Очерки. Новеллы артистки Крючковой Видео

9 февраля 2013 г Светлана Крючкова о себе и своих любимых

О талантливейшей и любимой актрисе, теплом живом глубоком человеке –

Cветлане Крючковой – из самых первых рук. Кстати, Крючкова необыкновенно

тепло относится к Израилю.

 

Любовь ее к нашей стране сердечна и взаимна. Мне

 

хочется поделиться здесь собственным наблюдением. Может быть ошибочным, но

 

чувствую именно иак. Многие страны, где случается побывать, обычно вызывают

 

симпатию, восхищение красотами разного рода, желание побывать там вновь.

 

Иногда это даже не симпатия, а просто любовь. Израиль – особая страна. И при

 

встрече с ней

 

у туристов возникают подобные чувства. Но что касается любви – это

 

нечто особое. Многие влюбляются в Израиль – сразу, с первого взгляда и

 

навсегда. Конечно не все. Более того, у человека бывает возникают

 

совсем другие – очень недобрые чувства. Но… истинно сердечные люди

 

влюбляются в Израиль всегда.:-)

 

 

 

Интервью отличное, сделано совсем недавно, во время последних гастролей

 

актрисы в Израиле. Автор -журналистка Полина Капшеева (Лиора Ган).

 

Материал опубликован на сайте "Обнаженная натура"

 

Welcome!

 

 

 

Полина Капшеева

 

НОВЕЛЛЫ АРТИСТКИ КРЮЧКОВОЙ

 

 

 

Со Светланой Крючковой, народной артисткой, мы чуть было не пропустили ее

 

выход на сцену. Поговорили о том, почему среди актеров модно не любить

 

журналистов (-Не любить журналистов? Всех? Чушь! Все равно, что считать всех

 

женщин б…ми, а мужчин – козлами. Дело не в профессии, а в личной приязни

 

или наоборот. Вот мы с тобой сидим – как будто сто лет знакомы. Нам хорошо,

 

и вокруг нас всем хорошо-). Потом речь зашла о недавнем интервью, в котором

 

Крючкова довольно жестко припечатала "городошного" Юрия Стоянова (-Я просто

 

его немножко

 

подкорректировала. Люблю профессионалов и не люблю дилетантов. Если

 

человек – сапожник, он должен стремиться стать лучшим сапожником в

 

мире, а не на своей улице.А Юра Стоянов, выучившийся на артиста,

 

пришедший в БДТ мальчиком и очень плохо игравший на сцене Большого

 

драматического театра, заявляет: "Я играл Моцарта". Это правда: Юра

 

Демич ушел из театра и надо было кому-то ходить и произносить текст.

 

Вот Стоянов ходил и говорил этот текст. Да, он играл, но на это просто

 

нельзя было смотреть! И вдруг слышу в одном из интервью, что

 

Юра, сытый, очень сейчас обеспеченный, прекрасно стоящий на ногах в

 

стране, в которой царит такой бардак, такой хаос, этот Юра сидит и

 

рассуждает о том, что профессия артиста – в общем, легкая профессия.

 

Вот шахтер – да… "Или – вот я, – говорит он. – Я сижу ночами и

 

придумываю сюжеты". Какие такие сюжеты? Я сама могу рассказывать

 

анекдоты в течение четырех часов подряд. Меня раздражает, когда

 

человек вдруг говорит о профессии, которой он не занимается, которой

 

не владеет, которой не смог овладеть, не понимает, что это такое… А

 

это –

 

тяжелейшая профессия, тяжелейший труд!.. Поэтому я позволила себе

 

аккуратно подправить Юру, сказала, что не рассуждаю о том, трудно ли

 

работать слесарем или журналистом, потому что не знаю изнутри этих

 

профессий. Так ведь и Юра профессии артиста изнутри не знает. Он знает

 

профессию конферансье – это что-то совершенно другое-). А дальше мы

 

заговорили о женских слабостях (-У меня их две: мужчины и дети. Чем

 

становлюсь старше, тем больше перевешивают дети-). Но начали мы, все

 

же, с мужчин. Вернее, с мужчины: первого мужа Светланы

 

Крючковой, Юрия Векслера.

 

 

 

НОВЕЛА ПЕРВАЯ. ЮРА.

 

… Юра был особым человеком. Замечательный оператор, еврей, не имевший

 

высшего образования, стал в советское время заслуженным деятелем искусств,

 

лауреатом Государственной премии. Он родился в 1940 году, пять раз поступал

 

во ВГИК, но в конце пятидесятых никаких евреев в государственный институт

 

культуры, как вы понимаете, не принимали. Самое смешное, что он делал работы

 

за других ребят-абитуриентов, они благополучно поступили, а Юре приемная

 

комиссия объяснила, что он недостаточно подготовлен… Слава Богу, его папа,

 

Аркадий

 

Векслер, работавший с прославленным Энеем, был художником кино. Куда

 

устраивают работать детей? К себе… В детстве Юра был очень смешной.

 

Его сестра Лиана росла девушкой небесной красоты. Она играла на

 

скрипке, танцевала, в нее были влюблены все поголовно. Глазунов сходил

 

от нее с ума, торчал под дверьми с букетами – сумасшедший дом!

 

Представьте себе Настю Вертинскую в молодости – особая красота,

 

которую не портит ни старость, ни что другое. Лиана даже снималась в

 

каких-то советских фильмах, все говорили: "Из Лианочки выйдет

 

человек". А маленький Юра забивался в угол и четыре часа делал так:

 

"Др-др-др-др-др-др-др…" У него спрашивали: "Юрочка, что ты делаешь?"

