В издательстве «АСТ» вышла книга Антонины Пирожковой «Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле — и не только о нем». Вдова Бабеля прожила 101 год, из них последние 14 лет — в Америке с дочерью, внуком и его семьей и умерла три года назад.
Она была крупным инженером, строила станции московского метро, ее собственная карьера складывалась удачно. После ареста Бабеля в 1939 году она пятнадцать лет ждала его, не зная о расстреле, а с середины 60-х занималась наследием мужа: пыталась публиковать его тексты, разыскивала его архив — после ареста при загадочных обстоятельствах пропали и до сих пор не найдены рукописи, письма, дневники.
Режиссер, актер и театровед Андрей Малаев-Бабель — о дедушке и архивах КГБ, о бабушке и ее книге.
Про дедушку
Анна Немзер: В какой момент вы стали заниматься наследием Бабеля?
Андрей Малаев-Бабель: Вообще Бабеля я впервые не прочел, а услышал. Были в России в свое время такие мастера художественного слова — они со сцены читали Бабеля. Бабушка меня еще маленьким водила на концерты Дмитрия Николаевича Журавлева, потом постарше — на концерты Юрского, где я за кулисами встречал Утесова и он говорил: «Боже, как он похож на деда!» Хотя абсолютно никогда я в себе не замечал никакого внешнего сходства с Бабелем.
И в конце концов я в 2004 году — это была круглая дата бабелевская, 110 лет со дня рождения — обнаглел и с помощью Сары Кейн, режиссера из Великобритании, выпустил в моем театре в Вашингтоне спектакль «Бабель: как это делалось в Одессе». Я его сыграл уже более пятидесяти раз. Он прошел и в Вашингтоне, и в Балтиморе, потом он поехал по городам и весям — в том числе я его играл в Одессе на открытии памятника Бабелю, потом в Москве. Такое было первое соприкосновение с наследием Бабеля, чисто художественное.
Я всегда смеюсь: Пушкин говорил про одного из своих сыновей: «Не дай ему Бог идти по моим следам, писать стихи и ссориться с царями». Так и мне — не дай Бог начать писать прозу — вы представляете, с кем бы меня сравнивали. Но, к счастью, я прозу не пишу, я же записался в профессора и пишу академические книги о театре. И вот неожиданно стали появляться приглашения — то написать предисловие к эстонскому изданию произведений Бабеля, то дать интервью.
А затем после смерти бабушки моей, Антонины Николаевны, — она умерла три года назад — я понял, что на меня лег груз, который лежал на ее плечах. В этот момент я осознал, что теперь некому следить за качеством изданий, некому переговариваться с бабелеведами. Она же очень долго искала конфискованный архив. Последний ее запрос в кабинет Ельцина был меньше чем за год до ее отъезда из России в 1996 году. На этот запрос ей даже не ответили. Вот это все у меня вылилось в результате в идею документального фильма "В поисках Бабеля".
Я нашел кинематографиста Дэвида Новака, который году, наверное, в 2002-м взял у бабушки довольно обширное интервью — последнее, по-моему, хотя это было задолго до ее смерти. Оно, конечно, вошло в фильм — и знаете, человек перед камерой всегда немножко играет, я тоже, когда включается камера, не могу о ней забыть. А у нее полная искренность, полное отсутствие позы.
АН: А что сейчас с фильмом, он уже готов?
АМ-Б: Фильм снимается уже два года, но делается он по бабелевскому рецепту. Вы же помните, как он писал: приносил черновик в редакцию, получал гонорар, приходил на следующий день, говорил — ой-ой-ой, вот тут надо запятую подправить, я возьму и завтра принесу — и исчезал на годы. Так же и мы. Была киноэкспедиция — мы начали снимать в Америке, был Нью-Йорк, потом был Львов, то есть местечки конармейские. Была Одесса и литературный фестиваль, организованный журналом «Октябрь», потом мы снимали в Москве и в Париже. Все места, связанные с жизнью Бабеля. Это все мы сделали летом 2011 года. Прошедшим летом мы повторили некоторые маршруты, опять Париж, Одесса, Москва. Материалу часов на триста, а может, и больше. Теперь нужно смонтировать, потом написать музыку, кроме того, режиссер хочет, чтобы там была и анимация. Если фильм будет готов к лету, это будет чудо.
АН: Кто финансирует эти съемки?
