Худрук Театра сатиры неоднократно бросал курить – пока не встретилврача, который сказал: «В нашем возрасте любые перемены опасны. Доживаем как есть». Впрочем, другим своим привычкам он тоже изменять не собирается: несмотря на бесчисленные запреты в нашей стране, напряженную политическую обстановку и нравы молодых артистов, не потерял чувства юмора. 19 июля Александру Ширвиндту исполняется 80 лет…
«Доколе это старье будет руководить театрами?!»
– Александр Анатольевич, вот и подкралось восьмидесятилетие. Как в этом возрасте живет человек, от которого все время ждут смешного?
– В полном недоумении: куда все несется? До шестидесяти возраст еще как-то тянулся, было ощущение, что обойдется. А потом как рвануло… И нужно за временем успевать, ведь никуда уже не деться от сложившегося имиджа. Приходишь в гости вялый, на подгибающихся коленках и слышишь: «Тихо, всё, он пришел. Бросьте вилки! Ну!» – хочешь не хочешь, а все вокруг ждут шуток…
– Цифра 80 для вас трагическая?
– Неприятная. Когда говоришь, то еще проскакивает. А когда нарисовано на бумаге, то хочется ее заклеить. Недавно я поймал себя на мысли, что стал смотреть на даты жизни известных людей. Читаешь титульный лист – автор умер в 38, 42, 46… Одолевает грусть. Но порой смотришь: писатель прожил 92 года. Гора с плеч. В этом плане у меня сейчас настольная книга – календарь Дома кино, который каждый месяц рассылается членам Союза кинематографистов. На первой странице – «Поздравляем юбиляров». Возле женских фамилий – прочерки, а у мужчин там пишется только круглая дата. Но начиная с 80 юбилейным считается каждый год – на всякий случай, потому что надежды мало. И вот этот календарик – мое утешение. Иногда попадаются фамилии совсем незнакомые – какой-то бутафор, второй режиссер, второй оператор, потом – бэмс! – Хуциев. И снова четвертый пиротехник, пятый ассистент… 84, 93, 99, 100… Ихтиозавры надежды.
– Кстати, возраст художественных руководителей театров сегодня тоже приближается к Ватикану…
– Это не столько конклав, сколько колумбарий. Я помню, как мы, 23-летние, с пеной у рта кричали на молодежной секции Дома актера: «Доколе это старье будет руководить театрами?!» И все такое. Сейчас я вспоминаю, с каким ужасом взирал на это Николай Павлович Акимов. Прошло сто лет. Теперь я сижу в качестве такого же старика и сам читаю в глазах у молодых: «Доколе?»
По идее нас надо сбрасывать со скалы. Сбрасывали же в древние времена стариков: пожил – уступи место другому… Но скал под рукой нет, а сбросить с крыльца – сломать шейку бедра, это лишняя головная боль для молодых и никакой радости. Говорят, мол, пожилые люди всё помнят, всё знают, прошли довольно сложную, разнообразную жизнь, у них колоссальный опыт. Так оно и есть. Были дипломатические ходы, были яркие поступки типа сжигания партбилета, но не было глобального вранья в их биографии. Поэтому в пасьянсе современной жизни такие вот крупицы стариков нужны… Они хоть как-то сдерживают моду – погоню за сиюсекундными радостями.
Мобильный перезвон заглушает всё
– Что вы имеете в виду?
– Смотрю на своих учеников – живут в постоянной беготне. Главное – попасть в рейтинг, не упустить роль, даже если предложили сниматься в рекламе прокладок и перхоти. В любви не признаются, только говорят: «Созвонимся». И этот мобильный перезвон заглушает всё вокруг. Сегодня под стать времени Ромео и Джульетту в первоначальном варианте мало где встретишь. Обязательно нужно, чтобы Джульетта разделась, а Ромео признался, что он гей.
– С Ромео вы погорячились: принят же закон о запрете гей-пропаганды, равно как и о запрете мата на сцене, курения и антипатриотических высказываний. Вы вообще как к этим запретам относитесь?
– Запреты подогревают желания. Материться запретили, пить надо осторожно, курить нельзя. Я практически глухонемой, курящий под подушкой. А под подушкой трубку курить трудно. То есть обрезали все последние старческие перья.
На сцене мат можно отменить, но как ты запретишь его в среде автомобилистов или, скажем, военных? А что делать с наследием Пушкина, Белинского, Баркова, Алешковского, Есенина, Венички Ерофеева? Куда все это деть? Законодатели ответа на этот вопрос так и не дали. Правда, насколько я понял, пока отменили только четыре понятия, а все остальное вроде бы можно. Будем материться тем, что осталось.