 

– "Я еду". – "Куда ты едешь?" И он подробно рассказывал маршрут, а

 

также то, что заметил по дороге. У него было невероятно богатое

 

воображение, а у взрослых создавалось впечатление, что он – дегенерат.

 

От него никто ничего хорошего не ждал. Семья получала ленг-лизовские

 

посылки – Юра был вывезен в свое время вместе с блокадными детьми по

 

"дороге жизни", его откармливали там, как всех детей-дистрофиков,

 

вареной морковкой и киселем, на которые он не мог смотреть всю

 

последующую жизнь… Рос он в послевоенном Ленинграде в Поварском

 

переулке – там клубилось ворье. Мальчик Юрочка, голубоглазый, рыжий, с

 

завиточками, хороший еврейский ребенок, в беретике с помпончиком, в

 

кюлотах (штанишки, которые под коленками застегиваются), в белых

 

гольфиках с кисточками, – этот мальчик был наводчиком у ворья. Он

 

звонил в двери, если открывали – вежливо спрашивал какую-нибудь тетю.

 

Если не открывали – сообщал ворам, что дома никого нет. Он свободно

 

ботал по фене, знал все блатные песни и меня научил. Все пел: "А не

 

ходите поперед тюрьмой…" Он был такой странный еврей – советский,

 

послевоенный… В их жилье в Поварском переулке помещалось чуть ли не

 

девять человек в одной комнате. Кто-то спал на раскладушке, задвинутой

 

под стол… Потом, когда построили ленфильмовский дом, папе дали прямо

 

за забором Ленфильма квартиру. И папа устроил Юрочку на работу.

 

Сначала он был учеником фотографа, потом фотографом, ассистентом

 

оператора комбинированных съемок, затем стал оператором

 

комбинированных съемок, ассистентом оператора-постановщика, потом

 

вторым оператором и наконец дослужился до должности

 

оператора-постановщика высшей категории. Заметь, без ВГИКовской

 

бумажки. Он всегда повторял: "Оператор – профессия гу-ма-ни-тар-ная".

 

Его очень любили актеры: Вася Ливанов, Виталик Соломин, Юра Богатырев,

 

который постоянно бывал у нас в доме, Олег Даль обожал его… Как

 

бывало на съемках? Режиссер говорил, что делать, но каждый актер

 

подходил и спрашивал: "Юра, ну как?" Я никогда в кино так не играю,

 

как в театре: в

 

театре я сильнее значительно. Театр – моя профессия, мое дело; там

 

место для мощнейшей энергетики, которой, слава Богу, я обладаю, но

 

кино ее не передает: экран как бы закрывает, опускает занавес между

 

зрителем и актером. И потом, актер не владеет смыслом того, что

 

происходит на экране… Но все мои главные киноработы связаны с Юрой.

 

"Старший сын" был замечательным фильмом еще и потому, что привел к

 

четырем свадьбам. Все намертво влюбились. Я была насмерть влюблена в

 

Векслера – так, что во время съемок "Старшего сына" бросила Москву,

 

МХАТ и поехала к нему. Я не имела никакого приглашения в театр, мы

 

даже не были расписаны… Коля Караченцов на этой же картине женился

 

на Люде Поргиной, Миша Боярский – на Лариске Лупиян, Коля Никольский

 

тоже женился – не знаю, на ком. Мы все были молодые, здоровые,

 

влюбленные; и,

 

>мне кажется, эта картина несет эту ауру, эти наши чувства. Потом был фильм

 

"Женитьба", который Юра снял просто грандиозно. На "Оскара", я считаю, снят

 

этот фильм. Любой кадр можно вырезать, переносить на полотно и вешать в

 

любую картинную галерею: Третьяковку, Эрмитаж, Лувр… Успех моей роли,

 

конечно, определил Юра. И еще одна замечательная работа – "Царская охота",

 

где я играла Екатерину Вторую, за которую получила массу призов. Кстати,

 

именно Векслер подсказал, что Екатерина всю жизнь говорила с акцентом, и я

 

полгода утром и

 

вечером, как молитву, слушала текст, который немка записала на

 

русском языке ( я вообще – ученица в этой жизни. Постоянно чему-нибудь

 

учусь. Вот и сегодня выучила несколько слов на иврите: "ма питом?",

 

"бокер тов", лайла тов", "тода раба", "ахава", "бесэдер гамур", "нахон

 

меод", "кама зе оле?" *). Очень многие, посмотрев фильм, считали, что

 

меня озвучил кто-то другой. Получился именно немецкий акцент – не

 

польский, не английский, не другой. Я не люблю пародийности, а люблю,

 

опять-таки, профессионализм: полгода занималась изо дня в день. Закон

 

перехода количества в качество – мой любимый закон. Я – Рак, люблю

 

глубину. И верхом ездила для роли Екатерины, занималась с тренером

 

нашей олимпийской сборной – то есть, шла серьезная работа… Юра был

 

человеком потрясающим. Несмотря на отсутствие высшего образования, он

 

очень много знал. Закончил среднюю художественную школу, известную в

 

Петербурге, замечательно рисовал, прекрасно разбирался в живописи.

