В столице Украины прошел творческий вечер известного советского и израильского поэта и писателя Знаменитые «гарики» — иронические четверостишия Игоря Губермана — принесли их автору любовь и обожание читателей. Появившись из-под пера поэта, они тут же уходят в народ, словно горячие пирожки: «Одна мечта все жарче и светлей, одну надежду люди не утратили, что волки превратятся в журавлей и клином улетят к е… ни матери!» Игорь Губерман предпочитает сам декламировать свои творения. Причем делает это с явным удовольствием, отнюдь не стесняясь нецензурной лексики, которой переполнены его детища.
Игорь Миронович давно и крепко связан с Украиной. Он родился в Харькове, учился в Москве, пять лет отсидел в лагере в Сибири. Последние тридцать лет поэт живет в Израиле, но часто наведывается в Россию и Украину, которая, по признанию Игоря Мироновича, его «незаживающая рана». Он внимательно следил за событиями, которые разворачивались в Украине на протяжении последнего года. Говорит, что часто порывался приехать к нам, но смог выбраться только сейчас. В Киеве поэт и писатель встретился со своими поклонниками на творческом вечере. Каждый стих, продекламированный со сцены, был встречен бурными аплодисментами. «Мое сердце с Украиной!» — признался Игорь Миронович, отсыпая горсть искрометных «гариков» в адрес России. Два часа он провел на сцене один на один со зрителем. Сделал лишь короткий перерыв на перекур, признавшись, что несмотря на преклонный возраст — мастеру 78 лет — до сих пор не может избавиться от нескольких вредных привычек и ироничного отношения к самому себе: «В толпе замшелых старичков уже по жизни я хромаю, еще я вижу без очков, но в них я лучше понимаю…»
— Игорь Миронович, в каком возрасте вам жилось комфортнее всего?
— Мне всегда комфортно было. Но, конечно, в молодости легче. Ведь тогда девки были красивше. Так что, если спросить меня, о каком периоде своей жизни я вспоминаю с тоской, наверное, отвечу: о самом молодом.
— Вы и тогда были непотопляемым оптимистом?
— Конечно. Знаете, здесь нет моей заслуги, думаю, это у меня гормональное. Скорее всего, от отца. Отец был советским инженером, на всю жизнь испуганным 1937 годом. Поэтому и шутки у него были печально-оптимистические. В 70-е годы, когда я еще жил в Советском Союзе, были популярны кухонные посиделки с друзьями. Там можно было поговорить на все темы, осудить советскую власть, выпить водки. Папа жил с моей семьей, и когда у меня собирались друзья, мог подойти к столу и сказать: «Гарик, тебя посадят раньше, чем ты этого захочешь».
— Кстати, о «гариках». Как появилось это название?
— Вместе со мной. Меня зовут Игорь, но дома всегда звали Гариком. Бабушка произносила мое имя замечательно: «Гаринька, каждое твое слово лишнее!» Но в последние годы я замечаю, что появились сотни мариков, юриков, петиков, васиков. Одна старушка выпустила три тома ириков. Графоманы — это кошмар! Хотя есть у них и одно потрясающее достоинство. Среди многих страниц бреда, неправильной грамматики может вдруг появиться четверостишие, которое никогда не напишет профессионал. Один мужик из Екатеринбурга прислал мне большую поэму про историю России. Жуткая вещь. Но где-то в середине, на уровне Киевской Руси, потрясающие строки: «Но как бы тело не болело, стрелу татарскую кляня, оно у князя было цело и даже село на коня». Таким строчкам поэты могут позавидовать.
— И вы?!
— Я тоже завистлив. Как литератор. Меня не интересуют ни деньги, ни власть, ни новая машина, ни молодая жена. Я завидую удаче на том поле, на котором мог сыграть и сам — чужим четверостишиям. Хотя мне грех жаловаться на судьбу. В конце концов мне удалось издать все, что выходило из-под моего пера. А есть же авторы дивных стихов, которые так и остались неизвестными. Вот такое народное стихотворение, явно написанное интеллигентом: «Слесарь дядя Вася меж берез и сосен, как жену чужую, засосал ноль восемь». Мне прочитали стих, и я чуть не помер от зависти, потому что написано в моей поэтике. Я мог его сочинить, но это сделал кто-то другой: «Посланный на … иду по дороге и думаю: «Пьяный ты скот! Ведь по этой дороге шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год».
— Знаете, что несмотря на непростой жизненный путь вас называют везунчиком?
— Слышал. Тут все очень просто. Моя самая большая удача — женитьба на Татьяне (дочь писателей Юрия и Лидии Либединских. — Авт.). Как говорится, бабу, конечно жалко, но… Это все шутки. На самом деле, мне в этом смысле несказанно повезло. В семейной жизни я счастлив уже 50 лет. Не знаю, как жена, но выбора у нее просто нет. По совету одного своего приятеля, я при заполнении анкеты в графе «семейное положение» пишу — безвыходное. Жена на меня часто обижается, что я смеюсь над семьей, но она сама надо мной издевается, как хочет. Года два назад в мае у нас произошло забавное событие. В кабинет, где я работаю, через распахнутое окно влетел голубь и затрепыхался по комнате. Жена моя, увидев это, стала кричать: «Гони, гони его скорее, а то он на тебя насрет как на литературный камень!» У нас в Израиле есть замечательный праздник — День семьи. Я жене написал очень нежный стих, после которого она долго думала, продолжать ли со мной разговаривать. «Много лет мы вместе, двое, как единый организм, за окошком ветер воет, навевая оптимизм».
