1942 год прошел, половина 1943 года прошла, а они все еще не женаты. Он все еще ее добивается. Во-первых, на самом деле, он в нее влюбился, мягко говоря, невовремя. Она только что овдовела.
Леонид Велехов: Да, потеряла своего Серова.
Алексей Симонов: Валентина Васильевна была женщиной в этом смысле пристрастной. Она любила. Роман с Серовым был куда более романтичный, чем с Симоновым. Он и кончился, к сожалению, романтично, несчастьем кончился, когда Серов погиб во время ночного полета вместе с Полиной Осипенко. А она была беременной, когда он погиб. Мой названный брат Толя появился на свет через месяц с небольшим после меня. Я родился 8 августа, а он 14 сентября. А папаша через две недели после моего рождения уехал на Халхин-Гол. Потом он вернулся, успел дописать поэму "Суворов", про которую моя бабушка вспоминала, что на нашей даче в Ильинке, т. е. на их даче (у меня не было дачи никогда), на даче у маминых родственников, он сажал меня, еще годовалого, на плечи и шел сочинять стихи. И это была поэма "Суворов".
"Прорвавшись в Муттен, он узнал
От муттентальского шпиона,
Что Римский-Корсаков бежал,
Оставив пушки и знамёна,
Что все союзники ушли, —
Кругом австрийская измена,
И в сердце вражеской земли
Ему едва ль уйти от плена.
Что значит плен? Полвека он
Учил полки и батальоны,
Что есть слова: "давать пардон",
Но нету слов: "просить пардону".
Не переучиваться ж им!
Так, может, покориться року
И приказать полкам своим
Итти в обратную дорогу?
Но он учил за годом год,
За поколеньем поколенье,
Что есть слова: "итти вперёд",
Но нету слова: "отступленье".
Пора в поход вьюки торочить!
Он верит: для его солдат
И долгий путь вперёд короче
Короткого пути назад".
Это вот он тогда сочинял.
Леонид Велехов: Хорошо написано, хорошо!
Алексей Симонов: Вообще, на самом деле, он научился хорошо писать стихи. И это началось не с "Генерала", а с поэмы "Павел Черный", которую он почему-то невзлюбил, не знаю почему. Может быть, потому что он ее так много исправлял перед тем как ее в конце концов напечатали.
Леонид Велехов: Это ведь чуть ли не первая его поэма.
Алексей Симонов: Вторая. Главный герой ее Павел Черный, одесский вор.
"В начале тридцать второго в Карелию ехал Черный —
Густо татуирован, жилист, немыт, небрит.
Ехал он из Одессы, с любимого Черного моря
На чертово Белое море. Чорт его побери!
Как раз в арестантском вагоне стукнул ему тридцатый.
Стократно благополучно бежавшие от погонь,
Были с ним вместе взяты в доску свои ребята,
Прошедшие медные трубы, воду, водку, огонь.
Ехали долго и скучно: пять суток резались в карты;
Сто раз прошли через руки деньги, жратва, табак…
Вагон, как осенняя муха, полз по холодной карте,
И Черному показалось, что дело его – табак!"
Леонид Велехов: А в какой поэтический ряд вы бы его поставили? Кого сам он больше всего ценил в поэзии? Кому подражал по молодости, потому что все подражают?
Алексей Симонов: Не знаю. Честно говоря, не знаю. Любил Киплинга.
Леонид Велехов: Это первая ассоциация, конечно, которая приходит в голову.
Алексей Симонов: Любил Гумилева.
Леонид Велехов: Чувствуется. Багрицкий, Тихонов…
Алексей Симонов: Может быть. Учил его Луговской. Они потом очень дружили. Но, понимаете, война, на самом деле, учебные связи прекращает – либо ты начинаешь реализовать себя, либо у тебя ничего не получается. У него получалось. Он говорил, что не открыл в поэзии ничего нового. Поэтики Симонова не существует. Он открыл в поэзии секрет искренности. В его стихах искренность чувств не подлежит сомнению.