 

Сказать, что он был для меня мужем, мало: он был для меня отцом. У

 

каждой женщины должен был духовный отец – человек,

 

формирующий душу. Мне повезло. Переехав в Ленинград, я была такая

 

легкомысленная, у меня свистел такой ветер в голове – по-моему, всем

 

слышен был этот свист. Помню, спросила я как-то Влада Заманского:

 

"Почему ты не приходишь ко мне в гости?" Он ответил: "Боюсь". |Я

 

поразилась: "Чего?" – "Боюсь прийти и увидеть тебя с книжкой", –

 

сказал он. А теперь я дожила до того момент, как Рязанов сказал: "Я

 

понял, что, по сравнению с тобой, ничего в поэзии не знаю", – Эльдар

 

Александрович, конечно, преувеличил… Именно Юра определил мое

 

отношение к миру:

 

я его глазами стала смотреть на то, что происходит в кино, в театре,

 

в жизни. Он был для меня всем. Вновь запинаюсь на слове муж: он

 

сегодня может быть, завтра может не быть. Но существует нечто большее

 

– человек родной по крови. Это родство, которое никогда не

 

прекращается. Живут ли люди вместе, не живут ли, – они родные. Юра для

 

меня был именно таким человеком… К сожалению, за полтора года до его

 

ухода из жизни мы разошлись. Часто думаю: если бы я была рядом, он бы

 

остался жить… Почему разошлись? Я не люблю об это говорить, но раз

 

уже

 

зашла речь… Все женщины делятся на жен и матерей. Одни мужа любят

 

больше, чем ребенка, другие становятся сумасшедшими матерям. Я была

 

сумасшедшей женой до тех пор, пока ни появился Митя. Но когда он

 

появился, сразу стало ясно, что на первом месте – сын. Юра очень

 

тяжело перенес мой выбор. Постепенно в доме возникла такая ситуация,

 

что стало ясно: эти двое не могут сосуществовать в одной квартире. Мне

 

нужно было оставаться с кем-то одним – и я осталась с более слабым: с

 

ребенком. Могу честно сказать одно (я никогда не говорю

 

неправды, поэтому у меня очень много врагов). Никогда мы не знаем,

 

чья смерть на нас как подействует. Иногда кажется, что человека очень

 

любишь, а он уходит – и ты его забываешь. А порой недооцениваешь

 

человека, есть он – ну и есть, а уйдет – и тебе его не достает

 

постоянно. Так получилось у меня. Каждое утро и каждый вечер, как

 

нормальный, никому ничего не демонстрирующий человек (у нас-то с тобой

 

разговор задушевный, обнаженная ведь натура), я читаю молитву. И дети

 

мои это делают. Дня нет, чтобы утром и вечером я не вспомнила Юру, нет

 

такой церкви, в которую зашла бы – и не поставила свечку за упокой. И

 

здесь, в Израиле, поставила. До сих пор смотрю на мир его глазами –

 

очень его мне не хватает. Все мне напоминает о Юре: круг, в который он

 

меня ввел, интересы, домашний интерьер, библиотека, которую он начал

 

собирать для Мити, город, который м

 

>еня удерживает странным образом. Меня зовут в Москву – не могу уехать из

 

Петербурга, где все связано с Юрой. И родственников его воспринимаю как

 

своих собственных…

 

 

 

НОВЕЛЛА ВТОРАЯ. РОДСТВЕННИКИ.

 

…Двоюродные сестры Юры, племянницы, их мужья – Нина, Бася, Изя, Сеня,

 

Мишка, Сашка – все тут. Вот ты предъявляешь претензии: звонила до поздней

 

ночи в гостиницу, а меня не застала. А почему не застала? По одной простой

 

причине. Я ехала сюда и знала, что в Израиле у меня – только Юрины

 

родственники. Но, честное слово, я не успела дойти до гостиничного номера.

 

Как только вошла гостиницу, портье окликнул: "Крючкова? Вас к телефону!" Я

 

взяла трубку и услышала: "Светка?" – позвонили девочки, которые выросли со

 

мной в одном дворе. В нашем

 

кишеневском дворе было восемь еврейских семей, две русские, одна

 

украинская. Слева от нас жили тетя Бетя и дядя Изя, справа – тетя

 

Полька Бликштейн, которую мы звали "селедкой". В ее племянника,

 

Владика, который к нам в Кишинев, приезжал из Москвы, из столицы, мы

 

все были безумно влюблены: такой красавец! Я его вчера увидела и

 

обалдела: такой же красивый, только седой стал. Говорю: "Владик,

 

помню, как я на тебя смотрела завороженными глазами, а ты толкнул

 

скамейку, я села мимо, – и эта обида осталась у меня на всю жизнь. Я

 

была в тебя

 

влюблена, а ты выбил из-под меня скамейку…" Он ведь, оказывается, и

 

не знал о моей любви… А вчера я была у девочек, ночевала у них,

 

Лили-Сюзанны-Дорины; они накрыли замечательный стол: готовились. И

 

мужья у них чудесные, дети дивные, все друга друга любят. Когда мы

 

сели за этот стол, бывший москвич Владик поднял бокал и сказал первый

 

тост: "За наше кишеневское детство, за улицу Усющева, 37". Такого

 

второго двора, как у нас в Кишиневе, не было. Мы организовали

 

собственный театр, устраивали представления, собирали взрослых и детей

 

со

 

всех дворов. Зрители рассаживались, мы открывали занавес… У нас

 

