Местечко Велиж было основано литовцами в XVI веке на берегах Западной Двины — так указывают некоторые источники.

Затем почти на сто лет оно отошло к Польше. Польский король Стефан Баторий в 1585 году возвел Велиж в староство, дал городу герб и «магдебургское право», по которому там вводилось самоуправление, и горожане не являлись крепостными.

В 1772 году Велиж вошел в состав России и стал уездным городом Витебской провинции, значительную часть населения которой составляли евреи. В то время в Витебской провинции весьма компактно проживало еврейское население, и не только в местечках и городах, но и на помещичьих землях. В Велижском уезде сельское еврейское население было особенно многочисленно и богато, евреи содержали здесь корчмы, снимали в аренду мельницы и заводы.

В декабре 1791 года императрица Екатерина II издала Указ о введении для евреев «черты оседлости», по которому лицам иудейского вероисповедания разрешалось селиться только на территории Литвы, Подолии и Волыни.

«”Велижское дело” — антисемитское дело по обвинению группы евреев из г. Велижа, Витебской губ., в убийстве мальчика Ф. Иванова, возникло в 1823 г.» — такую оценку этому событию дала 16-томная Советская историческая энциклопедия.

Еврейский писатель М. Д. Рыбкин, уроженец г. Велижа, длительное время изучавший все детали этого дела, в 1909 году писал: «В двадцатых годах прошлого столетия центром напряженного внимания не только русского, но и всемирного еврейства неожиданно сделался безвестный дотоле небольшой, хотя и с крупным историческим прошлым, белорусский городок Велиж».

А. И. Солженицын в своем сочинении «Двести лет вместе», излагающем, по мнению автора, историю еврейского народа в Российском государстве с 1795 по 1916 годы, очень коротко упоминает об этом деле так: «Велижское дело — обвинение местных евреев в ритуальном убийстве христианского мальчика. Оно затем потянулось 10 лет». Вот и вся информация, так что читатели остаются в полном неведении о том, почему это дело «потянулось» на десять лет и почему не рассказано о существенных подробностях «Велижского дела», названного впоследствии «кровавым наветом».

Так что же произошло в г. Велиже в 1823 году?

Фактическая сторона дела такова. 22 апреля 1823 года, в первый день христианской Пасхи, у одного из жителей г. Велижа, отставного солдата Емельяна Иванова, пропал сын трех с половиной лет по имени Федор, который, выйдя из дома, не вернулся к родителям. Через десять дней, 2 мая, труп мальчика случайно был найден в полуверсте от города, в лесу, «чем-то в нескольких местах пронзенным».

В мае 1823 года Велижская городская полиция начала следственное дело «о найденном неживом малолетнем сыне солдата Емельяна Иванова Федоре». Мать ребенка сообщила, что к ней на третий день праздника, после исчезновения сына, пришла какая-то неизвестная женщина, оказавшаяся потом Марьей Терентьевой, которая в присутствии посторонних лиц объявила, что угадает, где находится Федор, а затем, пустив воск на воду, заявила, что мальчик находится «в доме еврейки Мирки», в погребе.

Отец ребенка заявил, что он не знает, кто убил сына, и подозрения, кроме евреев, ни на кого не имеет.

Тетка убитого показала, что «по всем замечаниям в пронзении племянника доказывается, что загублен евреями».

Штаб-лекарь Левел, освидетельствовавший труп ребенка, в своем заключении указал, что «солдатский сын разсудительно замучен и следует положить сомнение на евреев».

Тотальные обыски, проведенные полицией в домах подозреваемых евреев, не дали никаких результатов.

Известный еврейский историк Юлий Гессен на основании изучения архивных и официальных материалов опубликовал в 1904 году свое аналитическое исследование под названием «Велижская драма. Из истории обвинения евреев в ритуальных преступлениях», в котором пришел к следующему выводу: «Этих данных было достаточно, чтобы следствие с первого же шага было направлено в одну определенную сторону, именно в сторону евреев, не известных, так сказать, конкретных евреев, а вообще евреев, точнее — всей еврейской массы. Канва для ритуального процесса была готова».

