Вершиной травли Маяковским Булгакова стал разнос пьесы «Дни Турбиных», которую поэт предлагал пролетариям срывать. Булгаков был близок к самоубийству, но его опередил Маяковский. Уход из жизни его недруга вдохновил писателя продолжать писать «Мастера и Маргариту», где поэту он отвёл роль Иуды.
Литературовед Лидия Яновская в 1974-85 годах вела активную переписку со второй женой писателя Михаила Булгакова Любовью Белозерской-Булгаковой. В одном из писем жена Булгакова рассказывает, как поэт Владимир Маяковский травил Михаила Булгакова.
У Маяковского и Булгакова было мало общего. Первый занимал сначала крайне левый фланг, а в конце жизни отбросил все свои прежние идеологические установки и пошёл в услужение режиму Сталину. Второй был крайне правым, и к тому же религиозным человеком. За Маяковским была мощная писательская организация (сначала ЛЕФ, потом РАПП), поддержка бюрократии и спецслужб, за Булгаковым не было никого. Пролетарский поэт считал своим долгом не давать писательскую дорогу «чужеродному элементу».
Любовь Белозерская-Булгакова пишет Лидии Яновской, как Маяковский воспринял пьесу Булгакова «Дни Турбиных» в 1926 году. Известна официальная версия выступления Маяковского по пьесе, но жена Булгакова приводит и неофициальный вариант, каким она его запомнила:
«Диспут состоялся в день генеральной репетиции «Дней Турбиных», после спектакля, но Маяковский, по-видимому, на спектакле не был. После он говорил:
«В чем не прав совершенно, на 100%, был бы Анатолий Васильевич <Луначарский>? Если бы думал, что эта самая «Белая гвардия» является случайностью в репертуаре Художественного театра. Я думаю, что это правильное логическое завершение: начали с тётей Маней и дядей Ваней и закончили «Белой гвардией». (Смех) Для меня во сто раз приятнее, что это нарвало и прорвалось, чем если бы это затушевывалось под флагом аполитичного искусства. Возьмите пресловутую книгу Станиславского «Моя жизнь в искусстве», эту знаменитую гурманскую книгу, – это та же самая «Белая гвардия» – и там вы увидите такие песнопения по адресу купечества в самом предисловии: «К сожалению, стеснённый рамками, я не могу отблагодарить всех, кто помогал строить наш Художественный театр».
(Л. Е. Белозерская-Булгакова. 1980-е годы)
В отношении политики запрещения я считаю, что она абсолютно вредна. Запретить пьесу, которая есть, которая только концентрирует и выводит на свежую водицу определённые настроения, какие есть, – такую пьесу запрещать не приходится. А если там вывели двух комсомольцев, то давайте я вам поставлю срыв этой пьесы, – меня не выведут. Двести человек будут свистеть, а сорвём, и скандала, и милиции, и протоколов не побоимся. (Аплодисменты). Товарищ, который говорил здесь: «Коммунистов выводят. Что это такое?» Это правильно, что нас выводят. Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнуть – и пискнул. А дальше мы не дадим. (Голос с места: «Запретить?»).
Много раз перечитываю речь Маяковского и всегда недоумеваю: почему запретить, снять пьесу плохо, а двести человек привести в театр и устроить небывалый скандал, это можно, это хорошо».
Будьте здоровы. Ваша Л. Яновская. 29 мая 74»
Это был лишь один эпизод травли Маяковским Булгакова. Поэт клеймил его с трибуны, в кулуарах в писательской среде недоумевал, почему «этот белогвардеец ещё на свободе». В те годы – во второй половине 1920-х – Булгакова сплошь преследовали неудачи, и отношение Маяковскому к нему лишь добавляло трагизма его жизни. Писатель стал подумывать о самоубийстве. Но тут неожиданным образом Маяковский в итоге спас жизнь Булгакову. Лидия Яновская писала об этом периоде жизни Булгакова:
«Трагическое самоубийство Маяковского 14 апреля 1930 года вызвало неожиданно сильный резонанс в стране. 17 апреля, в день похорон, улица Воровского в Москве, возле Союза писателей, сколько хватал глаз, была запружена бесконечным потоком медленно идущих и стоящих вплотную к стенам людей. На фотографии Ильфа, сделанной во дворе Дома писателей, – невиданно мрачное, отчаянное лицо Михаила Булгакова.
(Михаил Булгаков и Елена Булгакова. Апрель 1935 года)
Тени безысходности на этом лице вызваны не только горечью похорон. Смерть Маяковского совпала с одним из самых тяжких моментов собственной судьбы Михаила Булгакова.
Система выдавливала его из жизни. Была зарублена новая пьеса – «Кабала святош» – по примеру всех запрещённых и снятых со сцены прежде. Не было надежды ни на какую работу. Даже Любови Евгеньевне, нашедшей какой-то заработок в какой-то редакции, узнав, что она жена Булгакова, вежливо отказали.