была своя футбольная команда, мы играли в пионерский лагерь, моя

 

старшая сестра считалась вожатой – мы полностью были на

 

"сомоокупаемости". Наш двор считался самым интересным, около него

 

клубились остальные, вся жизнь концентрировалась вокруг. Тетя Поля,

 

"селедка", которая умерла здесь, в Израиле, не имела собственных

 

детей… Я вчера ночевала у Доринки, утром проснулась – пахнет тетей

 

Полей: она всегда пекла, и Дорина с утра затеяла пирожок. Я спрашиваю:

 

"Дука, ты

 

помнишь, как тетя Поля пекла пирожок?" А для кого? Она раздавала его

 

соседским детям. А у дяди Буки на окне стоял телевизор, повернутый

 

экраном в сторону двора. Мы, дети, рассаживались снаружи на стульях и

 

смотрели этот телевизор. Дядя Бука купил стол для пинг-понга. Для нас

 

– мы все играли. Сколько было приколов!.. Дука выходила с утра,

 

картавя, кричала "Кар-р"р!" – весь двор просыпался. Именно с тех пор я

 

запомнила, что любой ребенок – "любочка", "рыбочка", "мамочка, съешь

 

уже хлебочка с маслицем!". А в России – что? "Куда пошел, зараза?

 

Заткнись" Надоел – отойди". Мой муж всегда спрашивает: "Что ты со

 

всеми так долго разговариваешь?" Отвечаю: "Саша, я же – с юга". Он

 

говорит, что у меня вкус – как у мексиканской проститутки. Он прав:

 

мне нравится все яркое, блестящее; я люблю разговаривать с людьми,

 

люблю огоньки горящие, музыку зажигательную… Почему мне в Израиле

 

хорошо? Конечно, страна неисчерпаема, каждый раз открываешь что-то для

 

себя новое, но сейчас говорю не об этом. На каждом спектакле меня ждет

 

сюрприз. К тому, что у меня были сюрпризы в прошлый раз, я уже

 

привыкла. Думала, они уже кончились. Но не тут-то было. Вдруг ко мне

 

в Хайфе подходит женщина: "Света, ты меня не узнаешь?" Я смотрю – до

 

боли знакомое лицо: "Ради Бога, извините, не узнаю". Тут она достает

 

фотографию, где мы втроем. Три подружки, стоим в лесу в городе

 

Кишиневе. Я, Фанька Бейнер, которая здесь живет уже тридцать шесть

 

лет, и Галя, которая живет в Ленинграде. Смешно, но я не узнала Фаню

 

Бейнер, с которой мы учились, с которой мы жили рядом – сумасшедший

 

дом какой-то! И вот я увидела себя на снимке – уже забыла, какой я

 

была…

 

Учительница здесь живет моя – преподаватель русской литературы и

 

языка Раиса Моисеевна. Тоже пришла на спектакль. Я, кстати, была у нее

 

хорошей ученицей. Раиса Моисеевна предрекала: "Светка, ты будешь

 

артисткой". Я этого не помню, Фанька мне напомнила. Жаль, но я забыла,

 

какой была в детстве. Как о

 

>трезало: не могу приехать в Кишинев, потому что там все чужое, как у

 

Ахматовой: "люди, вещи, стены".Нас никто не знает, мы не туда попали, Боже

 

мой! Приезжаю в Израиль – и попадаю в Кишинев моего детства, понимаешь?

 

Здесь – все, что считала забытым, куда-то ушедшим. Но встречаются друзья, а

 

ведь общая биография – и есть наша жизнь. Близкие люди вдруг стали мне

 

рассказывать про меня, Я узнала, что к Сюзанке, замечательному доктору по

 

прозвищу "Стена плача", весь квартал бесцеремонно ходит лечиться. Она ведь

 

работает, приезжайте к ней в

 

больницу, в поликлинику, – нет: они предпочитают идти домой. А самое

 

главное, что еще жива тетя Ниночка – Сюзанина мама. Она говорит:

 

"Светка, я помню, как заплетала тебе косички. Ты была такая

 

маленькая…" А сейчас я обнимаю тетю Нину – ее голова мне только до

 

груди доходит… У меня умерла мама, бабушка – я родоначальник своей

 

семьи, за моей спиной никто не стоит. У меня никого нет: я держу на

 

руках всю свою семью. А здесь, у вас, я вновь чувствую себя маленькой

 

девочкой, меня называют "Светкой", а не "Светланой Николаевной".

 

Конечно, мне

 

в Израиле хорошо. И всякий раз, когда уезжаю, со мной случается

 

истерика. В прошлый раз уехала, рыдая, и чувствую, что сейчас будет то

 

же самое… Сюзанка у нас была золотая медалистка, поступила без

 

всякого блата в медицинский институт. На вступительном экзамене

 

написала обо мне сочинение под названием "Солнышко" – я тогда,

 

пятнадцатилетняя, впервые постриглась – и была рыжая-рыжая… Такой у

 

нас был уникальный двор. Вчера, когда я пришла на этот званный обед,

 

собрались с соседних улиц… Кишинева. Они как-то умудрились сохранить

 

дружбу. Какие дивные у них дети! Сколько добра в их домах, тепла!..

