Среди лидеров сионистского движения не было человека столь блестящих и многообразных дарований как Жаботинский. Владимир (Зеэв) Жаботинский – кавалер военного Ордена Британской империи, глава Союза И. Трумпельдора «Бейтар», идеолог и основатель движения ревизионистов, председатель Союза сионистов-ревизионистов «ха-Цоар» главнокомандующий Национальной военной организации ЭЦЕЛ, председатель Нового Гистадрута, литератор, публицист, поэт, член парижской ложи «Северная Звезда», степень – Мастер.
Французский политик Анатоль де Монзи писал о нем: «Невозможно найти человека, подобного Жаботинскому. Жизнь его была еще более необычной, чем созданные о нем легенды. Понятие «Жаботинский» – неповторимое и единственное в своем роде в истории еврейского народа».
Журнал «Тайм» признавал: «Это была одна из тех редких личностей, которые народ‚ даже самый одаренный‚ рождает раз в десять поколений».
Уникальность Жаботинского в том, что он, будучи «человеком Мира», «человеком вселенским», жизнь посвятил единой цели – возрождению легендарного боевого духа своего народа после многих веков вынужденного национального бесправия и подчиненности. Но еще и в том – и об этом стоит рассказать подробнее – что человек разносторонних дарований и сфер деятельности, он в любой из стран, где ему приходилось подолгу проживать, оставил совершенно особый след. Причем о других гранях деятельности Жаботинского там почти никому не было известно – словно в каждом случае речь шла о разных людях.
В России Владимир Жаботинский известен как талантливый журналист и литератор. Его сионистская деятельность здесь воспринималась как «помеха», которая отвлекла его от многообещающих достижений в русской словесности.
В Израиле Зеэв Жаботинский – это бесстрашный и непримиримый борец за право народа на свой исторический дом и за безусловное право на его самозащиту. Он один из провозвестников еврейского государства и создателей его регулярных вооруженных сил. При этом о его роли в русской культуре слышали здесь лишь немногие.
В Париже, который в 20-х и 30-х годах прошлого века был домом для Жаботинского, он – одна из «звезд» русской эмиграции, постоянный участник встреч писателей, поэтов, художников и бывших российских государственных деятелей в кафе Монпарнаса, в светских салонах или на балах.
Но мало кто в России, Палестине, да и в «русском Париже» знал об еще одном Жаботинском – «брате» одной из влиятельнейших масонских лож Франции.
Попытаемся понять, что привело Жаботинского в ряды Ордена и что позже послужило причиной выхода из него. Для этого вспомним некоторые известные, а также менее известные страницы его биографии.
Он родился в 1880 году в Одессе и любовь к ней пронес через всю свою жизнь.
В гимназии Владимир учился вместе с Колей Корнейчуком (в будущем – писатель Корней Чуковский), и их дружба продолжалась много лет. Позже Чуковский, который явно (а в советский период – тайно) боготворил Жаботинского, писал:
«Он ввел меня в литературу. От всей личности Владимира Евгеньевича шла какая-то духовная радиация. В нем было что-то от пушкинского Моцарта, да, пожалуй, и от самого Пушкина. Он казался мне лучезарным, жизнерадостным, я гордился его дружбой и был уверен, что перед ним широкая литературная дорога»[1].
И так думал не только Чуковский.
В семнадцать лет Жаботинский занимался переводами из мировой поэзии на русский язык, и некоторые из них вошли в хрестоматии, так и оставшись непревзойденными.
После его резких заметок в школьной газете на тему системы образования он в последнем классе бросает гимназию и в 1898 году уезжает на три года учиться за границу, получив аккредитацию иностранного корреспондента газеты «Одесский листок» в Швейцарии и в Италии.
Его периодические очерки в газетах (а ему еще не было и двадцати лет) с нетерпением ожидали читатели.
О поэтических переводах молодого Жаботинского – при этом даже не зная имени автора – писал В.Я. Брюсов в письме К.Д. Бальмонту:
«В "Одесских новостях" я нашёл удивительные переводы стихов По, – много лучше Ваших. Пошлю пример на днях. Подпись Altalena»[2].
Максим Горький писал Грузенбергу:
«Читали вы комедию Жаботинского "Чужбина"? Превосходная вещь, и вообще Жаботинский удивительно интересный, умный, искренний человек в своих трудах. Комедия его взволновала меня – отчаянно, и я всем рекомендую ее как образец искренно написанной книги»[3].
Александр Куприн сердито выговаривал одному из своих корреспондентов-сионистов:
«У Жаботинского врожденный талант, он может вырасти в орла русской литературы, а вы украли его у нас, просто украли… Боже мой, что вы сделали с этим молодым орлом? Вы потащили его в еврейскую черту оседлости и обрезали его крылья»[4].
