Максим Покровский: «Я заворожен лицами военных преступников».
Факты, исследования, тайны
| 14.03.2023
| Читали: 1112
Максим Покровский, лидер группы «Ногу Свело!» – один из самых стойких и бескомпромиссных противников войны из числа русских рок-музыкантов.
архив
Первые антивоенные песни по-русски после 24 февраля написаны именно им: «Нам не нужна война», «Поколение Z», «Назад, Россия!», «Украина»… Плюс – резкие заявления в соцсетях, после каждого из которых, находись он в РФ, пришлось бы несладко. В интервью «Деталям» музыкант рассказал об антивоенном туре, в котором находится с лета, эвакуации из России и своих надеждах на возмездие, которое настигнет военных преступников.
— Кипр, Армения, Грузия, Израиль. И прямо сейчас у нас тур по Америке.
— Что-то меняется от страны к стране?
— На все концерты приходят украинцы, почему-то больше всего на Кипре. Почти всегда в зале украинские флаги. В Тель-Авиве мне дали в руки сразу два флага, это было перед тем, как я начал исполнять песню «Украина». Я в этот момент не играю, руки свободны, но во второй половине первого куплета мне надо вступать на басу. А флаги — дело деликатное, я не могу их просто бросить. И я как-то ухитрился в последнюю секунду аккуратно отдать их обратно в зал.
Еще из того, что запомнилось: прекрасная традиция в Ереване — звать на бис криками «Нет войне!»
— А о концертах в России теперь, видимо, придется забыть? Твои тексты проверяют в Следственном Комитете на экстремизм и дискредитацию вооруженных сил. Да и вообще после песни «Нам не нужна война» путь туда для тебя закрыт.
— Концертов в России у нас и до войны почти не было. Пандемия, моя поддержка Навального и белорусских протестов дали нам этот опыт. И вот началась война. На конец февраля у нас оставался неотмененный концерт в Питере и перенесенный на неопределенный срок концерт в Москве. И, с одной стороны, ты ждешь этого события — ну вот, наконец-то мы сыграем. А с другой — я не понимаю, как играть в такой ситуации. Поэтому берешь и собственной рукой отменяешь. Не городская администрация, не полиция, не центр Э, не Роскомнадзор, а ты сам. Это, конечно, драма.
— Перед самой войной, когда мрак уже сгустился, я обсуждал эту тему с Лёшей Кортневым из «Несчастного случая». Он сказал: «А я принципиально буду играть, причем веселые песни. По крайней мере, эти полтора часа концерта людям не будет страшно».
— Согласен с Лешей, если речь о людях, которым действительно тяжело и страшно 24/7 – их надо как-то отвлечь, помочь им хоть немного расслабиться. Но что, если в зале у тебя люди, которым изначально не было страшно? В сентябре объявили мобилизацию, и война буквально пришла в каждый дом. А они целых полгода не замечали ее, вели себя так, как будто все в порядке. Когда идет война, людям должно быть страшно. Я не знаю, что ты за человек, если тебе все равно.
— У Кортнева, кстати, все плохо, ему не дают играть. Насколько я знаю, все последние месяцы у «Несчастного случая» нет живых выступлений. И есть позиция Гребенщикова. Он говорит: «Само появление моего имени сейчас на афише в России — это сигнал, что все не так страшно, что все в принципе нормально. А оно ненормально».
— Оно ненормально. Хотя чем больше я думаю, тем больше понимаю, что сейчас уже поздно бояться, бояться надо было тогда. Сейчас надо безо всякого страха собирать шмотки и валить куда угодно из этого кошмара как можно скорее. Мы с тобой вне России и не боимся по одной простой причине: мы вовремя испугались.
— Тебе удалось вывезти всех своих?
— Мы радуемся каждый день, что вели себя предусмотрительно и в предыдущие годы позаботились о визах и паспортах. Проблема была только с моей мамой, это целая эпопея, как мы вытаскивали ее из России. До начала войны она обладала только внутренним паспортом. Мы стремительно сделали ей загранпаспорт, но там не было ни одной визы. И они с нашим сыном Ильей выехали на машине в Грузию. Маме 78 лет, ей было нелегко, она очень устала, но, слава Богу, мы все сделали вовремя.
Страшно представить, как бы мы вывозили ее сейчас. Они провели в Грузии где-то три с половиной месяца и, ничего не получив в болгарском консульстве, на которое очень рассчитывали, двинули в Стамбул. Там тоже было глухо, но Саша Плющев помог мне с контактами в Вильнюсе, и в итоге нам удалось сделать ей национальную литовскую визу. Нам всем это тяжело далось.
– Представляю, как ты переживал. Были за эти полгода моменты, когда ты выходил из себя, терял голову?