 

Даже собаки добрые – члены семьи. Дука постоянно своей собаке Пицце

 

говорит: "Ма питом? Бои-бои!" Есть же люди светлые, добрые, которым

 

все удается. Дука мне вчера сказала: "Я встретила Алика в восемнадцать

 

лет – и больше уже никогда никого не видела вокруг". Тридцать лет

 

вместе прожили, дети выросли… А какие у них в саду растут лимоны с

 

грейпфрутами! Хорошо: это – настоящая жизнь, которой должен радоваться

 

человек. Я выхожу утром из спальни, где спала в Яночкиной

 

комнате, а Дука идет навстречу, обнимает меня, целует: "Доброе утро,

 

мамочка!" "Ласточка", "солнышко" – только на юге так говорят,

 

понимаешь? Мне очень важно, чтобы меня приласкали, обняли, улыбнулись

 

мне. В Израиле всюду продаются магнитики: две точки и улыбка от уха до

 

уха – вот вам мое лицо. Я привезла сыну такой магнитик, там улыбка,

 

кипа и надпись: "Don-t worry, be Jewish" (-Не печалься, будь евреем-).

 

И Митька у себя в комнате повесил эту прелесть, эту суть израильского

 

народа…

 

 

 

НОВЕЛЛА ТРЕТЬЯ. САША.

 

…Хемингуэй говорил, что у мужчины должны быть четыре жены: в процессе

 

взросления человек меняется, и на каждом новом этапе ему нужны разные

 

спутницы. О том, сколько мужей должно быть у женщины, Хемингуэй умолчал. Но

 

у меня пока все идет закономерно: Юра был старше меня, Саша – младше на

 

двенадцать лет. Мы с Сашей родились в один день, 22 июня, и оба – в год

 

Тигра. Надо сказать, что всю жизнь я мечтала об одном: увидеть любящий

 

взгляд моего мужчины, обращенный на детей, – и никогда этого не случалось ни

 

с Юрой, ни с Сашей. Юра говорил: "Я

 

люблю тебя больше, чем Митю". Саша говорит: "Я буду любить тебя, а ты

 

люби своих детей". Но мне важно, что делает мужчина, а не то, что он

 

говорит. Уж чего только я в жизни не слышала… Один режиссер

 

восклицал: "Хотите, я стану на колени?" – "Станьте, вы будете сотый.

 

Можете руки целовать, ноги – у меня это все было, мне всё целовали,

 

включая песок, по которому я ходила". Слова меня не впечатляют, меня

 

впечатляет только дело. Так вот, Саша занимается делом. Порой, даже

 

слишком активно, в такие минуты говорю: "Вынь из одного места зонт и

 

закрой

 

его". А с другой стороны, муж – оптимист. Сейчас, например, он

 

бесстрашно взялся за реконструкцию грязного страшного чердака, по

 

которому ползали бомжи. В пятиэтажном доме, который входит в

 

архитектурный ансамбль города, поднял на полтора метра конек, сделал

 

крышу в двести метров, сто из них взял для нас двоих. И увлеченно

 

занимается стройкой нашего собственного жилья. В России очень трудно

 

обеспечить по квартире каждому ребенку и себе элементарное

 

пространство оставить. Пока что мы с Сашей живем в одной комнате: тут

 

и книги, и

 

компьютер, и постель. А наш младший сын гордо заявляет: "Я живу в

 

гардеробной". Но сейчас все налаживается: Саша буквально с нуля

 

отстроил ему квартиру в центре города, я, как последняя мещанка,

 

своими ручками шила занавесочки, ламбрекены делала, косой беечкой

 

подшивала. По этому поводу Саша даже купил мне к Новому году швейную

 

машину (по-французски – "машина кудр". А "машина лаве" – стиральная).

 

А к нашему будущему жилью муж подходит основательно: хочет, чтобы

 

сауна у меня была, кабинет. К сожалению, окна у нас будут выходить в

 

небо,

 

иначе бы они портили фасад… У Саши масса специальностей. По

 

образованию – музыкант, работал в оркестре барабанщиком. Если кто-то

 

считает, что барабанщик – не музыкант, этот кто-то не прав. Еще Саша

 

немножко играет на гитаре. Он ездит за мной на выступления – звук

 

делает, свет выставляет, декорации. Кем он еще работал? Посадчиком

 

металла в горячем цеху, матросом рыболовецкого флота, реставратором

 

музыкальных духовных инструментов. Да, чуть не забыла: Саша работал

 

барменом в ресторане – там, собственно, мы с ним и познакомились.

 

Мы с Ларисой Гузеевой снялись в картине Хотиненко "Спальный вагон" и

 

заработали по тем временам чуть ли не на машину. Возвращаюсь как-то домой –

 

опять ребенок, опять плита… Звоню Лариске: "Гузеева, что будем делать?

 

Деньги есть, а счастья нет". Как говорит мой сын, счастье есть, оно не может

 

не есть… Гузеева отвечает: "Пойдем в ресторан. Как артистки оденемся,

 

почувствуем себя людьми!" Я позвонила в замечательный закрытый ресторан –

 

охотничий клуб, им владел один чудный еврей, который потом уехал в Америку.