Куприн просто не мог предполагать, что полет этого «орла» будет проходить уже на более высоком – историческом и мировом – уровне, а его главные литературные произведения впереди. Еще будут написаны воспоминания «Слово о полку», романы «Самсон Назорей», «Пятеро»…
Писатель и публицист Михаил Осоргин (подробнее о нем мы расскажем ниже) писал в еженедельнике «Рассвет»:
«Я поздравляю евреев, что у них есть такой деятель и такой писатель. Но это не мешает мне искреннейшим образом злиться, что национальные еврейские дела украли Жаботинского у русской литературы… В русской литературе и публицистике очень много талантливых евреев, живущих – и пламенно живущих – только российскими интересами. При моем полном к ним уважении, я все-таки большой процент пламенных связал бы веревочкой и отдал вам в обмен на одного холодно-любезного к нам Жаботинского»[5].
Жаботинский обладал прирожденным талантом к языкам, он говорил и писал на семи (а кое-кто утверждает, что на более чем десяти) языках.
Профессор Пизанского университета, президент Ассоциации итальянских славистов Стефано Гарзонио, исследуя творчество Жаботинского в те три года, когда тот жил и учился в Италии, был поражен правильностью его итальянского языка и утверждал, что здесь не обошлось без мистики. А лингвист И. Штейнберг призывал: «Молодой человек, оставьте своих сионистов и прочую чепуху и отдайтесь языкам. Я вам гарантирую, что вы станете первым языковедом Европы».
Сегодня не существует полного собрания сочинений Жаботинского (и неизвестно, появится ли таковое в будущем), в частности потому, что заведомо непонятно, на каком оно должно быть языке. И даже после решения этой проблемы потребовался бы целый штат первоклассных переводчиков с дюжины других языков, а впридачу не меньшее количество специалистов в самых разных областях – для гигантского свода комментариев, примечаний и разъяснений…[6]
В последние годы российская литература заново открывает для себя его наследие. И «шорт-лист» лучших русских писателей ХХ века теперь – почти со столетним запозданием – включает в себя это «новое» имя – Владимир Жаботинский.
Пришел 1903 год, и «лучезарная жизнерадостность» восходящей литературной звезды была погашена волной погромов, прокатившихся по южным российским губерниям.
И миру явился другой Жаботинский – бескомпромиссный и жесткий боец, оратор, дипломат, военачальник.
Жаботинский вместе с Меиром Дизенгофом участвует в организации отрядов еврейской самообороны в Одессе, занимается закупками оружия.
Он часто ездит по западным окраинам империи, видит положение дел в черте оседлости. И очень скоро становится пламенным борцом против ассимиляторских настроений и одной из ведущих фигур сионистского движения.
Когда в 1908 году прогремела революция младотурок, Жаботинский прибыл в Константинополь в качестве разъездного корреспондента петербургской газеты. Он впервые посетил Палестину, входившую в состав Оттоманской империи, и здесь произнес перед еврейскими рабочими свою первую речь на иврите.
С началом Первой мировой войны и вступлением в нее Турции Жаботинский решает, что разгром Оттоманской империи может представить уникальный шанс для создания еврейского государства в Палестине. Как военный корреспондент он оказывается в Египте. Там на положении беженцев находились тысячи лиц, выселенных из Палестины, поскольку имели гражданство враждебных Турции стран, включая и Российскую империю. Здесь в 1915 году по его инициативе совместно с Иосифом Трумпельдором удается создать в составе британской армии транспортный «Отряд погонщиков мулов».
Но цель Жаботинского – создание «полноценного» военного подразделения. В 1917 году после его огромных усилий сформирован Еврейский легион – полк королевских стрелков армии Британской империи, в который он добровольно вступает рядовым. Впрочем, об отношении к «рядовому солдату» Жаботинскому говорит уже тот факт, что он нередко вел переговоры с высшими офицерами Военного ведомства в Лондоне, а письма из офиса военного министра Великобритании лорда Дерби к Жаботинскому начинались с обращения «Сэр», на что непосредственный командир «солдата» потрясенно говорил, что такого в британской армии еще не бывало. Перед самой отправкой полка на фронт в 1918 году Владимир Жаботинский был произведен в офицеры.
В 1920 году Жаботинский был награжден военным Орденом Британской империи (М.В.Е.).
Впрочем, десять лет спустя – когда власти мандата, опасаясь его бунтарского влияния, запретят ему въезд на территорию Эрец-Исраэль – Жаботинский с негодованием откажется от этой награды и вернет орден британскому правительству.