АМ-Б: Финансирование идет из очень разных мест — там и фонды, и частные лица. А вообще очень много денег внесено людьми, которые во всех этих местах нас принимают, селят, возят по всем местам съемок, кормят, поят.
Так было и с памятником Бабелю, который сделал Георгий Франгулян в Одессе, — это ведь тоже был сбор средств по всему миру. Конечно, огромную долю потом вложили какие-то корпорации и фонды, но начиналось — с миру по нитке.
АН: Виталий Александрович Шенталинский, занимавшийся рассекречиванием архивов, рассказывал мне, что двадцать четыре папки рукописей Бабеля находятся неизвестно где. То есть получается, что мы не знакомы примерно с половиной того, что было написано Бабелем?
АМ-Б: Они ведь при обыске забрали и дневники, и записные книжки, и переписку огромную. Так что если это все считать, так и больше половины получается.
АН: Как вы контактировали с архивами ФСБ?
АМ-Б: Впервые туда пошла моя мама вместе со своим сводным братом Михаилом Ивановым, сыном Бабеля, который был потом усыновлен Всеволодом Ивановым. Он замечательный художник. Это был то ли конец 80-х, то ли начало 90-х — в момент активного рассекречивания архивов. Почему не пошла бабушка, я не понимаю — она всегда сама контролировала все, что было связано с Бабелем, как бы это ни было тяжело. Одни эти многочисленные интервью, где каждый раз ее просили рассказать об аресте Бабеля. А ведь это все произошло на ее глазах. Было видно, чего ей это стоило эмоционально, но она через это проходила каждый раз. А в архив не пошла — может, болела?
АН: Что им дали посмотреть?
АМ-Б: Протоколы всех допросов, приговор, справку о приведении приговора в исполнение, ордер на арест, подписанный сильно после ареста, то есть они его арестовывали без ордера. Его собственные показания, показания, уже состряпанные следователями на основе как бы его слов, — обычные дела. Его запросы в прокуратуру, где он берет обратно свои показания. Под конец уже он начинает говорить: «Я оклеветал людей». Несколько раз он писал просьбы дать возможность поправить свои рукописи. Просьбы дать возможность окончить последнюю работу — сборник «Новые рассказы».
Все это на них произвело тяжелейшее впечатление. Эти же бумаги увидел и я, когда мы вместе со съемочной группой фильма были в ФСБ и глава архива Василий Степанович Христофоров не только с нами встретился, но и дал интервью и перед камерой пролистал дело вместе со мной. И после этого я оставался с делом наедине еще несколько часов и комментировал перед камерой по-английски и по-русски свои впечатления. Эта многочасовая встреча в архиве ФСБ в результате подтвердила, что в день ареста все эти двадцать четыре папки, огромное количество блокнотов, писем и дневников были выданы некоему Кутыреву, он это все сложил в шесть мешков, запечатал сургучными печатями и — неизвестно куда дел.
То есть нет никакой документации о том, куда ему поручили доставить эти бумаги — то ли наверх, то ли в какие-то хранилища, то ли отвезти на свалку и сжечь, — но и акта о сожжении нет. Все это наводит меня на мысль о том, что человеку, который затребовал эти документы, не требовалось отдавать никаких письменных приказаний, он мог просто позвонить…
АН: Вы что имеете в виду — что звонили с самого верху?
АМ-Б: Мне кажется, да. Чтобы изъять все эти документы и при этом не оставить никакого следа бумажного… наверное, НКВД не по всякому устному распоряжению рассталось бы с этими документами, даже не сделав каких-то пометок. Это мои логические домыслы. Мнений по этому поводу куча — скептики говорят, что, конечно, если бы они были, они давно бы уже нашлись. Говорят — такой был произвол, такое было разгильдяйство, что все могло быть. А кто-то говорит — да что вы, там каждая буквица, каждая калоша Бабеля на учете.
АН: В итоге получается, что как после ареста все было окутано мифами, как вашей бабушке морочили голову много лет, не говоря, где он, что с ним, где его бумаги в конце концов, так и сейчас — мы ничего не знаем.
АМ-Б: Времена все-таки поменялись — кто мог представить себе тогда, что меня допустят в этот архив, да еще со съемочной группой аж из Америки?
Тут сложно — наверное, нероссийскому человеку не верится, что такое возможно: пропал архив великого писателя, и все. А в России, вероятно, расклад иной: господи, ну столько других дел, столько арестованных писателей — ну неужто сотрудник ФСБ просыпается каждое утро с мыслью: «Что я сегодня сделал для того, чтобы отыскать архив Бабеля?» Одно мне ясно — пока не будут произведены серьезные розыски, говорить о том, что архив исчез, преждевременно.
