Кто-то устроил, помню, фокусную подмену: надели на Плятта майку, загородили его ширмой, а потом, когда майку сняли, то под нею оказался тогдашний директор Дома Актера А.Эскин — чудесный человек.
Эх, жаль по горячим следам не записал, как все тогда восхитительно и непринужденно дурачились.
Выступил и я. Сказал, что у физиков был почитаем академик Игорь Евгеньевич Тамм, человек большого таланта и кристальной честности. А потому физики, люди ученые, по своим правилам придумали единицу порядочности: «один тамм».
Вот и я предложил для театрального народа ввести также свою единицу порядочности и назвать ее «один плятт». Помнится, это было встречено залом одобрительно. Но что-то о применении этой единицы не слышал. Впрочем, и у физиков тоже.
Когда Плятт умер, я зашел на почту отправить телеграмму с соболезнованием его вдове, Людмиле Семеновне. Застал обычную картину: толпа у переговорного пункта, шум, споры, упреки, очередь у окошечка почтовой служащей, затурканной и огрызающейся на всех подряд.
Дошла очередь до меня, и я сунул свою телеграмму.
Хмурая служащая начала раздраженно читать и осеклась.
Потом несколько раз тихо проговорила: «Такой человек… такой человек…»
А какой человек? Она-то не обязана определить, хотя несомненен сокрушенный тон ее слов. Но моя профессия обязывает попытаться понять, что же он был за человек.
Ростислав Янович Плятт так прожил свои восемьдесят лет, что можно было и при его жизни, и после смерти спросить о нем любого человека и услышать в ответ добрые слова, увидеть ласковую улыбку.
Этот всеобщий отклик — что это? Популярность? Нет. Популярность ныне дело дешевое. Достаточно появиться на экране телевизора с чем-то скандальным или демагогическим, и вот уже популярен.
У Плятта не популярность. Тут — слава. А это совсем другая музыка. Не тот сорт-с, как сказано в пьесе Островского.
Славе нет цены. Она награда за жизнь, подобную той, что прожил Плятт.
Так каков же он?
Плятт совмещал в себе удивительно привлекательный букет противоречивых качеств. С одной стороны — легкомысленный и озорной. А с другой — серьезный и глубокий.
Достаточно ему было в спектакле «Госпожа министерша» в комедийной роли неизменного дипломата произнести свое «высшее э-эобщество», как с тех пор эта манера так и прилипла к такому словосочетанию.
Плятт превосходно играл и комедийные, и острохарактерные, и глубоко драматические, и трагедийные роли. В инсценировке «Братьев Карамазовых» — отца. В «Цезаре и Клеопатре» Шоу — Цезаря.
В спектакле по моей пьесе «Тема с вариациями» он с поразительной деликатностью раскрывал историю поздней любви пожилого адвоката к молодой женщине.
Впрочем, о Плятте-артисте написано немало, так как он много сыграл в театре и в кино.
Здесь же хочется рассказать о Плятте-человеке. Он был скромен. Не робок, а именно скромен, хотя обладал всеми высшими актерскими титулами и премиями. Есть люди, престиж которых покоится на званиях. Реже встречаются те, которые сами придают этим званиям престиж. К таковым относился и Плятт.
Хотя, на мой взгляд, следовало бы вообще отменить все звания для людей искусства. Звание это нечто официальное, получаемое от властей. Но власти меняются, и с ними уходит весомость званий.
А истинным признанием заслуг артиста должна быть свободная и независимая оценка зрителей. Ведь живут же и играют во всем цивилизованном мире артисты безо всяких званий — и, ничего.
Люди сами, без подсказки разберутся, кто чего стоит. Звание еще тем плохо, если даже дано справедливо, что через некоторое время его обладатель может деградировать, а оно все равно будет его уравнивать с теми, кто звания достоин, или возвышать над теми, у кого его нет.
Иное дело — звание у военных. Там сразу по погонам должно быть видно, кому приказывать, а кому подчиняться. И потом, там есть отставка. А тут? Народный артист в отставке? Не звучит. Да и нелепо.
Ростислав Янович Плятт был самым умным артистом, которого мне привелось встретить в жизни. Да и вообще он был умницей. В частности, его ум проявился хотя бы в том, что он всегда категорически отказывался от самой малейшей власти в театре. Хотя по своим качествам, не сомневаюсь, отлично справился бы со всем, что ему предлагали. Уж во всяком случае не хуже тех, кто на этих должностях находился.
Вместе с тем он никогда не отказывался пойти в любую инстанцию походатайствовать за театр или какого-либо артиста. Он отлично с этим справлялся, умело используя свое имя и навешивая все регалии. Плятт прекрасно понимал, как с кем надо говорить и на какие кнопки нажать.
Его выступления всегда оказывались содержательны и индивидуальны. Это не был тот частый случай, когда артист бойко говорит цитатами из разных пьес, либо умен текстом драматурга.
У Плятта был свой голос и очень доходчивая, искренняя манера высказываться. Будучи знаменит, он никогда не вещал — кстати, весьма распространенная болезнь людей известных, особенно артистов и политиков. Он вообще выступал только тогда, когда ему действительно было что сказать. В его речах не встречались стандартные словесные блоки, которые помогают скрыть отсутствие мыслей. Он и писал всегда конкретно, свежими, незатасканными словами. Я, например, горжусь его коротким предисловием к моей одноактной комедии «Интервью…»
И — полное отсутствие позерства, столь частого у людей, привыкших к публичности. (Этим грешат, между прочим, далеко не только артисты.)
Вместе с тем не подумайте, что Плятт был этаким пай-мальчиком, эталоном образцового поведения.
Ни в коем случае! Наоборот, повторяю: часто озорной, подчас ерничающий, даже способный схулиганить, истинный мужчина. Но при этом он умел не переступить ту грань, за которой начинается пошлость, вульгарность и тем более хамство.
Каким бы он ни был, но всегда за этим чувствовался артистизм и подлинный аристократизм интеллигента. Очень доброжелательный, что вообще редко встречается. А в театре, да еще к своим коллегам, особенно.
Воспоминания "Встречи на грешной земле", Самуил Иосифович Алёшин.