Тут стоит подчеркнуть, что это были первые годы после учреждения этой награды королем Георгом V, и присвоение звания кавалера ордена еще не являлось таким уж высоким знаком отличия. Тем более примечательно, что тогдашние лидеры соседних арабских стран «оценивали» Жаботинского значительно выше. Один из современников отмечал, что король Ирака Фейсал называл его «генерал Жаботинский, первый генерал еврейской армии». А эмир (впоследствии – король) Трансиордании Абдалла величал Жаботинского фельдмаршалом.
Как и многие гении, он обладал даром предвидения. При этом своим предназначением определил не кликушество и оплакивание народных страданий, а бесстрашное изменение и «исправление» истории.
Ему еще не исполнилось и 18 (!) лет, когда этот юный пророк в 1898 году в своей речи в Берне предсказывал:
«Концом еврейского народа в рассеянии будет Варфоломеевская ночь, и единственное спасение – это всеобщая репатриация в Эрец-Исраэль»[7].
И уж поистине библейским пророчеством звучало его обращение к польским евреям летом 1938 года, когда оставался еще год до оккупации Польши и начала Второй мировой войны:
«Вот уже три года я призываю вас, евреи Польши… Я по-прежнему предупреждаю вас, не переставая, что катастрофа приближается. За эти годы я стал сер и постарел, мое сердце обливается кровью оттого, что вы не видите вулкана, который скоро начнет изрыгать свою всепоглощающую лаву… Именем Б-га, пусть хоть кто-нибудь из вас спасется, пока еще есть время. А времени осталось очень мало…
…И вот что еще я хотел бы сказать вам в этот день Тиш’а бе-Ав: те из вас, кто избегнет катастрофы, – он или она – доживут до возвышенного момента…: возрождения и подъема Еврейского государства. Я не знаю, выпадет ли мне честь увидеть его; мой сын – увидит. Я верю в это так же, как я уверен, что завтра утром взойдет солнце». (Пер. с англ. – О.Г.)[8]
Сбудутся и эти его предсказания.
В 1924 году Владимир Жаботинский обосновывается в Париже – «городе света», искусств, любви. Здесь в «столице мира» бурлила жизнь и многочисленной общины российских эмигрантов.
Жаботинский редактирует еженедельник «Рассвет», много печатается в нем сам. Именно в Париже он проводит встречи со своими сторонниками из Палестины и других стран. Здесь он формулирует принципы Союза сионистов-ревизионистов и здесь же – а не в Эрец-Исраэль – проводит его учредительную конференцию.
Соратник и биограф Жаботинского Джозеф Шехтман вспоминал:
«Почти после каждого заседания правления, поздно ночью, он предлагал отправиться в полном составе в кафе, чтобы, как он выражался, развеять дым партийных дебатов разговорами о вещах нормальных… Мы оставались в "Cafe de la Coupole” до рассвета, обмениваясь своими воспоминаниями, разговаривая о литературе и поэзии, шутили, сплетничали; разговоры о политике были запрещены. Жаботинский был самым оживленным из нас, свежим и беззаботным». (Пер. с англ. – О.Г.)[9]
Недаром писатель Герман Кестен отмечал: «В эмиграции кафе были домом и родиной, церковью и парламентом, пустыней и полем брани, колыбелью иллюзий и кладбищем»[10].
В Париже Жаботинский оказался в трагическом положении «дважды эмигранта». В большевистской России у «сиониста Жаботинского» не было никаких надежд хоть раз навестить любимую им родную Одессу. А в Палестину – за ту же бунтарскую сионистскую деятельность – въезд ему был запрещен администрацией «британского мандата».
Писатель и биограф Нина Берберова, первая красавица и светская львица «русского Парижа», своими безжалостными характеристиками нажила немало недругов среди творческой богемы. Однако о Жаботинском в знаменитой книге воспоминаний «Курсив мой» она пишет с высочайшим уважением:
«…Самый многолюдный и самый торжественный из всех праздников – банкет "Современных записок", на который было приглашено несколько сот человек, 30 ноября 1932 года (выход пятидесятой книжки журнала).
Я купила себе для этого банкета белое вечернее платье до полу, первое в жизни платье до полу, с ярко-красной накидкой, и красные шелковые туфли и сидела рядом с В.Е. Жаботинским, с которым меня связывали многолетние дружеские отношения. Когда я с ним познакомилась, я уже знала его идеи, его прежнюю литературную деятельность, его легендарное прошлое и теперешнюю боевую журналистику. <…> Я знала наизусть его перевод "Ворона" Эдгара По, который он сделал, когда ему, кажется, еще не было двадцати лет, и который мне попался в каком-то Чтеце-декламаторе, когда мне самой было пятнадцать.
