Получив в свое время благословение от Булата Окуджавы, Вероника Долина ворвалась в застойный мир советской культуры с глубокой и тонкой лирикой, «крамольной» искренностью и очень красивыми мелодиями. Сотни ее песен, баллад и стихов – это золотой фонд, настоящая поэзия. Приехав в Израиль, поэт и бард рассказала, что для нее эта страна, как ей дышится в сегодняшней Москве, и почему Facebook стал литературным явлением.
– Вероника, вы приехали в Израиль в сложный для страны момент. В стране очередная интифада. Не страшно?
– В Израиле всегда непросто. Разве можно угадать? Я два года здесь не была, приехала наконец. Что же мне пугаться? Я уже здесь как родная, здесь живут мои близкие люди. Ни умом, ни сердцем пугаться не буду. Вот внезапную мысль скажу. Израиль – это Израиль. Я не большой любитель штампов. Это просто обиталище моих родных и близких людей.
– Я помню, как вы в 90-х пели: «Говорила мне тетя, моя беспокойная тетя, поправляя нетвердой рукою фамильную седину: “Что посеяли, то, говорю тебе я, и пожжете, я с других берегов на дымы эти ваши взгляну”…» Это та самая тетя, которая живет в Израиле?
– У меня много теть живет здесь и много братьев. Здесь давно укоренилось мое землячество, ну, не бесконечно давно, не библейски давно, а 25 лет назад. Тогда я и приехала сюда первый раз и с тех пор отношусь к стране, как к родной и близкой.
– А звучала ли еврейская тема в семье?
– Нет, практически не звучала. Семья была советская, инженерно-медицинская, и там всё было таким, каким и должно было быть в Москве 50–70-х годов.
– Перенесемся в Москву 2015-го. Как вы ощущаете атмосферу в стране, как реагируете на нее? Как вам дышится и пишется в Москве сегодня?
– Знаете, я не певец комфорта. Для меня некомфорт – в порядке вещей. Я на самом деле не капризна, а внутренне некомфортна уже давно. Так что получается, что даже в нынешней ситуации я как рыба в воде. Трое детей моих выросли, приобрели некоторый внутренний голос, который так просто не задушишь. Во всяком случае, пока этого не произошло, к счастью, а случится ли тут что-то необратимое – я не знаю. Да, там у нас сильные процессы происходят. Как мы сможем им противостоять и получится ли это? Всё живое в стране думает, что, может быть, вывернется, ускользнет. И я так думаю. Но перспективы неважнецкие, конечно.
Тут ведь еще и еврейская карта разыгрывается. Да, собственно, не только в России – во всем мире. А когда в России еврейство выходит на телеэкраны, мы видим Сатановского – в одной роли, Авигдора Эскина – в другой роли. Смотреть на это страшно, болезненно, отвратительно. А есть еще и Жириновский, на которого весь мир с отвращением смотрит. Ну, это специальные люди на специальной работе. Стараешься об этом не думать. Но есть один плюс. Некоторые люди так ужасны, что на этом фоне выглядеть человеком очень просто.
– Недавно поклонники бардовской песни прочитали в «Новой газете», в статье Нателлы Болтянской «Поднявший меч на наш союз», об идеологическом расколе в ваших славных бардовских рядах. Действительно раскол?
– Раскол был и раньше. А сейчас… Всем нужно выживать, что тут скажешь? В каждом сообществе такая ситуация. Что ни день, то раскол. Что ни поэтическая премия – скандал. Вот вручали Юлию Киму литературную премию. Скандал. Дали Нобелевскую премию по литературе Светлане Алексиевич – опять скандал. Не мирового уровня, конечно, а нашего, деревенского. Не понимаю, откуда такое воспаление непонятно каких органов? И мы уже привыкли к этой скандальности, как к норме, вот что плохо. Отвратительно.
– А разве это не повторение пройденного? Ну, давайте Нобелевскую премию Пастернака вспомним. И что тогда об этом писали в советских газетах. Есть параллели?
– Нет здесь параллелей. Что, наши люди поголовно так завистливы и мелки? Так что ли? Ну да, когда они визгливо настаивают на чем-то позорном, складывается такое впечатление. Но для меня это всё же было несколько ошеломительно. Я очень праздную Нобелевскую Алексиевич. Никого об этом не спрашиваю, а то вдруг обнаружится, что именно их и не следовало спрашивать. Литературные наши новости неуютные.
Хотя есть ведь, есть повод для оптимизма! Например, все, кто пишут в Facebook, невероятно продвинулись в сторону качества. Это просто футурология какая-то. Такая информация с космического спутника нашей литературы: «Передайте на Землю, что у нас дела обстоят не так плохо. Космонавты чувствуют себя хорошо. Все системы корабля функционируют». Все пишут очень прилично. А поэтическая публика вообще отлично пишет. Вот вам мое «пожилое» мнение.
– То есть тяжелые времена ведут к взлету литературных талантов? Как всегда, но в новой интернет-реальности?
– Facebook открыл такое «автотиражирование», как ежедневную практику, и это то, к чему человечество стремилось. Поди-ка попробуй. Каждый день люди в строчках упражняются. И какие результаты! Три-пять лет под руководством Цукерберга, и мы покроем землю такой паутиной, такой будет десант прилично пишущих людей! Гомер на Гомере! И Овидием погоняет! Люди стали по-другому писать, степень раскрепощенности с трудом поддается анализу. И еще мы закрепили таким образом цеховые отношения. Это – зона моего оптимизма.
– Вы никогда не ассоциировались впрямую с жанром авторской песни, стояли как-то особняком…
– Нет, почему же. Барды мы, менестрели…
– Хорошо. На ваш взгляд, жанр угас, остался в прошлом вместе с великими именами Окуджавы, Высоцкого, Визбора? Или есть и тут повод для оптимизма?
– Знаете, это всегда было точечно. Да, мы скомпрометировали жанр песни с гитарой, и давно. Появилась самоуверенная молодежь, которая в одной кастрюльке варит тексты, в другой – какие-то музыки. Это исполнительство в домашнем стиле им кажется приемлемым, и публика покупает. В общем, я считаю, что всё, что связано с жанром – это уже давно упущенные возможности. Конечно, если люди собрались на факт моего выступления – блаженство. Но мне бы не хотелось вызывать просто ностальгические эмоции. Для меня главное – стихи, качество стиха, я за это могу пожертвовать и качеством исполнительства, и качеством жизни, и вообще многим.
– Размышляли ли вы когда-то об эмиграции? Особенно сейчас, когда ситуация в России многих к этому толкает?
– Ну, что теперь об этом говорить. Мы уже пожилые люди, и быть вне профессии для нас – полная тоска, вернее, склеп. А профессия моя там, где этот вот язык. И профессии моих детей с этим связаны. Ну и что, взять и уволиться? Мы давно поняли, что есть две ценности – живая жизнь и непогребенное достоинство. Нужно иметь очень мощную иллюзию, чтобы рвануть куда-то. Даже мои дети не могут эту «фею иллюзий» раскормить. А без иллюзий кто ж поедет.
Страшнее, чем в последнее десятилетие, в России, думаю, не будет. У меня семь внуков, вот моя внучка только что пошла в еврейскую школу. Там уютно. В настоящее время, конечно, замечаю в скобках. Если ребенок подучит иврит, я буду в восторге. У меня есть хижина во Франции, но я и туда не перебираюсь. Там у меня второй дом, претендующий на первый. Там мне легко дышать, там я занимаюсь сладкими для меня вещами. Хочу не вынужденной эмиграции, а жить по своей свободной воле. А там посмотрим.
Алла Борисова