Обвинение на этом этапе основывалось на ложных свидетельских показаниях, данных Марьей Терентьевой — нищенкой, предававшейся пьянству и разврату, ходившей по домам за подаянием и не имевшей своего угла, а также на предсказаниях и ворожбе больной девки Анны Еремеевой. На следствии Марья Терентьева заявила, что видела, как в Христово Воскресенье Ханна Цетлин взяла на мосту за руку какого-то мальчика и повела его с собою в дом, около которого находилось насколько евреев.

По показаниям Марьи Терентьевой и Анны Еремеевой к суду были привлечены: купец-еврей Шмерка Берлин, сын его Гирша Берлин, велижская мещанка Ханна Цетлин и случайно проезжавший через г. Велиж и остановившийся в доме Шмерки Берлин полоцкий мещанин Иоселе Гликман.

По окончании следствия, 15 декабря 1823  года, все делопроизводство поступило в местный повитовый (уездный) суд, который, рассмотрев дело совместно с членами городского магистрата и депутатами «с военной и духовной стороны», вынес 16 июля 1824 года резолюцию: в связи с отсутствием законных улик Шмерку Берлина и его тещу Мирку «оставить от суждения и взыскания свободными»; Ханну Цетлин и Иоселе Гликмана «оставить в сильном подозрении», а последнего, кроме того, еще и арестовать; смерть Федора Емельянова «предать воле Божией, умерщвление же оставить в подозрении на евреев».

Этот приговор вместе с делопроизводством поветовый суд препроводил «на ревизию» в 1-й департамент Витебского главного суда, и 22 ноября 1824 года главный судья постановил: «Случай смерти солдатского сына Федора Емельянова по необнаружению никого в причинении оной виновным предать воле Божией, и всех евреев, на коих вообще показанием многого числа христиан гадательно возводилось подозрение в убийстве сего мальчика, будто для достания крови его, оставить без всякого подозрения». Решение главного судьи было утверждено губернатором.

Марья Терентьева «за ворожбу и блудное житие» была приговорена к церковному покаянию.

Вместе с тем, главный судья предложил вновь провести расследование по делу об убийстве солдатского сына. Однако и при вторичном расследовании убийцу не удалось установить, вследствие чего дело было прекращено. Казалось, оно кануло в лету.

Но в действительности на этом закончился первый этап дела.

Осенью 1825 года через г. Велиж на пути в Таганрог проезжает император Александр I, и к нему обращается все та же Марья Терентьева с жалобой, «будто сын ее в 1823 г. умерщвлен евреями», и ее просьбы не удовлетворяются. В связи с этим возникают справедливые вопросы о том, что могло побудить эту темную, пьяную женщину вновь ополчиться против евреев, и могла ли в ней самостоятельно зародиться и созреть мысль обратиться лично к государю с жалобой, назвать себя матерью умерщвленного ребенка? «За спиной Терентьевой действовали другие лица», — уверенно определяет Ю. Гессен, — которые «приложили старание к тому, чтобы велижскому злодеянию был придан характер все-еврейского преступления», — и добавляет: «ее, пьяную, голодную нищенку, уговорили подать государю прошение, а когда она это сделала, ее первую арестовали, чтобы там, в тюрьме, превратить в слепое орудие жестокого замысла».

Жалоба Терентьевой была передана белорусскому генерал-губернатору князю Н. Н. Хованскому, и государь повелел «произвести по содержанию оной строжайшее исследование».

Расследование кн. Хованский поручил состоявшему при нем для поручений надворному советнику Страхову, который в октябре 1825 года во главе специальной следственной комиссии прибыл в г. Велиж.

В городе начались новые следственные действия. 19 ноября 1825 года Терентьева была арестована, а 22 ноября она неожиданно заявляет, что сама принимала участие в умерщвлении христианского мальчика совместно с евреями и бывшей служанкой Ханны Цетлин — Авдотьей Максимовой.