Этот перевод во много раз лучше брюсовского и лучше перевода Бальмонта, хотя у Бальмонта есть свои достоинства. Впервые мы встретились в редакции "Последних новостей", куда он зашел, и потом вышли вместе; прощаясь, он совершенно серьезно сказал мне:
– Запишите в поклонники.
– Запишите в поклонницы, – смеясь, ответила я.
Мы стали с ним видеться изредка. Он был небольшого роста с некрасивым, умным лицом, энергичным и оригинальным, лицом, "обожженным" не европейским солнцем. Выправка была военная. Он был одним из умнейших людей, каких я знала, если умным человеком называть такого, который, во-первых, с полуслова понимает собеседника и, во-вторых, сам, в течение любого разговора, живет, меняется, творит, меняет других и "говорит глазами". У него был юмор, внимание, даже жадность к собеседнику, и я часто буквально пила его речь, живую, острую, яркую, своеобразную, как и его мысль»[11].
***
Первая встреча Жаботинского с представителем мира «тайных лож» произошла еще в раннем детстве. В восемь лет он стал брать уроки иврита у Иошуа Равницкого.
Равницкий (1859-1944) – писатель, редактор и издатель – находился в самой гуще литературной жизни Одессы. Он писал критические статьи совместно с Шолом-Алейхемом. Был редактором журнала «Пардес», в котором было опубликовано первое стихотворение Хаима-Нахмана Бялика.
Однако учитель юного Жаботинского Равницкий занимался не только литературной и издательской деятельностью. В 90-х годах XIX века он возглавлял одну из лож ордена «Бней-Моше», руководимого Ахад ха-Амом.
Конечно, Равницкий не мог рассказывать юному ученику о делах тайных. Но очевидно то, что Жаботинский с молодых лет находился и в подобной среде.
В первой половине 1910 годов в Италии Жаботинский близко знакомится с коллегой по перу – корреспондентом газеты «Русские ведомости» Михаилом Ильиным, писавшим под псевдонимом Осоргин. Это был представитель старинного дворянского рода, человек чести и достоинства, без колебаний отстаивавший честь и достоинство других, будь то революционные идеалы 1905 года, освещение «дела Бейлиса» или его уже антиреволюционные настроения 1917 года. И за это он властями – царскими, а позже советскими – преследовался. Вот и в Италии Осоргин тогда находился, бежав из России после событий 1905 года.
В Риме Осоргин познакомился с приехавшей в Италию из Одессы студенткой Римского университета Розой (Рахелью) Гинцберг.
Неисповедимы пути господни! Судьба свела Михаила Осоргина – будущего Досточтимого Мастера ложи «Северная звезда» Ордена вольных каменщиков – с младшей и любимой дочерью Ахад ха-Ама – создателя и идеолога столь же тайного еврейского ордена «Бней-Моше» именно в Риме. А ведь ехать на учебу в Италию Роза решила под влиянием восторженных публикаций об этой стране молодого одесского корреспондента со звучным итальянским именем Altalena – Владимира Жаботинского…
«Как причудливо тасуется колода!..»
Очень скоро молодые люди поняли, что не могут друг без друга. Но существовала почти непреодолимая преграда: Роза – иудейка, а любимый ею отец – еще и ведущий идеолог национальной этики, Михаил же – русский дворянин, к тому же женатый. После нескольких лет мучительного для Розы «незаконного» сожительства Осоргин решает эту проблему кардинально. Он разводится с женой и проходит реформистский гиюр. В 1912 году он и Роза заключили брак.
В 1914 году Михаил Осоргин был посвящен в ложе «Venti Settembre» Великой Ложи Италии.
Несколькими месяцами позже, когда Жаботинский, будучи в Италии, активно отстаивал идею создания еврейских вооруженных формирований в составе британской армии, он получил от своего хорошего знакомого писателя Александра Амфитеатрова сообщение, что в Генуе в этот момент находится человек, который тоже вынашивает далеко идущие сионистские замыслы. Человеком этим был Петр (Пинхас) Рутенберг – убежденный эсер, известный своей причастностью к казни в 1906 году священника Георгия Гапона за предполагаемое сотрудничество с царской охранкой. Позже Рутенберг станет другом и соратником Керенского, будет назначен заместителем главы Петрограда, а в ночь большевистского переворота 1917 года окажется одним из защитников Зимнего дворца (утверждается, что он был руководителем обороны Зимнего). Он создаст первые в Эрец-Исраэль электростанции, станет основателем и главой действующей до наших дней Электрической компании. Именно Рутенберга избирали председателем Национального Совета – то есть главой еврейской общины Эрец-Исраэль – в самые критические периоды в жизни подмандатного ишува – в конце 20-х и затем в конце 30-х годов прошлого века.
