Галерист, коллекционер, публицист. Он был одним из первых в России, кто открыл собственную галерею, и первым, кто назвал ее своим именем. В 2012 году Марат Гельман открыл продюсерский центр «Культурный Альянс», дающий многим российским художникам дорогу в будущее. В беседе с корреспондентом Jewish.ru Марат Александрович рассказал о причинах успеха «Галереи Марата Гельмана», о «Культурном альянсе», об акционизме и о прибитых к Красной площади гениталиях.
— Марат, расскажите, пожалуйста, про ваше новое детище — «Культурный Альянс».
— Начиналось все так: три с половиной года тому назад, когда пермский проект начал формулироваться как большой, начались волнения. Стали говорить, например: «Как так, это же мы, Санкт-Петербург, — культурная столица». Начальство питерское получило нагоняй примерно такого содержания: «Вы отдали статус культурной столицы!». В результате мы договорились, что Пермь и Санкт-Петербург создадут некий культурный альянс. Первоначально было два города, которые занимаются между собой культурным обменом.
— То есть, поэтому и «альянс»?
— Совершенно верно. Это было очень позитивное время. В Перми мы сделали большую питерскую программу, в Питере — «Пермский период». Вскоре появились другие города, которые начали ко всему этому проявлять интерес и подключаться. Всего было 11 таких городов. Так образовался большой культурный альянс между городами. Раз в год мы собирались в Перми на фестивале «Белые ночи». Устраивали там выставки, фестивали. Это была первая ипостась формирования проекта. Второе: из этого очень быстро вырос продюсерский центр, который занимался продвижением этих артистов, художников и поэтов в мире. И третье — это галерея в Москве, где происходит презентация этих проектов. И если соглашение между городами умерло, когда в Перми поменялась власть, то продюсерская составляющая осталась. Раз в год мы осуществляем какие-то совместные проекты. А между делом занимаемся продюсированием молодых художников.
— Получается, это и есть то, во что трансформировалась знаменитая «Галерея Марата Гельмана»?
— Галерея Марата Гельмана умерла. Я ей не занимался с 2007 года. Она просто носила мое имя и управлялась с тех пор моей бывшей супругой. Я помогал ей, но не более того.
— Некоторые называют «Культурный Альянс» социальной сетью для художников.
— Сейчас мы делаем этот проект. Надеюсь, что скоро мы его покажем, и это будет настоящая социальная сеть. Это будут живые афиши культурных городов. Их будут создавать сами институции. Фактически она превратится в единую российскую художественную сцену.
— Что побудило вас обратиться к искусству?
— Все пять лет своей учебы в МИСИСе я работал в театре. Театр тогда был главным местом, где люди думали, обсуждали. Там был центр интеллектуальной жизни. В то время везде была цензура: в кино, в музыке, а изобразительное искусство было сверхидеологизированным. Театр же был более свободным. Например, приходит на премьеру какой-нибудь кагебешник, и ты показываешь ему одну версию спектакля. кагебешник уходит, и начинают играть настоящую версию. Когда я закончил институт, была очень скучная жизнь. Мне хотелось сделать ее более интересной. Тогда, в 1986-м, я сделал первую выставку — в Кишиневе. Она оказалась очень успешной. Все сказали мне: приезжай в Москву! Это была абсолютная авантюра. Свой путь к искусству, приехав в Москву, я начинал как коллекционер, но очень скоро стало понятно, что здесь нет экспертов и тех людей, которые будут помогать коллекционеру. Путем проб и ошибок я пришел к открытию своей галереи, полагая, что такая институция будет востребованна.
— Почему «Галерея Марата Гельмана» обрела такую известность?
— Во-первых, она была первой в своем роде. И главное: я был первым, кто назвал галерею своим именем. Это выглядело очень нагло. Тогда все галереи назывались так: «Московская палитра», «Искусство России», «Вся Москва» и так далее. На Западе принято знать, с кем имеешь дело. Приезжаешь, допустим, в галерею, а там уже новый директор. А тот, с кем вы договаривались, уже нет. А тут: «Галерея Марата Гельмана»! Значит, вы будете общаться только с Маратом Гельманом. Это персональная ответственность. Галерея оказалась очень удобной для коллекционеров, для художников, в общем, для всех. Кроме того, в это же время появились новые художники. Я привез сюда новую волну. Тогда российская художественная сцена состояла по большей части из концептуалистов и нонконформистов. И считалось, что больше ничего нет. А тут выяснилось, что есть и другие, и их много! Так что название галереи — это очень важно.