Леонид Велехов: Мы, конечно, имеем в виду военную лирику.
Алексей Симонов: Конечно, конечно.
Леонид Велехов: А не стихи на смерть Сталина.
Алексей Симонов: Вот недавно у меня была одна встреча в театре "Сфера". Мне зрители говорят: "А как вы относитесь к стихотворениям "Бухта Майдзура", "Митинг в Канаде", "Речь моего друга Самеда Вургуна на обеде в Лондоне"? Я говорю: "Хорошо отношусь. Только каждое из этих стихотворений обязательно испоганено каким-нибудь идеологическим штампом. "Бухта Майдзура" – замечательное стихотворение, поэтичное, тонкое, но оно кончается:
"Ну, а в общем-то – дело скверно,
Успокаивать вас не буду:
Коммунизм победит повсюду!
Тут предчувствие ваше – верно!"
Это он обращается к американскому разведчику. Ну, хоть не читай! Я когда читаю, каждый раз говорю – ну, вот остановился бы здесь!
Леонид Велехов: Но в лучших военных стихах этого нет. В "Сыне артиллериста"… "Держись, мой мальчик//На свете два раза не умирать!" Замечательные строчки!
Алексей Симонов: Да! Хотя это одна из фронтовых баллад, но она как-то получилась наиболее удачной. Он ведь потом познакомился с героем этой поэмы, Лоскутовым.
Леонид Велехов: Все-таки о войне так до него не писали.
Алексей Симонов: Дальше, из поэтов следующего поколения он больше всех любил Слуцкого.
Леонид Велехов: Браво!
Алексей Симонов: Была история с первым его "Избранным". Из него выкинули 24 стихотворения. И отец взялся писать предисловие и взялся пробить книжку. И пробил, и предисловие написал. И я этим очень горжусь, потому что мой любимый военный поэт – это Слуцкий.
Леонид Велехов: И мой любимый! (Смех в студии)
Алексей Симонов: Как мы нашли друг друга! (Смех в студии).
Леонид Велехов: Стихи можно выкинуть из сборника, обратно вернуть. Но есть вещи, которые, как говорится, не выкинешь. В частности, история с его участием в кампании по борьбе с "безродными космополитами". Зачем он в нее ввязался? Хотя я знаю, что у него было свое объяснение.
Алексей Симонов: Можно этому верить, можно этому не верить, но я этому верю. Если бы этот доклад (его могли делать два человека – он и Софронов) взялся делать Софронов, он к тому обязательному списку, который уже был спущен сверху, добавил бы еще десять своих нелюбимых евреев. Поэтому Симонов взялся делать этот доклад.
Леонид Велехов: То есть он считал, что пошел на определенное самопожертвование?
Алексей Симонов: Совершенно справедливо. Это было самопожертвование применительно к подлости. Ничего не сделаешь – время такое.
Леонид Велехов: Это действительно, что в это же самое время один из космополитов, Александр Михайлович Борщаговский, у него на даче жил?
Алексей Симонов: Ну, на даче не на даче, но факт то, что он вызвал Александра Михайловича накануне доклада и сказал: "Шура, я завтра буду делать доклад про вас. Вы есть в этом списке. Не назвать ваше имя я не могу. Список обязателен для зачтения". Я рассказываю в интонации Алеши Германа, который мне эту историю рассказывал десять лет тому назад. "Вас завтра выгонят из партии, послезавтра выгонят из "Нового мира", и я ничем не могу вам в этом смысле помочь. Чем я могу вам помочь? У вас будет очень трудно с заработками. Я не только вам помогу, я сегодня уже готов это сделать". И сделал. И Светка Кармелита, дочка Борщаговского, которая была тогда маленькая, говорит: "Из нашего обихода исчезли многие писатели. А Симонов всегда оставался". Вот и все.