О встрече Жаботинского с Рутенбергом мы упоминаем в связи с тем, что познакомивший их Амфитеатров в начале ХХ века состоял членом парижской ложи «Космос». (Об этом он писал впоследствии в письме Марку Алданову – одному из основателей влиятельной ложи «Северная Звезда».) Да и Пинхас Рутенберг, как полагают, имел отношение к масонству. И тогда напрашивается предположение, что Жаботинский, поддерживая столь активные контакты с действующими «вольными каменщиками», вероятно, знал о принадлежности многих своих знакомых и соратников к ордену и об их активной деятельности в нем.
Однако от предположений обратимся к документам.
Осенью 1924 года в Париже под патронажем Великого Востока Франции была возрождена одна из самых влиятельных в России начала ХХ века ложа «Северная звезда». Очень быстро она объединила в своих рядах представителей самых разных профессий и сословий «русского Парижа». Как писала в своей книге Нина Берберова:
«В это время я уже понимала, что девять из десяти образованных, интеллигентных (преимущественно – столичных) людей, среди которых мы жили, – масоны»[12].
И хотя тут скорее литературное преувеличение, суть от этого не меняется: очень большая часть «русского Парижа» состояла в этом тайном ордене.
Уже через несколько месяцев после ее создания, в мае 1925 года в ее состав был аффилирован – поскольку уже давно являлся членом братства – Михаил Осоргин. И почти сразу же возведен в степень Мастера.
В эти годы Жаботинский – когда он не в разъездах – живет фактически в Париже в районе Монпарнаса. Здесь бурлит жизнь российской эмиграции, здесь у него множество давних друзей, коллег-литераторов, близких по духу и по интересам людей. Именно здесь он проводит встречи сторонников движения ревизионистов, пишет свои программные работы и литературные произведения.
Журналист Д. Альфон, исследовавший в Национальной библиотеке Франции парижский период жизни Жаботинского, приводит текст документа, обнаруженного в ее запасниках:
«Центру Вольных каменщиков, рю Кадет, 16, Париж…
Уведомление о принятии ученика.
Сим информируем Ваше преосвященство, что ложа Северная Звезда на своем пленарном заседании 5 мая 1931 года приняла в свои ряды на период ученичества Владимира Жаботинского, журналиста, переводчика, драматурга и поэта. Кандидата рекомендовал брат М. Осоргин, философ, и брат С. Поляков, журналист. Он корректно ответил на заданные вопросы, представил положительную характеристику от полиции и взял на себя обязательство соблюдать все требования в соответствии со Статьей 25 внутренней конституции…
Подпись: Василий Алексеевич Маклаков, секретарь Северной Звезды, 25 мая 1931». (Пер. – О.Г.)[13]
Я сижу в архиве Института Жаботинского в Тель-Авиве.
Передо мной две «Анкеты», составленные при вступительном опросе «профана В.Е. Жаботинского». Напомним, что «профаном» по масонской терминологии зовется любой человек, не являющийся масоном. Копии этих анкет любезно предоставлены Институтом Жаботинского, оригиналы же хранятся в архиве ложи «Северная Звезда» в Париже.
Приведем из этих документов отрывки, которые кажутся нам особенно характерными (пунктуация и стилистические особенности сохранены).
Из анкеты № 1/307:
«Париж, 17 января 1931
Д., М.,
По Вашему поручению я произвел анкету №1 проф.. В.Е. Жаботинскаго, результаты которой я имею честь Вам представить.
(Далее следует биография В.Е. Жаботинского, записанная с его слов. Эту часть анкеты мы здесь опускаем. – О.Г.)
…сам он не собирается вернуться в Россию после освобождения ея от большевиков и он думает, что все евреи, пребывающие в России должны покинуть ее и образовать свое независимое еврейское государство. Он полагает, что еврейский народ, не имеющий в России своей родной территории, никогда не будет чувствовать себя полноправным членом среди народов этой страны. Он останется там всегда занозой, которой и самой будет не по себе и которая неизбежно будет вызывать раздражение в окружающей ея посторонней среде.
Проф.. производит впечатление очень сосредоточеннаго в себе и очень сильнаго человека <…> в разговоре, который он ведет очень сдержанно, обнаруживается его пламенный темперамент и непреодолимое упорство в достижении поставленной цели.