— В начале этого года ваш отец, Александр Исаакович Гельман, в интервью Jewish.ru сказал: «Быть евреем, да еще в России, означает жить с "нагрузкой” — помимо всех человеческих сложностей, трудностей, конфликтов еще и дополнительная "нагрузка”. Я со школьных лет усвоил: если ты еврей, то для того, чтобы тебя по достоинству оценили, ты должен все делать в два раза лучше, в три раза быстрее». Марат, вы согласны с отцом?
— В советское время это было распространенной вещью. То, что сказал отец, правда. При поступлении в институт мне говорили: «Ты должен делать лучше, ты должен знать лучше». На самом деле, отец стал думать о своем еврействе лет пять назад. А я все еще не начал. Я вспоминал о своем еврействе при поступлении. Я знал, что в Москве для евреев есть такие-то вузы. А в остальные просто бессмысленно пытаться поступить. Я поступил в институт и забыл обо всем этом. Когда я называл галерею своим именем, мне все говорили: «Марат, ты что! У тебя же такая фамилия говорящая». И я опять вспомнил про свое еврейство. Но я считаю себя скорее русским, чем евреем. А в религиозном смысле я всегда придерживался идей Льва Толстова. Я толстовец, так сказать.
— В России существуют премии для деятелей современного искусства. Зачем они нужны? Что они дают российскому обществу?
— Художественная среда — вещь достаточно живая. Она постоянно строит и разрушает иерархии. Она вся построена на каких-то репутациях. Премия — это один из инструментов продвижения творческого человека. Это очень важно для художников, которые находятся либо в начале своей карьеры, либо в конце. Для молодых это начало пути, а для вторых — признание за труды. В советское время была другая ситуация. Там премия переводила тебя в статус небожителей. Это была чистая иерархия. И если ты лауреат, то это влияло на очень многое. Но следует иметь в виду, что премия — это лотерея. И очень часто интересные и острые вещи выпадают. У премий есть жюри. И выигрывают те, кто устраивают абсолютно всех! Взять, например, литературу. Великий писатель Виктор Пелевин не получал литературной премии ни разу в жизни. Фанатов много, но есть и противники.
— По поводу острого. Недавно в Москве произошел случай, получивший всеобщий резонанс. Питерский художник Петр Павленский прибил гвоздем свои гениталии к брусчатке на Красной Площади.
— Этот премию не получит! (смеется).
— Для чего такие акции? Почему они существуют?
— Они существуют для того, чтобы промыть обществу глаза. Акционизм — это высказывание. Оно очень часто принимает радикальные формы. Это жест отчаяния. Художник видит, что в стране все свободы постепенно ликвидируются. Что власть держит всю страну за яйца. И что общество при этом достаточно инфантильно. Оно все терпит, вместо того чтобы встать, вытащить этот булыжник из Красной Площади и бросить его в Кремль. Общество концентрируется на статусе «пригвожденного». Интересно, что он заимствовал этот образ из тюремной практики. Когда заключенный борется со своей администрацией и видит, что уже ничего не получается, и его абсолютно игнорируют, он прибивает себя за яйца к табуретке. То есть, это последняя форма отчаяния. И тогда стекаются люди и говорят: «О, а в чем проблема-то?» Кроме того, в России есть традиция слабости, которая проявляет силу. Скопцы так боролись с церковью — отрезали себе гениталии. Это была их форма протеста. Люди ходили и истязали себя. Сила слабости заключается в том, что тебя не могут ударить, если ты ударишь сам себя. То есть угроза уже не работает. Так что я считаю, что это очень важная акция. Она как бы, с одной стороны, находится в русской традиции, и, с другой стороны, имеет самое прямое отношение к тому, что сейчас в стране происходит. Да и место-то какое! Удачнее не найти — Красная Площадь.
— Каким вы видите развитие современного искусства в России? Что делать?
— Первое и самое важное: когда начались выступления на Болотной площади в 2011 году, художники вдруг обнаружили, что перестали быть авангардом общества. И они этого испугались. Просто в России так принято, что если художник не в авангарде, то он и не нужен вообще. Во Франции, например, художник может быть, скажем, декоратором. А у нас нет. Короче говоря, начался очень интересный процесс. Искусство становится все более социальным. Не политическим. Оно просто становится частью общества. И второе: если раньше российская художественная среда была равна московской художественной среде, то сейчас она появилась в самых разных городах. Так что нужно развивать территории. Нужно поднимать городской патриотизм. Чтобы в каждом городе-миллионнике была своя художественная среда, свои музеи, галереи. Надо заниматься инфраструктурой. Ты не можешь целенаправленно вырастить Ван Гога. Великие всегда возникают случайно. Но ты можешь создать среду, где эти случайности могут произойти…
Беседовал Алексей Романовский