— Рассказывают, что в Тель-Авиве вы местная знаменитость.
— Не знаю, как насчет знаменитости, но на улице меня действительно узнают. Признаюсь, очень приятно. Особенно, когда мы идем с женой куда-то вдвоем и какой-нибудь известный человек, увидев меня, кланяется. Уж тут я чувствую необыкновенный прилив сил, особенно, если накануне дома Татьяна об меня ноги обтирала. Кстати, вспомнил забавную историю, связанную с узнаванием. Меня в Мадриде, в музее Прадо, в мужском сортире опознал русский турист. Стоим так, тесно прильнув, прижавшись к нашим писсуарам. Почему тесно? В старой Одессе над писсуарами часто вешали объявление: «Не льсти себе, подойди поближе». Это писали уборщики. Так вот, стоим мы, друг на друга не глядя, вдруг он наклоняется к моему уху и спрашивает: «Вы Губерман, который пишет «гарики»? И, не прерывая процесса, жарким шепотом стал мне говорить немыслимые комплименты. Я в это время, из чистой вежливости чуточку скосив на него взгляд, с ужасом увидел, что он пытается из правой руки переложить кое-что в левую, чтобы пожать мне руку. В общем, я ушел первым…
— Вы пишете на заказ?
— Несколько лет назад со мной произошла забавная история. Мне в Иерусалим позвонил владелец какой-то крупной туристической конторы из Нью-Йорка: «Игорь Миронович, через нашу контору тысячи людей ездят в разные страны мира. А к вам в Израиль боятся из-за вашей ситуации напряженной. Прошу вас, напишите что-нибудь такое призывное». И гонорар хороший пообещал. Вот я на фоне старого города и записал обращение к собратьям: «Мы евреям душу греем, и хотя у нас бардак, если хочешь быть евреем, приезжай сюда, мудак». Не знаю, поставил ли он в свой проспект мое воззвание, но гонорар таки прислал.
— Вы покинули Советский Союз за несколько лет до его развала.
— Это было в 1987 году, тогда, честно говоря, трудно было предположить, чем все закончится. Перестройка началась в марте 1985 года. Год или полтора не верилось, что в России будет такое счастье, как свобода. И я писал недоверчивые стишки. Сейчас, когда в России в отношении свободы наступило сильное похолодание, многое из написанного тогда стало актуальным: «Вожди России свой народ во имя чести и морали опять зовут идти вперед, а где перед, опять соврали». Вот стих, который когда-то был лично посвящен Горбачеву: «Доблестно и отважно зла сокрушая рать, рыцарю очень важно шпоры не обосрать». Еще один из моих любимых: «А россияне живут и ждут, улавливая малейший знак, понимая, что на… т, но не зная, когда и как». Я хорошо помню, как узнал о том, что могу покинуть Союз. В конце 1987 года нас с женой вызвали в ОВИР, и дивной красоты чиновница сказала, что Министерство внутренних дел приняло решение о нашем выезде. Тогда я написал: «Нас много лет употребляли, а мы по слабости и емкости, послушно гнулись, но страдали от комплекса неполноцелкости».
— Россия, похоже, вновь мечтает о возврате в Советский Союз.
— У меня есть один стишок, который я, по-моему, в книги никогда не вставлял. Просто предупреждал своих друзей, живущих на Западе: «Получив в Москве по жопе, полон пессимизма, снова бродит по Европе призрак коммунизма». И еще два моих любимых о России: «Везде все время ходит в разном виде, мелькая между стульев и диванов, народных упований жрец и лидер Адольф Виссарионович Ульянов». «Я Россию часто вспоминаю, думая о давнем дорогом, я другой такой страны не знаю, где так вольно, смирно и кругом».
— У вас есть четверостишие, которое более всего подходит для Путина?
— Извините, но на этот вопрос я отвечать не стану. Во-первых, я иностранец и мне неловко отзываться о лидере другого государства. А во-вторых, если мне все же придется об этом человеке говорить, то я нарушу постановление Российской думы о запрете на бранные слова. Поскольку все, что я хочу сказать о нем, произносится лишь ненормативной лексикой.
— Что огорчает вас сейчас?
— Меня как непотопляемого оптимиста трудно расстроить. Даже вспоминая годы, проведенные за решеткой, умудряюсь шутить. Помню, в ссылке я встретился с одним заключенным. Он рассказывал, что у них в лагере сидел еврей по фамилии Райзахер. Он был хозяйственником, что-то украл и загремел. Знаете, какая у него была кличка? Меняла.
Старость навевает грусть. Правда, я и на эту тему умудряюсь шутить: «В органах слабость, за коликой спазм, старость — не радость, маразм — не оргазм». Несколько лет назад произошла забавная история в Лос-Анджелесе. Я выступал в крутом зале человек на 500. Озвучил эту шутку — смех вспыхнул одновременно и тут же потух. В резко наступившей тишине какая-то женщина громко и грозно сказала своему мужу: «Вот это запомни!» Впрочем, я считаю, что во всем надо уметь находить положительные стороны: «Полон жизни мой жизненный вечер, я живу, ни о чем не скорбя, здравствуй, старость, я рад нашей встрече, я ведь мог и не встретить тебя». «На свете жить с азартом так опасно, повсюду так рискованны пути, что понял я однажды очень ясно: живым из этой жизни не уйти».