Проф.. весь ушел в служение своему народу и он представляет собой классический тип воинствующаго патриота. Такое впечатление должны были производить Мадзини и Гарибальди. Трудно судить поэтому, в какой степени нуждается в масонском общении этот сильный, умный, упорный, отважный человек, весь пронизанный единой идеей, поглотившей всю его жизнь. Но сама эта способность проникнуться действенной и страстной любовью к своему обездоленному народу, эта ничем непоколебимая вера в правоту своего тяжкаго подвига, полное презрение ко всем опасностям и всем препятствиям, стоящим на пути к поставленной цели, глубокое спокойствие души узревшей истину и идущей к ней непреклонно, свидетельствуют о такой душевной высоте, что всякий масон должен приветствовать вступление в наш орден такого брата, как проф. Ж.»
Из анкеты № 2/308:
«Проф. Ж. слишком крупный и известный по своей общественной деятельности человек, чтобы в порядке анкеты, я счел нужным разспрашивать его об его взглядах на целый ряд обычных вопросов. Мне хотелось только определить насколько он подходит М(асонству – О.Г.).
Я спрашивал его, что он знает об М., и что его в нем привлекает. Он дал мне и на это вполне определенный ответ, как вообще все то, что он говорит;/ ясность и отчетливость повидимому основныя свойства его ума;/ он знает только/ но этого для него вполне достаточно,/ что М. служит тем основным ему близким идеям, над которыми в мире часто смеются или о которых в сутолоке практической жизни забывают; ему дорога мысль, что благодаря этому он сам может возвышаться над обычным уровнем жизни; именно это его привлекло и дальнейшия перспективы ему вовсе не нужны; он не думает, чтобы через М. можно было делать политику; для этого другия организации более приспособлены и этой стороны деятельности от М. он не ждет».
О деятельности Жаботинского в рядах ложи «Северная Звезда» известно немного.
Скудная информация об активности Жаботинского в жизни ордена объясняется не только тайным характером братства и строгой клятвой о неразглашении, данной при вступлении. Даже из того, что нам сегодня доступно, становится ясно, что работа в рядах «вольных каменщиков» была для Жаботинского всего лишь отдушиной среди непрестанных политических баталий за возрождение национального очага своего народа и его военных структур, среди отчаянных попыток предупредить европейское еврейство о надвигающейся коричневой опасности. Это была нечастая для него возможность переключиться с дебатов «земных» на темы духовно-возвышенные – «возвышаться над обычным уровнем жизни», как он говорил во вступительной анкете.
Об этом Жаботинский писал в своей статье «О "Вольном каменщике" М.А. Осоргина»:
«Каждому человеку, если он воистину хочет быть человеком, нужно открыть для себя вторую, высшую жизнь»[14].
И все же именно повседневная борьба, требовавшая вечных разъездов по всему миру, была сутью его жизни. Жаботинского почти невозможно застать в Париже.
Въезд в Палестину ему запрещен британскими властями, но он неустанно перемещается из страны в страну, поддерживает сторонников ревизионизма, принимает рапорты отрядов Бейтара об их готовности к обороне своего народа – в том числе в своей будущей стране. Он предупреждает евреев Европы о страшной опасности, нависшей над ними.
В те нечастые периоды, когда Жаботинский находится в Париже, он по возможности принимает участие в работе «Северной звезды» и в ноябре 1932 года даже возведен в высокую – третью – степень, степень Мастера.
Но все же главными для него являются другие заботы.
Польша, Чехия, Латвия, Южная Африка, Австрия, Швейцария, Финляндия, Канада. Снова Австрия. Снова Польша…
Времени, да и сил, на прочие дела катастрофически не хватает.
В письме из секретариата ложи «Северная звезда» читаем:
«29 декабря 1935 года брат Жаботинский подал просьбу о своей отставке ("une demande de demission” – так в оригинале, правильнее было бы перевести «об усыплении", т.к. "отставок" у масонов не бывает – О.Г.), мотивируя ее "личными обстоятельствами". Эта просьба была с сожалением принята ложей "Северная звезда" и в свою очередь 2 января 1936 года доведена до сведения секретариата Великого Востока Франции, который подтвердил ее получение 8 января 1936 года…» (Пер. с франц.)[15]
На этом можно было бы завершить наш рассказ о не столь уж долгом пребывании Владимира Жаботинского в рядах вольных каменщиков.
Добавим однако к нему еще один очень символичный штрих.