Так же и с курением. Я столько раз бросал курить, но ни к чему хорошему это не привело. Возвращался обратно к этому пороку, пока сын, которого я очень слушаюсь и боюсь, не сказал: «Всё, хватит». А потом меня навели на замечательного академика, предупредив, что он никого не принимает, но меня откуда-то знает и готов побеседовать. Я собрал полное собрание сочинений анализов мочи и поехал куда-то в конец шоссе Энтузиастов. Особняк, тишина, ходят милые кривоногие дамы в пластмассовых халатах. Ковры, огромный кабинет. По стенам благодарственные грамоты от Наполеона, от Петра I, от Навуходоносора…
И сидит академик в золотых очках. «Сколько вам лет?» – говорит. Да вот, говорю, четыреста будет. «Мы, значит, ровесники, я младше вас на год». Когда он увидел мою папку анализов, взмахнул руками: «Умоляю, уберите». Мне это уже понравилось. Заглядывать в досье не стал. «А что у вас?» Я говорю: «Во-первых, коленки болят утром». – «А у меня, наоборот, вечером. Что еще?» – «Одышка». – «Ну это нормально». – «Я стал быстро уставать». – «Правильно. Я тоже. В нашем возрасте так и должно быть».
И я успокоился. Раз уж академик медицины чувствует себя так же, как и я, то о чем тогда говорить? На прощание я сказал, что бросил курить. Он посмотрел на меня через золотые очки: «Дорогой мой, зачем? В нашем возрасте ничего нельзя менять и ничего нельзя бросать. Доживаем как есть». Я поцеловал его в грамоты и ушел. Гений! А если бы он стал читать мою мочу…
Только идиоты могли запретить на Украине русский
– А главное он вам сказал? Что нельзя быть мнительным и волноваться…
– Да, ведь жизнь с годами заставляет тебя по инерции тревожиться обо всем на свете: запрет курения или события на Украине вызывают одинаковую тревогу. Надо дифференцировать уровень катастроф.
– А все-таки – события на Украине лично для вас катастрофа?
– Разумеется. У меня мама родилась в Одессе, значит, я каким-то образом одессит. Да к тому же сколько всего связано с Украиной! И гастроли, и дружба, и съемки…
С Крымом, на мой взгляд, совершенно раздутая история. Сейчас кричат: «Мы вернули наш Крым, который Хрущев подарил Украине!» А что значит «подарил»? Это все равно что сидим мы за столом семьей, и я говорю: «Вот эта яблонька теперь твоя». Вот и считай, кто прав, кто виноват. Концов не найдешь, ведь семья одна и яблоня как была, так и осталась.
Я физиологически никогда не ощущал Украину заграницей. Какими надо быть идиотами, чтобы запретить там русский язык. Почему тогда их президент говорит по-русски во время инаугурации? Кто стреляет в мирное население? Я совершенно не могу в это вникнуть. И уже много лет пытаюсь понять, что происходит у них на ментальном уровне. Например, в начале девяностых я приехал во Львов, когда они только стали другим государством. А до этого во Львове я был тысячу раз. И вдруг меня поразило, что абсолютно никто не понимает по-русски. Я просто обалдел. Откуда это взялось?
– Но если взглянуть на нашу историю, то страна постоянно переживает какие-то потрясения. Какую эпоху вы вспоминаете с наибольшей теплотой?
– Ужас в том, что не эпоха вспоминается, а состояние тела. Когда все умиляются школьными, студенческими годами, тусовками молодых артистов, то я их понимаю: нам просто было по 25–30 лет. И было хорошо – больше воздуха и свободы. Тогда не возникало такой бесконечной необходимости все время мелькать – не дай бог, кто-нибудь обгонит слева. Работали в театре, потом собирались, шутили, делали смешные вечера, играли в карты, в преферанс или в покер, выезжали куда-то. Сейчас все бегут. Например, на полчаса в Турцию, чтобы там тебя сняли в новом купальнике. Это не жизнь. Хотя, на мой взгляд, умиляться своей молодости тоже опасно…
Во времена СССР нами прикрывались
– Известна история, когда Райкин сказал вам на банкете, что пар надо выпускать не на капустниках, а в работе. Между тем жизнь показала, что вы с равным успехом работали и в театре, и на эстраде. С годами вам райкинскую фразу доводилось вспоминать?