АН: Продолжаете ли вы поиски?
АМ-Б: Я хочу создать фонд Бабеля, который бы инициировал эти поиски и спонсировал их. А искать надо в разных направлениях. Версия того же Шенталинского ведет в президентский архив, потому что, он считает, Сталин мог затребовать бумаги. Ему могло быть любопытно, что там пишет Бабель: а вдруг там о нем что-нибудь? Ходили же безумные слухи, что Сталин обращался к Бабелю с предложением написать о нем роман.
При правительстве Москвы есть отделение по работе с репрессированными, и представитель этого отделения со мной недавно связался, то есть я надеюсь еще и на какие-то усилия с этой стороны. Есть «Мемориал». Я, конечно, буду искать.
АН: Вы поездили по миру, снимая этот фильм. Как воспринимают Бабеля в разных странах?
.
АМ-Б: Его стали разрывать на части. Кто-то говорит, что Бабель — русский писатель, кто-то — что еврейский, а на Украине уверены, что украинский. Меня это радует, был бы плохой писатель, не сражались бы за него — наоборот бы, на друг друга спихивали, заберите его.
Мы начали говорить про мифы и мистификации — так вот, у Бабеля миллион разных масок, которые он либо сам носил, либо на него надели, а он и не сопротивлялся. Серьезные исследователи этого избегают, а люди, которые не вникают, поддаются на уловки то прессы, то самого Бабеля, путают Бабеля и Паустовского, а Паустовский и сам был великий враль.
АН: Какие еще есть мифы? Вы упомянули версию про Сталина, который хотел роман о себе заказать…
АМ-Б: Вот сказал и еще один миф родил таким образом. Есть главный миф о любовном треугольнике: Ежов, жена Ежова и Бабель. Да, у Бабеля с Евгенией был роман, который продолжался какое-то очень короткое время — 1927–1928 годы. Но так как это была явно не та дамочка, которая могла бы заинтересовать Бабеля, этот мимолетный роман быстро расстроился. Она в 1931 году вышла за Ежова. Дальше она завела литературный салон. Туда приходил и Утесов, и Михоэлс, и Бабель, конечно. Она как-то спросила Бабеля: «Как ко мне относится Антонина Николаевна?» А Бабель сказал: «Антонина Николаевна трудящаяся женщина, а вы накрашенная сановница». Она попросила мужа поставить ее редактором журнала «СССР на стройке». Бабель тут же этим воспользовался и сделал потрясающий номер, посвященный памяти Горького.
А миф говорит о том, что Бабель — лихой казак — крутил роман с женой главы НКВД. Дальше миф нам говорит, что Ежов из ревности стукнул на Бабеля. Но знаете, НКВД было чем заняться вместо того, чтобы выяснять, кто с кем спал в 1928 году. За Бабелем НКВД следило чуть ли не с 1932 года. На него написано множество доносов, но не в них дело: было постановление Сталина — приведите Бабеля. Сколько доносов, которые из Бабеля выбивали на следствии под пытками, ушли в песок, и им не дали ход. Ведь его заставили оговаривать и Эйзенштейна, и Олешу, и Эренбурга. Наличие доноса и арест человека — две разные вещи. Ведь люди в полуобморочном состоянии в НКВД под пытками доносили на всех и на вся. Записывались только те доносы, которые были им нужны.
АН: То есть арест был личным распоряжением Сталина?
АМ-Б: На Бабеля Сталин точит зуб с «Конармии» — нельзя было ее таким образом показывать, и все дружки Сталина — тот же Буденный — были в ярости. Но Бабель до какого-то момента был нужен — как единственный советский писатель, уважаемый за рубежом, и как возможность показать, что советская литература — не все пропаганда. В 1939 году Сталин распрощался с французскими коммунистами, решив, что эти европейские слюнтяи ему не нужны, и сделал ставку на Гитлера. В этот момент Бабеля арестовывают, а когда подписан пакт Молотова — Риббентропа, Бабель — это единственное показание, которое до нас дошло из тюрьмы! — подсаженному к нему в камеру человеку говорит: «Ну все, теперь меня расстреляют».
АН: До ареста, насколько я понимаю, он тоже хорошо понимал, к чему все идет?