1 декабря Авдотья Максимова была арестована, а 7 декабря после ряда противоречий «утвердилась», наконец, на показании оговорившей ее Терентьевой, повторяя теперь уже за ней дословно все, что та говорила.

15 декабря была арестована бывшая служанка Берлиных — Прасковья Козловская, которую Терентьева и Максимова назвали как соучастницу. Два месяца ее показания шли вразрез с утверждениями Терентьевой и Максимовой, и только на третий месяц ареста после целого ряда допросов все три христианки-обличительницы изложили в общих чертах одну и ту же версию умерщвления ребенка и истечения крови. Эти показания коротко сводились к следующему.

В понедельник, на Фоминой, Ханна Цетлин, напоив Терентьеву и Максимову вином, повела их обеих в дом Мирки, в горницу дочери ее, Славки Берлин, где были собраны евреи обоего пола. Там обе они, при содействии Козловской и соучастии всех присутствовавших при том евреев и евреек, совершили над раздетым младенцем целый ряд истязаний, завершившихся его мученической смертью. Причем кровь, которая была из него истечена, собрали в стоявшую тут же «начевку», у которой евреи мочили холст и раздавали всем присутствующим. По окончании всего присутствующие разошлись по домам. Кровь же, по показаниям Терентьевой, нужна евреям потому, что тряпочкою, вымоченной в крови, «протирают глаза родившимся младенцам, потому что евреи родятся слепыми, а немного христианской крови евреи кладут в муку, из которой пекут мацу (опресноки)».

После всех этих показаний среди еврейского населения г. Велижа начали производить аресты, число которых постоянно увеличивалось.

Более сорока человек были арестованы, закованы в кандалы и заключены в одиночные камеры. Среди них были мужчины и женщины, старики и подростки: лица, занимавшие видное место в местном обществе, и лица, принадлежащие к низшим социальным слоям населения. Большинство этих лиц не были названы в показаниях свидетельниц и, вероятно, были арестованы только потому, что приходились родственниками или слугами членов семьи Берлиных.

Так как подозреваемые евреи упорно не признавались в приписываемом им преступлении, «обличительным» материалом служили лишь показания трех христианок. За подобное упорство в несознании члены комиссии — следователи — жестоко мстили евреям.

По словам Славки Берлин, члены комиссии «стращали» ее, Страхов кидался на нее и тряс, а обвинительницы били ее на очных ставках с разрешения следователей. Эти же следователи систематически изнуряли евреев: удерживали их на допросах в течение нескольких часов, заставляя при этом все время стоять на ногах, оставляли без пищи и прочее.

Члены комиссии пытались доказать виновность евреев, привлекая старинные еврейские книги, имеющие религиозное и историческое содержание.

Старинные, священные книги при обысках в синагогах и еврейских домах были отняты и сданы «на просмотр полиции», где подвергнуты были тщательной экспертизе, но оказалось, что в них нет ни одного слова об использовании крови людей.

На очных ставках евреи иногда выражали свое бурное эмоциональное состояние, которое отражалось на их лицах, что следователи фиксировали в протоколах, как несомненную против них улику.

В свое оправдание евреи указывали на то, что если бы они действительно умертвили ребенка, то зачем надо было призывать христианок в свидетели этого преступления и бросать труп на открытом месте. Однако эти объяснения не принимались следователями во внимание.

27 августа 1830 года кн. Хованский представил Николаю I всеподданнейший рапорт, в котором сообщил заключение следственной комиссии: «что солдатский сын Емельянов действительно умерщвлен евреями», а также записку следственной комиссии с доводами о виновности евреев.

Копия этого рапорта с запиской и материалами дела по указанию Николая I была направлена в Сенат «на рассмотрение и для постановления по оному решительного определения на основании законов».