Жан-Мишель Розенфельд, обладатель 33-го градуса посвящения, в свое время избранный на высший в масонской иерархии пост во Франции, обнаружил в парижских архивах ордена, в папке с анкетами В. Жаботинского, еще один документ, текст которого приводит в своем расследовании Д. Альфон. Это зеленоватого цвета ордер на арест, выданный в 1940 году Министерством внутренних дел правительства Виши:
«Жаботинский, Владимир,
рю Мари Дэви 6, Париж, Четырнадцатый округ.
Разыскивается. Еврей и масон»[16].
Однако вернемся к декабрю 1935 года, когда в «Северную звезду» поступила просьба Жаботинского об отставке.
Конечно, эта его просьба могла быть вызвана и нехваткой времени, и усталостью. Но автор рискнет предположить, что не только этим. В конце концов братья по ордену – среди которых многие, как мы уже знаем, были близкими знакомыми и друзьями Жаботинского – понимали и уважали его занятость и, вероятно, «Северная звезда», даже при его малой активности в ложе, не стала бы инициатором отставки.
И тут самое время вспомнить, что буквально в эти же дни, в ноябре 1935 года, находясь на пике своей популярности и в зените литературной и общественной деятельности, 55-летний Владимир-Зеэв Жаботинский пишет… завещание.
Чуть ниже мы приведем отрывок из него, здесь же отметим, что люди обычно прибегают к этому шагу (вовсе не находясь на смертном одре), если опасаются скорой кончины. В том числе насильственной.
А причин опасаться именно насильственной смерти у Жаботинского было предостаточно. Его резкие и пламенные речи и публикации против социалистических идей в сионизме, против теории классовой борьбы, за создание военных структур для давления на арабов на пути к еврейскому государству наверняка находили своих не менее пламенных противников. К тому же за два года до этого произошло таинственное убийство одного из лидеров рабочего движения в Эрец-Исраэль Хаима Арлозорова. В покушении тут же были обвинены ревизионисты во главе с находившимся в изгнании Жаботинским. И хотя это обвинение так никогда и не было доказано, оно послужило «казус белли» для длительного противостояния и вражды между левым лагерем и ревизионистами. (Чего стоит одно изобретенное Бен-Гурионом прозвище «Владимир Гитлер»!).
И все это сопровождалось постоянными переездами Жаботинского из страны в страну, выступлениями на многолюдных митингах, собиравших иногда целые стадионы…
Короче, у непреклонного и бесстрашного лидера ревизионистов были вполне реальные причины опасаться за свою жизнь.
И поэтому просьба об отставке из рядов «Северной звезды», которая последовала за написанным в Париже завещанием, может свидетельствовать не столько об усталости, сколько о внутреннем подведении итогов и о полном сосредоточении Владимира Жаботинского на самом главном для него, на том, что надо успеть завершить…
В то время, когда коллаборационистское правительство Виши выписывало ордер на арест «еврея и масона» Жаботинского, он был уже далеко от Франции. Как и всю свою скитальческую жизнь, он был снова в пути.
Летом 1940 года Жаботинский занимается в США подготовкой еврейских военных отрядов – нового «Еврейского легиона» – для борьбы с нацистами в Европе.
Снова, как и тогда, в 1915 году, он ведет отчаянную борьбу за создание еврейской армии. Снова его ярые противники находятся и в правительствах западных стран, и в сионистских организациях. Да и в самом движении ревизионистов есть несогласные с его политикой. Так же, как и в американских еврейских кругах, упорно старающихся «не замечать» идущей в Европе войны…
4 августа 1940 года, когда Жаботинский находился в военном лагере Бейтара под Нью-Йорком, его сердце не выдержало.
Ему не исполнилось и шестидесяти лет.
Узнав о смерти Жаботинского, потрясенный Осоргин, который сам в это время скрывался от преследований нацистов, писал заместителю главного редактора газеты «Последние новости» Полякову: «Правда ли об Влад. Евг.? Не слух ли только? Разве он был болен? Или внезапно? Один из замечательнейших людей нашего времени!»
6 августа 1940 года Нью-Йорк стал свидетелем одной из самых впечатляющих траурных церемоний в его истории.
Инспектор полиции Дж. де Мартино отрядил на ее сопровождение более полусотни патрульных. По его оценке, Жаботинского провожали в последний путь около 25 000 человек. Среди них дипломаты Великобритании, Польши, Чехии, других стран. Автомобильное движение вдоль многих улиц и авеню по пути следования траурного кортежа было полностью остановлено. В отпевании одного из выдающихся сыновей еврейского народа участвовали 200 канторов.
Уточним, это не был «последний путь» Владимира-Зеэва Жаботинского.
