Редакции "Едиот Ахронот" пришла в голову хорошая идея попросить самыхразных людей написать первую главу своей автобиографии. Из политиков,певцов, актеров и бизнесменов мы выбрали человека, который никогда не дает интервью и ничего о себе не рассказывает. Это – отставной судья, Госконтролер,доктор Миха Линденштраус.
А это – то, что он написал:
Двадцать лет назад 1.200 судей собрались в Вене в гигантском зале дворца Ротшильда. Все судьи Австрии. Меня пригласили прочесть лекцию об израильской судебной системе.
– Дамы и господа! – начал я по-английски, поднявшись на трибуну. – В
марте 1939 года, в том самом месте, где вы сидите сегодня, стоял мой
отец. Ему было 35 лет, он был активистом сионистского движения, и у
него был новорожденный сын – это я. А напротив отца сидел Адольф
Эйхман.
В зале наступила гробовая тишина.Я мог на этом закончить. Бомба уже
разорвалась. Но именно из-за шока я решил продолжать. Я рассказал им,
что за полгода до начала Второй мировой войны Эйхман вызвал к себе
делегацию еврейских лидеров Германии и Австрии. И мой отец, Аарон
Вальтер Линденштраус – который через много лет стал одним из
свидетелей на процессе Эйхмана – предстал перед ним, как сотрудник
Еврейского Агентства в Берлине. Вместе с другими он занимался
репатриацией немецких евреев в Эрец-Исраэль. Евреи хотели
репатриироваться, нацистский режим не возражал,и только англичане
мешали, ограничивая число сертификатов на репатриацию.
Эйхман самым унизительным образом отнесся к стоявшим перед ним
двадцати еврейским делегатам. Он орал на них, оскорблял и угрожал. До
этого он их выстраивал и перестраивал: "Ты – налево, ты – направо, ты
– вперед, ты – назад, ты подойди, ты отойди!". И, когда они, наконец,
встали по местам, Эйхман заорал на моего отца: Ты заплатишь своей
головой и вы все заплатите головами, если не уберете отсюда
евреев!.Точнее, он сказал не "евреев", а "ваше еврейское тряпье".
И вот сегодня я стою перед вами-ребенок,который родился в нацистском
Берлине и стал судьей в Израиле – и говорю вам: "У нас есть
государство, в нашей стране самая сильная демократическая система на
всем Ближнем Востоке,и в случае необходимости мы умеем защищаться".
Я не рассказал им то, что случилось потом. Об этом я стараюсь не
говорить. Вскоре после встречи с Эйхманом было покушение на моего
отца. Его пытались выбросить из поезда. Англичане вывезли его в
Лондон, и я остался в Берлине с мамой, Маргалит-Маргаритой, которая
работала лаборанткой в одной из больниц. За считанные часы до начала
войны немец-профессор, у которого она работала, сумел перевезти нас в
Италию. Там мы дождались отца, все вместе уехали в Израиль и
поселились в Тель-Авиве.
В Израиле нам было очень трудно. Мы жили втроем в однокомнатной
съемной квартире. Отец, который был адвокатом, не нашел работы по
специальности и после всего пережитого был не в состоянии сдать
экзамен для получения лицензии. Четыре года он был безработным. Мама
тоже не нашла работу, и пошла продавать по домам косметику богатым
женщинам, а я ходил вместе с ней, держа ее за руку.
Из дома в дом, из квартиры в квартиру. У нее была постоянная
клиентура, но большого заработка это не давало. Каждый день после
полудня мы доходили до дома Бен-Гуриона, где садились передохнуть на
скамейке. Жена Бен-Гуриона, Поля, выходила к маме с печеньем или
стаканом кофе, и они говорили по-немецки.
"Сколько зарабатывает ваш муж?" -спросила Поля. И мама, которой было
стыдно признаться, что отец не работает, сказала, что не знает. "Мой
муж тоже мне не говорит, сколько он зарабатывает, – прошептала Поля на
ухо маме. – Значит, ваш муж – богатый".
Каждое утро я умолял маму, чтобы она не сидела рядом со мной в
автобусе, а то кто-нибудь из моих одноклассников услышит, что она
говорит со мной по-немецки. Я знаю иврит с детства, но в Израиле мама
не была в ульпане, не освоила язык, и, с моей точки зрения, было
совершенно чудовищно, что она не говорит на иврите. "Если ты хочешь
сидеть рядом со мной, – просил я – не говори".
Я начал историю моей жизни с конференции в венском "дворце Ротшильда",
а закончу ее на берлинской улице Майнеке, 10, где когда то была
контора моего отца и откуда тысячи евреев репатриировались в Израиль.
Круг замкнулся полностью четыре месяца назад,когда немецкий
Госконтролер, профессор Дитер Ангелес пригласил меня выступить в
Бундестаге. Я поставил условием, что буду говорить на иврите. Мои
немецкие коллеги удивились, но согласились. И посол Израиля
предоставил в мое распоряжение великолепного переводчика. Я слышал,
что он великолепен, потому что немецкий – мой родной язык.
Я поднялся на трибуну Бундестага, посмотрел на людей, которые сидели в
зале и сказал на иврите: "Дамы и господа, спасибо, что пригласили меня
вернуться в город, где я родился.Вся семья моей матери погибла в
Освенциме. Сегодня Германия немало помогает Израилю, но еврейский
народ никогда не забудет то, что вы с нами сделали. Маргарита
Линденштраус тоже не забыла этого до самой смерти, и я, ее сын, стою
здесь для того, чтобы об этом напомнить".