"И если кто-нибудь из нас
Рубашку другу не отдаст,
Хлеб не поделит пополам,
Солжёт, или изменит нам,
Иль, находясь в чинах больших,
Друзей забудет фронтовых,
Мы суд солдатский соберём
И в этот дом его сошлём".
Леонид Велехов: Но все-таки немного заступаетесь за отца?..
Алексей Симонов: Конечно! Я же его люблю. О чем вы говорите?! Конечно, заступаюсь. Почему я должен быть судьей? Я не суд, я сын!
Леонид Велехов: Конечно. Тогда давайте вспомним, пользуясь образом Юрия Олеши, список благодеяния, так как список злодеяний мы затронули. Он же тоже был. И его участие в публикации "Мастер и Маргарита", которая, вероятно, без его вмешательства не случилась бы…
Алексей Симонов: Да, это правда.
Леонид Велехов: И его участие очень важное в судьбе Театра на Таганке. Во многом благодаря его похвальной газетной заметке о "Добром человеке из Сезуана" Любимову удалось сохранить свой курс замечательный и превратить его в театр. Что еще было? Ведь Ильф и Петров, их романы, тоже получили новую жизнь во многом благодаря Симонову…
Алексей Симонов: И не только это. Я довольно пристально занимался его письмами. О чем они? Первое, наиболее частое. Прошу этот гонорар перевести в счет строительства такого-то памятника… Проблема вашей пенсии: был у того-то… Проблема вашей квартиры: был у Промыслова… Я знаю, что у вас плохо со зрением, вот мои друзья из Германии привезли для вас очки, как бы мне их вам передать… И такое – каждое третье письмо.
Леонид Велехов: Кстати, он действительно на все эти письма отвечал, такая была легенда?
Алексей Симонов: Да. Кроме идиотических писем с просьбой о том, чтобы поделился миллионами (Смех в студии).
Леонид Велехов: Эти благодеяния – это ведь все в послесталинское время…
Алексей Симонов: Да, конечно.
Леонид Велехов: Наверное, немного он отмаливал грехи таким образом?
Алексей Симонов: Отмаливать грехи – не думаю. Смотрите, какая история. Значит, это вспоминают два человека, которые при этом присутствовали. Один из них Лазарь Ильич Лазарев, а второй Мариэтта Омаровна Чудакова. И тот, и другой вспоминают: 1955 год, идет совещание преподавателей литературы в МГУ. Выступает Симонов и говорит: "В постановлении по поводу журналов "Звезда" и "Ленинград" есть довольно много недодуманного, неаккуратно написанного, неточного". Он первый человек, который попробовал на зуб это постановление.
Леонид Велехов: Но Ахматова его считала своим гонителем.
Алексей Симонов: Это право Ахматовой. Перед Ахматовой он не виноват, потому что не он писал это постановление. Он виноват перед Зощенко, причем, виноват глубоко. Приезжает группа английских студентов. Просят, чтобы им устроили встречу с Зощенко и Ахматовой. Это 1954 год. Им интересно, они задают вопрос: "Согласны ли вы с этим постановлением?" И Анна Андреевна говорит: "Да, согласна". Зощенко говорит: "Как я могу согласиться с этим постановлением? Оно говорит, что я трус. Я – офицер русской армии, у меня золотое оружие за храбрость! А мне говорят, что я отсиживался в тылу! Меня вывезли больного, еле-еле живого вывезли из Питера! Вы что?!" И экзекуцию Фадеев поручает Симонову. И Симонов едет и проводит эту экзекуцию. Отрицать это бессмысленно. Объяснять – почему, я, например, не берусь. Это печально очень. Это нехорошо очень. Но сказать, что он это замаливал – не думаю. Нет, не было этого.
Леонид Велехов: Еще хочу вспомнить историю, очень меня занимающую, когда он в 1946 году ездил в Париж приглашать обратно знаменитых эмигрантов – Бунина, Бориса Зайцева, Тэффи. Он понимал двусмысленность этой миссии или нет?