Сенат в то время представлял собой совокупность ряда полусамостоятельных департаментов. Все номерные департаменты (двенадцать), кроме первого, являлись высшими апелляционными судами для определенных губерний. Например, пятый департамент в Петербурге, шестой в Москве и десятый в Варшаве были уголовными, а все остальные — гражданскими. Однако для некоторых категорий судебных дел Сенат был далеко не последней инстанцией. Если в его департаментах и в общих собраниях возникали разногласия, то дело переносилось в Государственный совет.

Велижское дело долго рассматривалось в Сенате. Этот последний период велижской драмы не был уже таким тягостным для евреев, как два предыдущих. Однако синагоги оставались по-прежнему опечатанными, и свитки Торы продолжали находиться в полицейском доме под присмотром городовых. По данному делу в Сенате возникли разногласия среди сенаторов, в связи с чем товарищ министра юстиции граф Панин представил в Сенат свою записку-заключение, в которой, основываясь на юридическом анализе материалов дела, пришел к выводу о несостоятельности обвинения и предложил немедленно освободить арестованных евреев.

В заседаний Сената из двадцати присутствовавших сенаторов тринадцать приняли предложение об освобождении евреев от суда и следствия, а остальные — отвергли это предложение.

Эти разногласия в Сенате привели к тому, что в мае 1834 года дело из Сената в порядке дальнейшего судопроизводства поступило в Департамент гражданских и духовных дел Государственного совета.

Государственный совет, созданный законодательным актом от 1 января 1810 года, был высшим законосовещательным органом, члены которого назначались царем из влиятельных чиновников России, и по должности в его состав входили министры. Аппарат Государственного совета состоял из общего собрания, четырех департаментов, двух комиссий и государственной канцелярии.

Через Департамент гражданских и духовных дел, председателем которого был восьмидесятилетний адмирал Николай Семенович Мордвинов, проходили крупные судебные дела, подпадавшие под суровое наказание.

Изучив материалы дела, Н. С. Мордвинов составил докладную записку, в которой указал, что евреи пали жертвою заговора религиозных и невежественных фанатиков, возглавляемого кн. Хованским. В записке были приведены данные, свидетельствующие о том, что обвинение было построено на ложных показаниях христианок; также были приведены факты, доказывающие, что обстоятельств, приведенных свидетельницами, в действительности не могло быть. Как отметил Н. С. Мордвинов, эти обстоятельства «обнаруживают один замысел — оговорить евреев», и что следственная комиссия не могла не заметить явной лжи в показаниях христианок.

Н. С. Мордвинов пришел к следующему заключению: «Обвинение евреев в ужасных преступлениях имело источником злобу и предубеждение и было ведено под каким-то сильным влиянием, во всех движениях дела обнаружившимся».

В ноябре 1834 года дело перешло на рассмотрение Общего Собрания Государственного совета, на котором была рассмотрена подробная записка Н. С. Мордвинова, а в январе 1835 года Общее Собрание, согласившись с доводами Н. С. Мордвинова, постановило освободить велижских евреев от суда и следствия, то есть от обвинения в умерщвлении мальчика Федора, а Терентьеву, Максимову и Козловскую сослать в Сибирь.

Постановление Государственного совета подписали председатель Новосильцев и многие его члены: великий князь Михаил Павлович Мордвинов, Сперанский, гр. Пален, гр. Бенкендорф, Уваров, Блудов и другие.

Лишь после этого Николай I согласился с мнением Государственного совета и на это постановление 18 января 1835 года наложил лаконичную резолюцию: «Быть по сему».

Так, в течение почти двенадцати лет, продолжалась эта велижская трагедия.

Арестованные были выпущены на свободу только месяц спустя, в праздник Пурим, синагоги были снова открыты, свитки Торы возвращены полицией.

В память о честном и добром отношении Н. С. Мордвинова евреи Велижа ввели в молитву «Шошанас Яков» дополнительный стих: «И да будет Мордвинов помянут к добру».

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 79)

/КР:/
Сколько мучений моему нарду пришлось перенести. Не счесть их числа.../