– Знаешь, я ловлю себя на мысли, что мы совершенно очерствели. Я очень эмоциональный человек, но даже у меня происходит привыкание. То есть я зверски против войны, но в какие-то минуты мне кажется, что все настолько потеряно, что я веду себя так антивоенно просто потому, что не могу иначе. Я не простил бы себе, если бы эти месяцы или сколько там продлится этот кошмар я мог говорить – и не говорил.
Мой мозг переходит в какое-то другое состояние, он уже не может реагировать на те зверства, которые творятся в Украине. Самую сильную эмоцию у меня сейчас вызывает перспектива увидеть виновных на скамье подсудимых. Я желаю от всего сердца, чтобы те, кто это затеял, жили долго. Не просто дожили до возмездия, а и после возмездия прожили как можно дольше в режиме наказания.
Я не буду сейчас смотреть на очередные фотографии с раскопанными могилами, потому что на это смотреть невозможно. Но я как завороженный смотрю на лица военных преступников. Обращаю внимание на их мимику, на то, как они втягивают голову в плечи, как переставляют ноги, как двигают бровями. Это доходит до болезненного смакования. Они притягивают меня, вызывают сильнейшие эмоции.
– Как тебе кажется, что будет дальше? Скинут их?
– Думаю, что рано или поздно скинут, но важно, на какой стадии и в каком состоянии. Этого не произошло во время Болотной, когда общество еще было относительно вменяемым. Не произошло во время обнуления, когда была попрана Конституция. Поводов было много. Но общество по факту согласилось со всеми издевательствами и преступлениями, съело все.
В режиме надежды на чудо можно было бы два раза ожидать народного бунта уже в этом году. Когда началась война и когда была объявлена мобилизация. Но и этого не случилось. А сейчас свалило огромное количество людей, они вынуждены были свалить. Сначала самые передовые, потом чуть менее передовые, потом еще и еще. Уровень сознательности в российском обществе резко снизился, сначала до критической отметки, а потом еще ниже. И бунт в каком-то идейном, сознательном смысле теперь уже практически невозможен. Возможна мясорубка. Людей доводят (и доведут) до состояния плазмы, биомассы. В какой-то момент они взбунтуются, я уверен. Но это будет уже бунт биомассы. Будет хаос, будет очень страшно.
– Помню рэп 2014 года «Нашивка»: «На моём ватнике нашивка ДНР, слышь! Е**шим хунту из трофейных РПГ с крыш!»
— Вот это и есть наше будущее. Напоминает частушки, которые пел Шариков под балалайку. Уже появляется эта новая индустрия, новый шоу-бизнес, который оправдывает кровь, призывает лить ее все больше и больше. У меня вообще очень плохие предчувствия и нет никаких надежд. Надежда осталась только одна – на возмездие.
Ян Шенкман, «Детали». Фото: Гиль Резников
/КР:/
Согласен со всеми ответами.../
— Кипр, Армения, Грузия, Израиль. И прямо сейчас у нас тур по Америке.
— Что-то меняется от страны к стране?
— На все концерты приходят украинцы, почему-то больше всего на Кипре. Почти всегда в зале украинские флаги. В Тель-Авиве мне дали в руки сразу два флага, это было перед тем, как я начал исполнять песню «Украина». Я в этот момент не играю, руки свободны, но во второй половине первого куплета мне надо вступать на басу. А флаги — дело деликатное, я не могу их просто бросить. И я как-то ухитрился в последнюю секунду аккуратно отдать их обратно в зал.
Еще из того, что запомнилось: прекрасная традиция в Ереване — звать на бис криками «Нет войне!»
— А о концертах в России теперь, видимо, придется забыть? Твои тексты проверяют в Следственном Комитете на экстремизм и дискредитацию вооруженных сил. Да и вообще после песни «Нам не нужна война» путь туда для тебя закрыт.
— Концертов в России у нас и до войны почти не было. Пандемия, моя поддержка Навального и белорусских протестов дали нам этот опыт. И вот началась война. На конец февраля у нас оставался неотмененный концерт в Питере и перенесенный на неопределенный срок концерт в Москве. И, с одной стороны, ты ждешь этого события — ну вот, наконец-то мы сыграем. А с другой — я не понимаю, как играть в такой ситуации. Поэтому берешь и собственной рукой отменяешь. Не городская администрация, не полиция, не центр Э, не Роскомнадзор, а ты сам. Это, конечно, драма.
— Перед самой войной, когда мрак уже сгустился, я обсуждал эту тему с Лёшей Кортневым из «Несчастного случая». Он сказал: «А я принципиально буду играть, причем веселые песни. По крайней мере, эти полтора часа концерта людям не будет страшно».
— Согласен с Лешей, если речь о людях, которым действительно тяжело и страшно 24/7 – их надо как-то отвлечь, помочь им хоть немного расслабиться. Но что, если в зале у тебя люди, которым изначально не было страшно? В сентябре объявили мобилизацию, и война буквально пришла в каждый дом. А они целых полгода не замечали ее, вели себя так, как будто все в порядке. Когда идет война, людям должно быть страшно. Я не знаю, что ты за человек, если тебе все равно.