 

В зале было очень

 

красиво, свечи зажигали, кого попало, не пускали. В общем, заявились

 

мы туда с Гузеевой и Митей. Чтобы ребенок нас не отвлекал, я по дикому

 

блату купила ему какую-то английскую мозаику. И вот мы сидим с Ларисой

 

и говорим про наше, про девичье. Ребенку надоело все это слушать, он

 

отправился гулять по ресторану. Я слежу за ним, как подсолнух за

 

солнышком: куда Митя – туда и моя голова. Смотрю, разговаривает с

 

каким-то мужчиной, тот с ним возится, чучела со стен снимает. Потом

 

вдруг Митя подводит его к нам: "Мама, познакомься, это – дядя

 

Саша". Я вообще всего боюсь, к незнакомым людям отношусь

 

подозрительно, а тут как-то так получилось: крышу враз снесло. Пришел

 

Саша, не ушел, и сразу резко стали мы с ним жить. Для меня, как ты

 

понимаешь, самым главным было то, как он отнесся к Мите. Чучела снимал

 

– ладно. Но у Мити были проблемы со здоровьем, и Саша к ребенку

 

относился идеально, без тени раздражения. А потом я обнаружила, что

 

беременна, а Саша был женат. Я решила так: "Почему бы мне такому

 

любимому Мите не родить брата? Я же уйду рано или поздно. Не должен

 

быть человек

 

один на земле, это неправильно". И я из-за Мити оставила ребенка. А

 

потом все сложилось замечательно. Сашу от жены я не уводила: они уже

 

были практически разведены, только штамп оставалось поставить. Всю

 

беременность я провалялась, прокололась гормонами, на сорок

 

килограммов поправилась. Саша занимался Митей, они оба меня очень

 

опекали. Помню, стояла зима, мои мужчины нарядили елку, на ней день и

 

ночь горели гирлянды, а Саша кому-то чинил виброфон – музыкальный

 

инструмент, издающий нежный сказочный звон. По утрам они в куртках

 

(мне не хватало воздуха, окно было открыто настежь) входили ко мне в

 

комнату, целовали пузо и говорили: "Веди себя хорошо, не мешай мамочке

 

отдыхать", – и уходили по своим мужским делам. Когда родился мальчик,

 

я предоставила мужу право назвать малыша. Саша сказал: "Саша!" Мне

 

всегда нравилось это имя, даже Митьку хотела Сашей назвать… Чтобы не

 

возникала путаница, Сашу маленького зовем Алексом, и это имя мне тоже

 

очень нравится…

 

 

 

НОВЕЛЛА ЧЕТВЕРТАЯ. АЛЕКС.

 

…Мои сыновья – от разных мужей, но оба они рыжие. На Ленфильме ходит

 

замечательная шутка: "Если Крючкова родит от негра, у нее будет рыжий,

 

голубоглазый мальчик". Дети удивительно похожи друг на друга. Когда-то давно

 

в городе Ленинграде Сергей Юрьевич Юрский познакомил меня с замечательным

 

детским психиатром Сашей Гольбиным, который сейчас живет в Чикаго. Тогда у

 

меня не было детей, я очень хотела родить, но врачи не разрешали. Наконец,

 

решилась, забеременела Митей, и Гольбин, уезжая, сказал: "Света, ты родишь

 

ребенка того пола и

 

того типа, какого хочешь, потому что у женщин с сильной волей

 

получается именно так". Он уезжал 19 мая 1981 года, Юра в этот день

 

попал с предынфарктным состоянием в больницу. А в августе я родила

 

Митю. Мне предрекали девочку, а я знала, что будет рыжий мальчик. Я

 

родила, врачи его поднесли и спросили: "Это кто?" Я ответила: "Это

 

Митя!" И в эту секунду раздался телефонный звонок. Слышу, говорят: "У

 

вас сын родился, но мы его еще не измеряли и не взвешивали", – Юра

 

звонил. Я повернула голову – на часах было 18.30… А маленький тоже

 

рождался

 

сложно, и жизнь у нас была сложная. Когда малышу исполнилось три

 

месяца, я с поездом "Комсомольской правды" уехала зарабатывать деньги

 

на Дальний Восток. Саша остался с грудным ребенком. Они с Митей его

 

кормили, поили, пеленали. А дальше события развивались драматично: 22

 

января 1991 года Митя попал на операцию в больницу – наши великие

 

врачи девять лет не могли поставить диагноз, после его операции я

 

поседела… За Митей нужно было ухаживать, я решила маленького на

 

неделю отдать свекрови, Сашиной маме. Мы возвращались от свекрови

 

в гололед, Саша сидел за рулем, на скорости в 90 километров мы

 

влетели в столб и машина разбилась вдребезги. Пострадала одна я…

 

Надолго попала в больницу, таким образом, ребенок на три с половиной

 

года оказался в чужих руках. Назад я получила такое, что поняла: это я

 

не люблю. Представляешь, не люблю своего сына! Смотрю на него – стоит

 

чужой мне человек. Чужой, не мой! Дурак с каким-то тупым взглядом. У

 

свекрови ребенок получал по затылку, его били тапком, ремнем,

 

веником… Я с тех пор их с мужем к себе на порог не пускаю, а Саша

 

вообще

 

говорит, что его мама умерла. Она плохой человек – несет зло детям…

 

Итак, получив то, что получила, я закатала рукава – и началась работа.

 

Во-первых, ребенок не выговаривал ни одной буквы – я стала заниматься

 

с ним как логопед. Когда мы с Митей учили с ним предлоги, это был

 

настоящий цирк! Мы ему объясняли, что такое "около", "под". Учу

 

ребенка трех с половиной лет: "Сашенька, есть "под" и "над". Посмотри:

 

над столом – абажур. Он – над столом". Становлюсь на четвереньки, лезу

 

под стол: "А мамочка где?" Он отвечает: "Внизу", – и так полчаса.