Алексей Симонов: Я честно пытался разобраться с этой историей десять лет назад, когда снимал фильм об отце, двухсерийный фильм. Он называется "К. М.". Я тогда написал в архив соответствующего ведомства, а четыре месяца назад опять написал в архив этого ведомства. Они мне отвечают, что никаких материалов по Симонову у них нет. Есть они или нет – я вам сказать не могу. Задачу эту от КГБ он не получал. Мне кажется, он искренне хотел, чтобы Бунин приехал. Бунин ему очень нравился как писатель. Легенда гласит, что в эту поездку с ним пустили его жену. Вот уж кто должен был работать приманкой.
Леонид Велехов: Валентина Серова.
Алексей Симонов: Да. Дальше идут чистые апокрифы, вроде того, что Симонов разливается соловьем, чтобы Бунин приехал, а Серова за его плечом делает ему глазками или ручками, что нет, нет, не приезжайте! Все это фигня.
Леонид Велехов: А что из экранизации Симонова вам больше всего нравится?
Алексей Симонов: Вне всякого сомнения, "Двадцать дней".
Леонид Велехов: А я люблю "Жди меня". С замечательной песней, с замечательным Борисом Блиновым, со Свердлиным, той же Серовой.
Алексей Симонов: Валентина Васильевна там очень хорошо играет. Я ничего не могу сказать.
Леонид Велехов: Хочу задать вопрос совсем уж желтый, но я не могу его не задать. С Рокоссовским был у нее роман?
Алексей Симонов: Я свечки не держал. Вы помните, в каком году, по легенде, это было?
Леонид Велехов: В 1942-м
Алексей Симонов: Так вот, в1942 году Симонов еще не был женат на Серовой. Она свободная женщина. Да, он в нее влюблен, да, он пишет ей стихи, да, она время от времени с ним живет, потому что он настолько настойчив, что невозможно ему отказать. Вполне допускаю. Но она еще не вышла за него замуж. У него нет на нее, извините, прав.
Леонид Велехов: А теперь личные вопросы, связанные с вашими отношениями с отцом. Насколько вы были близки с ним?
Алексей Симонов: 8 августа 1979 года я приехал в Выборг, я там снимал кино. Мне исполнялось 40 лет. Мать привезла мне телефон отца в больнице, где он в это время находился. И я ему позвонил. Это был последний серьезный, осмысленный мой разговор с отцом. Отец мне сказал: "Я горжусь, что у меня есть такой 40-летний друг, как ты". Через 20 дней он умер. Он мне это подарил. А дальше считайте, как хотите.
Леонид Велехов: Вы сказали, что Сталину отец никогда не подражал. Но вы-то уж точно отцу подражали в облике, опять же, в трубке или, может быть, скажете, что нет?
Алексей Симонов: Трубка у меня была четыре или пять недель, когда я взял эту трубку с собой в экспедицию и понял, что это абсолютное пижонство. И если ты живешь нормальной экспедиционной жизнью, то курить трубку тебе некогда, потому что есть только время закурить сигарету – это я с удовольствием и делал. А трубку набивать, выбивать – это все требует времени, которого у тебя нет. Это требует обстановки. Вообще, жить в общежитии, как я жил, и курить при этом еще и трубку, было невозможно. Поэтому больше я этого никогда не делал.
Леонид Велехов: Ну, невозможно было такому отцу не подражать, пусть и неосознанно…
Алексей Симонов: У меня счастливое детство. Мне все говорили, что я очень похож на папу. Мне этого было вполне достаточно. Единственное, в чем я ему, действительно, подражал – он был женат четыре раза, и я был женат четыре раза. (Смех в студии.) И последняя жена – самая долгоиграющая. Лариса Алексеевна с ним с 1956 года и до 1979-го. Моя жена Галя, которая работала здесь у вас на Радио Свобода, актриса БДТ, с 1982 года и до сих пор. Вот так сложились наши жизни. (Смех в студии)
Леонид Велехов: Тень отца вам мешала как-то, особенно, в молодости, довлела над вами?