— У Кортнева, кстати, все плохо, ему не дают играть. Насколько я знаю, все последние месяцы у «Несчастного случая» нет живых выступлений. И есть позиция Гребенщикова. Он говорит: «Само появление моего имени сейчас на афише в России — это сигнал, что все не так страшно, что все в принципе нормально. А оно ненормально».
— Оно ненормально. Хотя чем больше я думаю, тем больше понимаю, что сейчас уже поздно бояться, бояться надо было тогда. Сейчас надо безо всякого страха собирать шмотки и валить куда угодно из этого кошмара как можно скорее. Мы с тобой вне России и не боимся по одной простой причине: мы вовремя испугались.
— Тебе удалось вывезти всех своих?
— Мы радуемся каждый день, что вели себя предусмотрительно и в предыдущие годы позаботились о визах и паспортах. Проблема была только с моей мамой, это целая эпопея, как мы вытаскивали ее из России. До начала войны она обладала только внутренним паспортом. Мы стремительно сделали ей загранпаспорт, но там не было ни одной визы. И они с нашим сыном Ильей выехали на машине в Грузию. Маме 78 лет, ей было нелегко, она очень устала, но, слава Богу, мы все сделали вовремя.
Страшно представить, как бы мы вывозили ее сейчас. Они провели в Грузии где-то три с половиной месяца и, ничего не получив в болгарском консульстве, на которое очень рассчитывали, двинули в Стамбул. Там тоже было глухо, но Саша Плющев помог мне с контактами в Вильнюсе, и в итоге нам удалось сделать ей национальную литовскую визу. Нам всем это тяжело далось.
– Представляю, как ты переживал. Были за эти полгода моменты, когда ты выходил из себя, терял голову?
– Знаешь, я ловлю себя на мысли, что мы совершенно очерствели. Я очень эмоциональный человек, но даже у меня происходит привыкание. То есть я зверски против войны, но в какие-то минуты мне кажется, что все настолько потеряно, что я веду себя так антивоенно просто потому, что не могу иначе. Я не простил бы себе, если бы эти месяцы или сколько там продлится этот кошмар я мог говорить – и не говорил.
Мой мозг переходит в какое-то другое состояние, он уже не может реагировать на те зверства, которые творятся в Украине. Самую сильную эмоцию у меня сейчас вызывает перспектива увидеть виновных на скамье подсудимых. Я желаю от всего сердца, чтобы те, кто это затеял, жили долго. Не просто дожили до возмездия, а и после возмездия прожили как можно дольше в режиме наказания.
Я не буду сейчас смотреть на очередные фотографии с раскопанными могилами, потому что на это смотреть невозможно. Но я как завороженный смотрю на лица военных преступников. Обращаю внимание на их мимику, на то, как они втягивают голову в плечи, как переставляют ноги, как двигают бровями. Это доходит до болезненного смакования. Они притягивают меня, вызывают сильнейшие эмоции.
– Как тебе кажется, что будет дальше? Скинут их?
– Думаю, что рано или поздно скинут, но важно, на какой стадии и в каком состоянии. Этого не произошло во время Болотной, когда общество еще было относительно вменяемым. Не произошло во время обнуления, когда была попрана Конституция. Поводов было много. Но общество по факту согласилось со всеми издевательствами и преступлениями, съело все.
В режиме надежды на чудо можно было бы два раза ожидать народного бунта уже в этом году. Когда началась война и когда была объявлена мобилизация. Но и этого не случилось. А сейчас свалило огромное количество людей, они вынуждены были свалить. Сначала самые передовые, потом чуть менее передовые, потом еще и еще. Уровень сознательности в российском обществе резко снизился, сначала до критической отметки, а потом еще ниже. И бунт в каком-то идейном, сознательном смысле теперь уже практически невозможен. Возможна мясорубка. Людей доводят (и доведут) до состояния плазмы, биомассы. В какой-то момент они взбунтуются, я уверен. Но это будет уже бунт биомассы. Будет хаос, будет очень страшно.
– Помню рэп 2014 года «Нашивка»: «На моём ватнике нашивка ДНР, слышь! Е**шим хунту из трофейных РПГ с крыш!»
— Вот это и есть наше будущее. Напоминает частушки, которые пел Шариков под балалайку. Уже появляется эта новая индустрия, новый шоу-бизнес, который оправдывает кровь, призывает лить ее все больше и больше. У меня вообще очень плохие предчувствия и нет никаких надежд. Надежда осталась только одна – на возмездие.
Ян Шенкман, «Детали». Фото: Гиль Резников
/КР:/
Согласен со всеми ответами.../
19
1
|
|
|
| |