– Вспоминал, вспоминаю и преподаю нынешним студентам. Потому что это действительно великая фраза. Мы по тем временам в Доме работников искусств в Ленинграде бог знает что себе позволяли. В зале сидела ленинградская элита – Акимов, Товстоногов, Вивьен, Райкин… А мы, молодая шпана, перед ними играли. Потом был банкет, и Аркадий Исаакович сказал: «Шурочка, вы замечательно все это делаете, но… не надо. Я тоже так могу, на этом уровне, на эти темы. Но зачем?» И действительно, у Райкина ведь не было ни одного «капустного», «тусовочного» номера. Он свято берег профессию.
– Но ведь и про вас нельзя сказать, что вы ее расшатывали…
– Ну всё же мы существовали в других рамках. Для нас капустник был как некое переступание через табу. Например, когда строился подземный переход у Театра эстрады и эта история у всех была на устах, мы шутили, что сейчас строится переход из социализма в коммунизм.
Еще более язвительные шутки были в Доме актера в новогоднюю ночь. И когда люди, уставшие от мерзостей жизни, приходили к нам, они не верили своим ушам. Это был островок свободы, где языком сатиры можно было говорить обо всем. Когда в Советский Союз приезжал, например, турецкий писатель Хикмет и говорил: «Вот вы тут в застенках живете, у вас нет свободы слова», ему отвечали: «Да вы посмотрите, что у нас в Доме актера творится». И приводили туда. Так что нами прикрывались.
По нынешним временам тогдашняя злободневность – ну типичная акварельная картинка.
У нас всегда был все-таки поджатый хвост. Степень поджатости зависела от таланта, смелости и желания шутить. Когда пришли свобода и вседозволенность, смелость превратилась в абсолютный понос. Ценз кончился – и понеслось. Например, мне очень нравились «Уральские пельмени». Ребята замечательно начинали. Но вот уже несколько лет они существуют в телевизоре в таком конвейерообразном формате, что просто диву даешься: самим-то не надоело? Я часто говорю своим любимым Ване Урганту, Максику Галкину: «Ограничивайтесь! Выбирайте темы, не заполняйте все пространство, иначе легко собой перенасытить».
В молодые годы кайф от всего
– Григорий Горин вспоминал в своих иронических мемуарах, как на заре своей театральной юности вы играли крестьянина и произносили одну-единственную реплику: «Пошто, мужики, по степу мыкаемся?»
– Да, это было в Ленкоме в спектакле «Хлеб и розы» Салынского. Еще у него была пьеса «Ложь для узкого круга», и в капустнике мы говорили, что у нас всего один выдающийся драматург – Салынский, который пишет ложь только для узкого круга.
– Я не зря вспомнил ту фразу. Сейчас у вас всё есть: театр и десятки учеников, сонмище интервью в течение года и любимые спектакли, десятки картин и замечательная династия. Казалось бы, тут и менять нечего. Но все же вам доводилось спрашивать себя: «Пошто, мужики, по степу мыкаемся?»?
– В молодости я знал ответ на этот вопрос, поскольку кайф в молодые годы получаешь от всего. Но со временем пропадает желание перестраивать виллы в хоромы, ездить на «хаммерах» и грести гонорары за съемки в бесконечном «мыле». С каждым днем желаний и возможностей для разврата и оргий все меньше, а той дозы алкоголизма, автомобилизма и дачного пребывания, которую я раньше мог принять, теперь уже нет. И приходится заниматься просто любимым делом.
– А что такое сейчас счастье для вас?
– Ужас в том, что сегодня счастье для меня – это суммарное ощущение сиюсекундного относительного благополучия. Коленка не болит – победа! Знаешь, где находятся внуки в данную секунду – ура! На сцену идти не надо – счастье! Скоро на рыбалку, уже есть путевка на Валдай. И когда вот это соединяется вместе, думаешь: хорошо. Если вдруг оказывается, что не знаешь, где внуки, то дико заболевает коленка, путевку летишь сдавать и начинается беготня в поисках счастья.
/звонок подруге
«Как отмечать юбилей собираетесь?»
Наталья Белоусова, супруга Александра Ширвиндта:
– Каждый год, вот уже пятнадцать лет подряд, мы отдыхаем на Валдае. И сейчас, когда в театре завершился сезон, мы снова сюда приехали. Здесь те же комары, что в Подмосковье, но зато рыбалка и природа отличаются. В этом романтическом месте мы и отметим юбилей – будут самые близкие, приедут родственники, друзья и коллеги. Как говорится, тесный круг родных лиц… Только не будет никаких ресторанов, салютов и дискотек – жизнь настолько стремительна, что не хочется заглушать ее залпами. Будем общаться друг с другом.