 

Говорил: "ковната", "транвай", ругался матом, стучал кулаком по

 

столу: "А подать мне стопку водки!". Это было нечто… Сейчас он,

 

конечно, совсем другой ребенок. Правда, тогда он был здоровее. Телом,

 

но не душой… Алекс – безумно интересный мальчик. Обладает абсолютным

 

слухом, учится играть на пианино, но – не гаммы пиликает, а регтаймы

 

подбирает. Прекрасно соображает в компьютере, у каждого из моих детей

 

есть свой электронный адрес. Пишет не очень грамотно, зато –

 

философские тетради. Читать дает только мне: "Я все думаю, зачем

 

человек

 

живет? Наверное, все-таки, – для любви. Ведь, если бы не было любви,

 

вся наша земля была бы одна большая, черная и грустная планета", – это

 

в девять лет. Еще он пишет о том, что у него есть друзья, но они

 

только так называются. На самом деле, он одинок. И дальше: "Когда

 

сидишь один в комнате, твое сердце разрывается от холода и боли".

 

Конечно, он мальчик тонкий. От осинки апельсинки не родятся: как бы

 

его ни коверкала среда, он, все-таки, мой сын. Услышав однажды любую

 

песню, тут же воспроизводит ее – нота в ноту. Великолепно успевает по

 

английскому языку, у Митьки схватывает на лету. Прошлым летом у меня

 

полетели гастроли и сорвался круиз. Вместо того чтобы огорчиться, я

 

так обрадовалась! Целый месяц провела с ребенком. А в январе вырвала

 

десять дней, и на каникулах мы поехали в Дом творчества

 

кинематографистов. Там на на

 

ше счастье бывшие ленфильмовские каскадеры, которым надо выживать в этой

 

жизни, арендовали землю и сделали конюшню. Алекс буквально заболел: каждый

 

день скакал на лошадях, вечером ходил их кормить, целовал, сушки носил, хлеб

 

носил, ведра таскал… Мы вернулись в город, я тут же позвонила знакомым –

 

он и здесь на лошадке поездил. Еще он хорошо рисует, учится в лицее при

 

Мухинском училище. Единственное, что огорчает, – очень много болеет. После

 

той жуткой истории…

 

 

 

НОВЕЛЛА ПЯТАЯ. "КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК НАМ ДОРОГ?"

 

… Мы много лет жили в квартире, не зная, что под ней – наглухо

 

заколоченная комната ЖЭКа, где для чего-то хранится четыреста граммов ртути.

 

Там содержание ртути превышало допустимое в двести пятьдесят шесть раз, у

 

нас – в тридцать пять… Самое интересное, что, когда все обнаружилось,

 

петербургские власти пихали нас обратно в эту квартиру. Нас заверяли, что

 

уже все почистили, и жить там безопасно. Заступился за меня лишь Фонд

 

русской поэзии. И Москва: Михалков, Говорухин, Ахеджакова, программа

 

"Взгляд-; Иосиф Давидович Кобзон

 

трижды давил на нашего губернатора, объясняя, что не следует женщину,

 

к тому же – народную артистку, с двумя зараженными детьми пихать в эту

 

страшную квартиру. Собственно, о чем шла речь? Раньше у меня была

 

трехкомнатная квартира в центре города и теперь у меня трехкомнатная

 

квартира в центре города. Они мне сделали лучше? Нет. Я не

 

претендовала на хоромы, чего ж было нервы трепать? Два с половиной

 

года мы жили на коробках… Нас буквально терроризировали: врывались,

 

угрожали, слали письма, обещали передать дело в суд, в газетах

 

писали про меня различные гадости, а Кирилл Юрьевич Лавров,

 

художественный руководитель моего театра, всему этому способствовал.

 

Чему ты удивляешься? Да, Лавров – плохой человек. А как мог хороший

 

человек не пустить к себе ночевать меня с больными детьми? Я пришла,

 

объяснила, что мы сбежали из зараженной квартиры, нам некуда деваться.

 

Лавров выслушал и пообещал через две недели поговорить с губернатором.

 

Да, но нам в тот момент негде было ночевать, а не через две недели…

 

Он и сейчас делает все для того, чтобы я ушла из БДТ. Что ж,

 

свои двадцать пять лет я отработала…

 

А пока Саша строит наше с ним жилье. Ничего не боится – подводит под

 

ведущие стены какие-то балки, сносит все углы – получается просторно,

 

светло, неожиданно становится психологически приятно. Муж – и прораб, и

 

дизайнер, и сварщик, и сантехник. Все делает своими руками, потому что

 

никому не верит. У нас в стране исчез профессионализм, у нас кругом

 

дилетанты. Кино снимает тот, кто достал деньги, а не тот, кто умеет снимать

 

кино, и в строительстве – та же ситуация. Вот Саша и строит сам. Уже опыт

 

имеет: вошел в квартиру, которую делал для

 

маленького Алекса, выковырял все до балок и сделал с нуля буквально

 

"конфетку". И в эту конфетку летом приедут родители невесты моего

 

старшего сына Мити…

 

 

 

НОВЕЛЛА ШЕСТАЯ. МИТЯ.

 

…Мой старший сын влюбился во француженку. Как многие русские школьники,

 

он по обмену отправился в Париж. Сначала мальчик из Франции приезжал к нам,

 

потом Митя поехал к мальчику, там познакомился со своей девочкой, целый год

 

у нас висела ее фотография, после чего сын опять поехал в Париж. Остановился

 

на неделю у девочки, ее родители не были против: они приняли его сразу.