Алексей Симонов: А это бывало по-всякому. Должен сказать, что быть сыном Симонова иногда было очень выгодно.
Леонид Велехов: Вы пользовались этим, спекулировали?
Алексей Симонов: Спекулировать этим я кончил очень рано. Я в 4-м классе вдруг почувствовал себя Симоновым. Меня перевели в новую школу, и я там стал, что называется, этим козырять. Недолго я козырял. Через три месяца ребятам это надоело, и они мне пытались устроить темную. Я два дня от них прятался и одновременно пытался понять, почему они ко мне пристали. Потом понял, что вопрос не в том, что я Симонов, а в том, что я этим в нос тыкаю. И больше никогда этого не делал. Вот и все. На самом деле, конечно, когда-то мне это помогало. Например, это помогло получить первую игровую постановку на "Ленфильме", "Обыкновенную Арктику", которую я снимал по сценарию якобы Константина Симонова, хотя сам сценарий был написан Симоновым-младшим.
Леонид Велехов: Отец просто дал свое имя.
Алексей Симонов: Дал, посмотрел сценарий, прошелся рукой мастера. Тем более что эта идея принадлежала ему, и он очень любил автора этой книги – Бориса Горбатова. Это был его самый близкий друг.
Леонид Велехов: А как у отца, сталиниста, пусть не на протяжении всей жизни, но в молодые и значимые годы жизни, получился сын-антисталинист?
Алексей Симонов: Да, очень просто. Я всерьез стал думать о жизни тогда, когда она начала меняться. До 1952 года у нас были весьма отдаленные отношения. Он никак на меня не влиял. На меня влияла моя мама, которая была далеко не сталинисткой, у которой сидела ее сестра. И, в 1953 году поехав в Воркуту на свидание с ней, она вызвала отца ночью и сказала ему: "Я тебе запрещаю, если меня на какое-то время задержат, забирать Лешку от бабки и деда. Он должен оставаться с ними, потому что он вырос в этой семье, он в ней любим. И мне не нужно, чтобы он был сыном твоего весьма разнородного полка". Все. Вот так. Поэтому все нормально. Поэтому у нас были темы, которых мы не касались.
Леонид Велехов: А вы, став правозащитником и оппозиционером, может быть, неосознанно, но замаливаете какие-то отцовские грехи?
Алексей Симонов: Никогда даже это не приходило в голову. Близко не было! Я слишком ценю все, что связано с отцом, для того, чтобы думать, что мое поведение может каким-то образом повлиять на его облик. Для людей это, может быть, и это существенно – ну, пускай они на эту тему и думают. Я на эту тему думать отказываюсь и говорить тем более. (Смех в студии)
Леонид Велехов: Что вы взяли отца? Что хотели бы взять, но не удалось? И что никогда не хотели бы от него взять?
Алексей Симонов: Что бы хотел взять – это профессионализм. Когда-то мы с ним стали переводить одну пьесу с английского языка. Как известно, из нас двоих английский язык знал я, а переводили мы вдвоем. Поэтому я сперва сделал черновой перевод этой пьесы…
Леонид Велехов: Это был Миллер?
Алексей Симонов: Да, это был Миллер, "Цена". Он сел к столу, и вдруг на моих глазах очень приличный перевод пьесы для чтения стал превращать в пьесу для театра. Это было просто колоссальной школой профессиональной.
Теперь второе. У меня нет твердого характера, который, если считал, что он прав, мог проломить стену. У меня этого нет. В нем мне это не нравилось, а уж применительно к самому себе тем более бы мне это не нравилось.К сожалению, я на 5 см его короче. Во мне 173, а в нем было 178. Когда ты берешь донашивать за отцом пиджаки, это очень мешает. Поэтому лучше всего я за ним донашивал головные уборы, потому что и него, и у меня размер головы 61. Есть фотографии, на которых он в тех кепках, которые я потом за ним донашивал.
Леонид Велехов: Замечательно! Спасибо! Это было очень интересно!