В своем завещании он указывал:
«Желаю, чтобы меня похоронили или же кремировали (мне это безразлично) в том месте, где меня застигнет смерть; и мои останки (если буду захоронен вне Палестины) не должны быть перенесены в Палестину иначе как по распоряжению еврейского правительства этой страны, которая будет создана». (Пер. с англ. – О.Г.)[17]
В соответствии с его завещанием, Жаботинский был погребен в той стране, где его настигла смерть: на кладбище «Монтефьори» в Квинсе.
А в том, что независимое государство в Эрец-Исраэль будет создано, он был твердо уверен. Пророческий дар и здесь ему не изменил. О скором появлении еврейского государства он говорил в уже упоминавшейся речи в 1938 году в Варшаве. Даже время создания этого государства он предвидел. В письме одному из молодых сионистов Жаботинский писал 27 ноября 1938 года:
«Твоему поколению суждено увидеть чудеса и совместными усилиями сотворить чудеса. Не падай духом из-за происходящих убийств… Я думаю, что, по очень осторожной оценке, в ближайшие десять лет еврейское государство в Палестине не только будет провозглашено, оно станет реальностью; скорее всего меньше чем через десять лет…» (Пер. с англ. – О.Г.)[18]
14 мая 1948 года было провозглашено создание Государства Израиль.
Декларацию Независимости зачитал ярый политический противник Жаботинского – Давид Бен-Гурион. Он же возглавил первое правительство Израиля, в которое вошли его единомышленники – социалисты. Они были заинтересованы стереть память о Жаботинском, который отвергал классовый подход, поскольку был против раскола народа.
Только спустя шестнадцать лет – когда Бен-Гуриона сменил на посту премьер-министра Леви Эшколь – новое правительство постановило выполнить волю Зеэва Жаботинского.
И вот тогда – в действительно последний путь – Жаботинского с почетом провожало полмира.
Начался этот путь 6 июля 1964 года в Нью-Йорке. Как дань города великому человеку знаменитая площадь Таймс-сквер в этот день носила имя «Площадь Жаботинского».
В нью-йоркскую «Young Israel Synagogue» были доставлены гробы с останками Зеэва Жаботинского и его супруги Иоанны, которая скончалась в 1949 году. Тысячи людей собрались на торжественную траурную церемонию. Официальный представитель Государства Израиль, генеральный консул в Нью-Йорке зачитал указ Президента о перезахоронении – как и оговаривалось в завещании Жаботинского. В церемонии принимали участие многочисленные представители общин из стран Латинской Америки, лидеры и рядовые члены американских еврейских организаций, специально прибывшие из Израиля руководители партии Херут (наследницы движения ревизионистов) и сын Жаботинского – Ари.
Из Нью-Йорка самолет взял курс на Париж, который много лет был домом для Жаботинского.
7 июля уже столица Франции оказывала государственные почести Зеэву Жаботинскому. Часть аэропорта Орли была украшена сотнями флагов Франции и Израиля. В торжественной церемонии здесь участвовал находившийся в те дни во Франции премьер-министр Леви Эшколь. Среди множества представителей двух стран были генералы, члены французской Национальной Ассамблеи и министры.
Можно не сомневаться, что среди ее участников находились и уцелевшие в войну собратья Жаботинского по ложе «Северная Звезда».
Вечером 7 июля 1964 года самолет с останками Зеэва Жаботинского и Иоанны приземлился в аэропорту Лод. Здесь их встречали высшие офицеры всех родов войск Армии обороны Израиля, в создании которой Жаботинский сыграл огромную роль. Его боевые соратники торжественно возложили на крышку гроба офицерскую саблю Жаботинского, хранящуюся в музее его имени. Кортеж в сопровождении военного караула двинулся в Тель-Авив, и тысячи людей провожали его вдоль всего пути.
Половину следующего дня нескончаемые потоки людей шли мимо покрытых государственными флагами гробов, установленных в Тель-Авиве. Во второй половине дня 8 июля кортеж двинулся в Иерусалим, где на следующий день состоялось торжественное захоронение на горе Герцля.
Владимир-Зеэв Жаботинский – «вечный странник», как называл себя он сам, «человек вселенский», как называл его Михаил Осоргин, – наконец, обрел свой дом.
В стране, за создание которой он боролся всю жизнь.
На земле, где когда-то величественно возвышался не символический, а сотворенный руками мастеров подлинный Храм Соломона.
Сегодня почти в каждом городе Израиля есть улица Жаботинского. А его облик был увековечен на государственном казначейском билете и монете в сто шекелей[19].
Автор приносит благодарность Институту Жаботинского в Израиле, Тель-Авив, и сотрудникам архива Института за профессионализм и помощь при работе с документами в архиве.
Автор: Олег Горн