АМ-Б: Да, он все хорошо понимал, он был наивен только в одном — он сначала думал, что его посадят и что в тюрьме ему дадут писать. Актриса МХАТа Ангелина Степанова писала Эрдману в ссылку, что Бабель говорит: «Боже мой, как я завидую Эрдману, вот меня бы сослали, сколько бы я написал!» Может быть, он просто успокаивал близких, когда говорил: «Я ареста не боюсь, только бы дали писать». Но ведь даже и в НКВД он постоянно просит дать ему рукописи. Значит, все-таки у него была эта надежда — что дадут писать.
Про бабушку
АМ-Б: … Моя бабушка была человеком целомудренным — ни одного грубого слова из ее уст не вышло. Она не терпела скабрезного и могла просто посмотреть на человека и тем самым поставить его на место, и этого было достаточно. Так же как Бабель мог поставить на место человека, сказав: «Ваши остроты не поднимаются выше бельэтажа человеческого тела». И вот я помню, что мы сидели на кухне с дальним родственником Бабеля Мишей Порецким — тогда ему уже было за 80. И он неожиданно, ни с того ни с сего улыбнулся и торжественно заявил: «После того как в жизни Бабеля появилась Антонина Николаевна, он уже по девкам не ходил». Я посмотрел на него в ужасе, я подумал, что сейчас она на него цыкнет — но нет, она только очень таинственно улыбнулась.
АН: Книга воспоминаний Антонины Николаевны — это почти весь ХХ век, это традиционно — очень интересно и очень тяжело, но кроме этого — за фактурой вырастает очень выразительный ее образ. Как он соотносится с тем человеком, с которым вы прожили всю жизнь?
АМ-Б: Мне кажется, что очень даже. Это, конечно, наше огромное счастье, что мы имели возможность с ней общаться в течение стольких лет, ей все-таки был 101 год, когда ее не стало.
У нас ней была огромная дружба. Бабушка меня воспитала, потому что мама растила меня одна и работала, она была архитектором. Бабушка и писала о Бабеле, и пробивала какие-то бабелевские издания, что было тогда очень трудно, и меня водила в музыкальную школу, и даже написала небольшую книгу про мое детство.
Она всю жизнь прожила с таким доброжелательством к людям. Она могла быть строгой, в каких-то ситуациях непримиримой, но злобы никогда не было — и была удивительная отходчивость.
Она была человеком большого и, я бы сказал, универсального таланта: инженерного, математического, но и литературного — ей даже в школьном аттестате написали так. Другое дело, что она отдала инженерной деятельности огромную часть своей жизни, а писала она только о Бабеле — и потом о своей жизни. Но недаром же Бабель подметил в ней дар рассказчика.
АН: Его вы не знали, а с ней прожили много лет — вам легко себе представить их отношения, их совместную жизнь?
АМ-Б: Они с Бабелем сильнейшим образом влияли друг на друга. Бабель боролся с ее излишней принципиальностью, говорил ей: «Не надо быть такой прямолинейной», когда она высказывала, что думает об Утесове, в лицо Утесову.
Бабель ее, конечно, преобразил. Но и она повлияла на него, безусловно. Ведь в его произведениях не было никакого идеала до поры до времени; вы же знаете, что у него за герои: живодеры и бандиты. И вот с ее приходом в его жизнь впервые появляется идеал — именно женский; это рассказ «Нефть», это пьеса «Мария».
АН: Вы говорите, что в ней не было злобы. Но она пережила арест и расстрел мужа – как она относилась к советской власти, как говорила о ней со своей дочерью, с вами?
АМ-Б: Абсолютно откровенно говорила — как про страшную, чудовищную, порочную систему. Среда, в которой я рос, была, в общем-то, диссидентская – и все разговоры соответствующие.
Ее собственная карьера при этом складывалась удивительно удачно. Она писала: мне трудно говорить о своей инженерной карьере, чтобы люди меня не заподозрили просто в хвастовстве. Потому что — успех за успехом. Одна сложная задача разрешенная за другой. Ведь сколько инженеров, сколько архитекторов работало в корзину, — у нее все построено. И тоннели, и станции метрополитена, и мосты. Все это какая-то сказка — а с другой стороны, сказка с очень горькой изнанкой. Чего стоило этому человеку появляться каждый день на глазах людей оптимистичной, бодрой, «у меня все в порядке». Только под самый конец жизни она могла сказать: «Я каждый вечер представляю себе, как Бабеля ведут на расстрел».