28 марта, за двадцать дней до этих трагических похорон, Булгаков написал своё известное письмо «Правительству СССР». Фактически – Сталину. «Я прошу, – писал он, – о назначении меня лаборантом-режиссёром в 1-й Художественный театр… Если меня не назначат режиссером, я прошусь на штатную должность статиста. Если и статистом нельзя – я прошусь на должность рабочего сцены. Если же и это невозможно, я прошу Советское Правительство поступить со мной, как оно найдет нужным, но как-нибудь поступить, потому что у меня, драматурга, написавшего 5 пьес, известного в СССР и за границей, налицо в данный момент – нищета, улица и гибель».
Ответа не было. Судьба Маяковского оборачивалась для Булгакова овеществлением его собственной судьбы.
Булгаков действительно был близок к самоубийству. Думаю даже, что смерть Маяковского остановила его пистолет.
Он ведь не был человеком группового поведения и не был склонен повторять чужие поступки. Новый выстрел прозвучал бы не решением, а подражанием, истеричным повтором. В каком-то смысле пуля Маяковского просвистела вместо булгаковской.
Тем не менее, назавтра после похорон Маяковского – 18 апреля – Булгаков получил наконец ответ на своё «Письмо»: ему позвонил Сталин. Надо думать, неприятно пораженный размахом прощания с поэтом, «вождь» не желал повторения подобных похорон.
Не буду пересказывать этот хорошо известный разговор. Со стороны Сталина ход, как всегда, был продуман и точен. Уже в мае того же года агент ГПУ доносил:
«Необходимо отметить те разговоры, которые идут про Сталина сейчас в литер. интеллигентских кругах. Ведь не было, кажется, имени, вокруг которого не сплелось больше всего злобы, мнения как о фанатике, который ведёт к гибели страну, которого считают виновником всех наших несчастий, как о каком-то кровожадном существе, сидящем за стенами Кремля. Сейчас разговор: – А ведь Сталин действительно крупный человек и, представляете, простой, доступный. А главное, говорят о том, что Сталин совсем ни при чём в разрухе. Он ведет правильную линию, но кругом него сволочь. Эта сволочь и затравила Булгакова, одного из самых талантливых советских писателей».
И особенно бодро звучали следующие строки доноса: «Нужно сказать, что популярность Сталина приняла просто необычайную форму. О нём говорят тепло и любовно, пересказывая на разные лады легендарную историю с письмом Булгакова».
Самоубийство Маяковского не только остановило расставание с жизнью Булгакова, но и взбодрило его и послужило толчком к продолжению написания романа «Мастер и Маргарита».
Булгаков был настолько потрясён внезапным крушением «медного всадника» советской литературы, что возобновил работу над оставленным было романом о князе тьмы. На его глазах разыгрывалась грандиозная драма воистину библейского масштаба, где кесарем был Маркс с его «самым верным учением», наместником кесаря в России, прокуратором Пилатом – генсек Сталин, начальником тайной службы Ершалаима Афранием – Агранов с Ягодой, гонимым проповедником Иешуа – Мастер (сам Булгаков), распятый на газетных полосах; наконец, румяным менялой из Кириафа (душу променявшим на монеты) – рослый поэт из Багдади, променявший талант на партийный агитпроп.
В глазах Булгакова Маяковский мог быть только Иудой, ведь он предал свой «атакующий класс», став новым пролетарским буржуа: заграничные поездки, большие гонорары, валютные подарки любовнице – всё это мало вязалось с образом пламенного «агитатора, горлана-главаря». Да ещё гипертрофированная забота о собственном здоровье. Маяковский никогда не пил сырой воды, постоянно носил с собой мыльницу и фляжку с кипячёной водой. Его отец умер от заражения крови, уколовшись ржавой скрепкой, и сын всю жизнь боялся повторить его судьбу.
Маяковский предал и своих собратьев по литературному объединению. Как только ЛЕФ ослабел и оказался неугоден Сталину, Маяковский покинул «левый фронт» и перебежал в стан бывших противников.
(М. Файнзильберг, В. Катаев, М. Булгаков, Ю. Олеша, И. Уткин на похоронах Маяковского. 17 апреля 1930 год. Фото И. Ильфа)
Иудин грех был и в его отношениях с Горьким. Присоединившись к кампании против Горького, организованной сверху, он в «Письме писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому» в вызывающей манере осудил пролетарского писателя как эмигранта. Горький ему этого никогда не простил.
Тогда же Булгаков писал: «Всё равно, как бы писатель не унижался, как бы не подличал перед властью, всё едино, она погубит его. Не унижайтесь!»
65 элементов 5,502 сек.