 

Оттуда Митя вернулся уже со своей любимой. С тех пор они бывают либо вдвоем

 

в Ленинграде, либо вдвоем в Париже. Он девятого ноября уехал во Францию – я

 

его видела

 

один день после гастролей в Израиле – и только двадцать пятого января

 

вернулся, а я – опять в Израиле. Так что, Митю я вижу только после

 

Израиля. Девочка приезжает к нам в феврале, а летом прибудут

 

знакомиться ее родители. Они звали меня к себе, но я предпочла, чтобы

 

люди посмотрели, как мы живем, дабы не питали никаких иллюзий. Но,

 

поскольку мне хочется с мамой поговорить по душам, я на старости лет

 

начала учить французский язык. Илзе Лиепа смеется: "У тебя какая-то

 

кухонно-бытовая тема". Рассказывает: "Иду по Парижу, вдруг на меня

 

выскакивает араб с ножом". Отвечаю: "Куто. Нож на французском –

 

"куто". Надеюсь, что к лету буду хоть как-то изъясняться – как иначе

 

посекретничать с будущей родственницей? А сама мама девочки знает пять

 

языков: латынь, греческий, французский, английский и немецкий. И

 

начала учить русский. Что до Мити – у него и с французским, и с

 

английским полный порядок. Языки он изучает самостоятельно, а также

 

учится звукорежиссуре в питерском Гуманитарном университете

 

профсоюзов. Когда сын влюбился, я, конечно, перевела его на заочное

 

отделение. Он и работает – музыкально оформил оба моих спектакля. В

 

частности, тот, с которым мы приехали в Израиль: "Ваша сестра и

 

пленница". В программке так и написано: "звукорежиссер – Дмитрий

 

Векслер". Всю музыку в следующем спектакле по замечательной пьесе

 

Артура Фоггарта "Здесь живут люди" тоже сделал Митя. Он сочиняет

 

музыку, пишет стихи по-английски, великолепно владеет компьютером,

 

общается по Интернету с разными людьми из разных стран. Вообще Митя –

 

интереснейшая личность, очень меня развивает и привязывает к этой

 

жизни. Я знаю, что сейчас ему плохо: нет рядом ни любимой девочки, ни

 

меня… Накупила им в Израиле кучу домашней утвари – может,

 

пригодится…

 

Можно я прочту на французском языке стихотворение Жака Превера? Впрочем,

 

как ты его передашь на письме… Какая жалость… Я обнаружила у Жака

 

Превера стихотворение, которое Окуджава взял за основу – "Девочка плачет,

 

шарик улетел…" А у Превера – то же самое, только – про цветы. Видишь,

 

сколько увлекательного узнаю, благодаря моим детям? Вообще дети – безумно

 

интересный мир. Не понимаю людей, считающих пустым занятием сидение с

 

детьми. Это – такое творчество, такое вдохновение… Митя в два года нашел в

 

грязи возле БДТ игрушечную

 

сову. Она жива до сих пор, правда, мы сделали ей уже шесть

 

пластических операций. А сын с тех пор собирает сов. Его любимую

 

Филиппиночку девочка увезла в Париж, сейчас должна привезти – летают

 

совы туда-сюда, занимая целый рюкзак. У пары сов недавно родился

 

мальчик – маленький совенок. Зашиваю эти игрушки, стираю, одежду им

 

вяжу, мама девочки тоже подключилась… И сейчас из Израиля везу

 

очередной экспонат…

 

 

 

НОВЕЛЛА СЕДЬМАЯ. ПРОЩАЛЬНАЯ.

 

…Очень жаль, что не приезжаю в Израиль с поэтической программой. Я читаю

 

стихи Марии Сергеевны Петровых – современницы

 

Мандельштама-Цветаевой-Ахматовой-Парстен ака, не публиковавшей свои стихи

 

при жизни; женщины, которой Мандельштам посвятил свое лучшее любовное

 

стихотворение. За эту программу, которая называется "Назначь мне свиданье",

 

в конкурсе поэзии меня удостоили премии, которой я горда больше, чем всеми

 

остальными моими наградами. Я бы с удовольствием приехала к вам почитать.

 

Уверена, есть здесь кому слушать. Когда

 

у меня спрашивают: "Где, в какой роли вы ближе к самой себе?",

 

понимаю: я ближе всего к себе тогда, когда читаю стихи…

 

…В очередной раз с большой грустью оставляю Израиль. Можно произнести

 

тост? У нас была замечательная компания: Сергей Юрьевич Юрский с Наташей

 

Теняковой, доктор Мозель со своей русопятой женой Людой Новокрещеновой, Юра

 

Векслер со своей женой Крючковой и так далее. Доктор Мозель всегда поднимал

 

бокал и говорил: "Я хочу выпить за великий русский народ и их мужей".

 

Кстати, этот тост я произнесла в "Старых клячах". А Рязанов его вырезал.

 

Жаль. Ты обратила внимание, кто в фильме на мне женится? Опять-таки, Иосик

 

Лозовский – Рома

 

Карцев. Знаешь, когда смотрю, как мы с девочками поем

 

"Тум-балалайку", – мороз по коже. Рыдаю… "Штейт а бухер унд эр

 

трахт, трахт ин трахт, а ганце нахт…"

 

 Израиль