«Когда кончится война, миром будут править люди» – Ирвин Шоу

 Он приезжал в Палестину в годы Второй мировой, затем возвращался в Израиль в 1948-м, 1961-м и 1967-м годах. Еврейская тема не отпускала его.

«Писательство напоминает контактные виды спорта. Вас могут сильно поранить, но вам все равно это нравится», ­– писал когда-то один из самых моих любимых писателей ХХ века Ирвин Шоу. Мы многого в его биографии не знали, хотя полюбили его романы, как только они появились на страницах толстых литературных журналов. Он прожил яркую и не очень долгую жизнь ­– в Америке и Европе. Судьба забросила его и на берега Палестины.

Знакомство

Когда где-то в 70-х и 80-х до нас наконец стали доходить лучшие романы Ирвина Шоу, мир уже давно знал этого замечательного писателя. А вот для нас Запад тогда был закрыт, и мы узнавали Америку по «Богач, бедняк» и «Нищий, вор», а Европу – по роману «Вечер в Византии». Потом появились и другие его романы. Они просто поражали воображение неискушенного читателя: на знакомом нам только по книгам Хемингуэя, Сэлинджера, Ремарка фоне – жизнь человека с его страстями, метаниями, осмыслением себя. Но фон тогда немножко затмевал содержание. Ведь для нас он был экзотикой.

Не помню, когда в переводе появился его первый роман «Молодые львы», в котором явственно звучит перекличка с Хемингуэем, но помню свое потрясение от «еврейской темы» – об антисемитизме мы, конечно, имели представление, вот только в книгах об этом прочитать было практически невозможно. И может быть, поэтому из историй трех героев «Молодых львов» – немца, американца и еврея, которые вступают во Вторую мировую войну и проходят ее каждый по-своему ­– меняясь и переживая все, что выпадает на долю солдат, история Ноя Аккермана трогала больше всего. То, как травили его в армии, то, как щуплый парень решил вызывать на бой каждого обидчика и драться до потери сознания, было так близко и понятно.

«– Аккерман, я ничего не имею против того, что ты убил Христа, но никогда не прощу тебе, что ты не вымыл это паршивое окно…

Ной слегка улыбнулся. “Это шутка, – подумал он, – пусть грубая, но все-таки шутка. Если они превратят это в шутку, то все еще не так уж плохо”.

Но его сосед по койке, долговязый фермер из Южной Калифорнии, сидевший, обхватив голову руками, тихо и вполне серьезно заявил:

– Это ваша нация втянула нас в войну. Так почему же сейчас вы не можете вести себя как люди?

И Ной понял, что это совсем не похоже на шутку».

Но герой справляется с антисемитами, он заставляет уважать себя и потом делит с ними все ужасы войны. В конце трагедия неминуема, и она происходит, когда, освобождая узников концлагеря, Ной видит, что могут сотворить люди с людьми.

«– Люди! – хрипло выкрикивал он, как будто это слово было каким-то магическим заклинанием против смерти и горя, чудодейственным непроницаемым щитом для его сына и жены, достойным возмездием за мучения последних лет, надеждой и залогом будущего… – Когда кончится война, миром будут править люди!

Голос Ноя возвысился до крика. Стоя посреди тенистой дороги, он кричал, обращаясь к освещенным лучами догорающего солнца ветвям немецкого леса: – Мир полон людей!»

И в этот момент раздается выстрел. Немец, прячущийся в лесу, убивает Ноя, но и сам не уходит от пули.

Конечно, в то время мы не знали, насколько автобиографическим был этот роман, впрочем, как и очень многое в творчестве Ирвина Шоу.

Бруклин и Канны

Детство Ирвина прошло в еврейском квартале Бруклина. Его отец, эмигрант из Украины, был агентом по продаже недвижимости. В семье соблюдались еврейские традиции, однако родители стремились к ассимиляции и сменили фамилию с Шамфоров на Шоу, когда Ирвину было десять лет. Мальчик, гордившийся своим еврейством, отказывался менять фамилию до окончания школы и настоял на проведении бар-мицвы, хотя не был религиозен. Детство выдалось непростым. Отец стал жертвой Великой депрессии и разорился. С 14 лет Ирвину пришлось вместе с матерью содержать семью, подрабатывая на фабрике и в магазинах. В 1934 году Шоу окончил Бруклинский колледж и начал писать короткие диалоги для радиопьес – так начался его литературный путь.

Его дебютом стала одноактная антивоенная пьеса «Хороните мертвых», которая была поставлена в Нью-Йорке в 1936 году. Неожиданно пьеса принесла огромный успех и выгодный контракт в Голливуде. Он продолжал писать сценарии и пьесы, но проза занимала его гораздо больше. В 1942 году Шоу, убежденный пацифист, был призван в армию и до конца войны служил в спецподразделении, состоявшем из писателей и кинематографистов, которые занимались освещением событий на фронтах. Результатом этого стал не только знаменитый роман. Находясь на африканском театре военных действий, Шоу поехал в Палестину и, как выяснилось (когда до нас начали доходить первые переводные романы Шоу, мы этого еще не знали), по следам этой поездки написал один из лучших своих рассказов, но о нем чуть позже.

Мы же, неискушенные читатели и почитатели первых переводных романов Шоу, о еврейской теме в его творчестве забыли, потому что далеко не все можно было увидеть на страницах литературных журналов и достать в книжных магазинах. Гораздо позже, уже в 90-х, появился в переводе второй его роман, с которым у Шоу связана печальная страница в жизни. В гнетущей атмосфере конца 40-х – начала 50-х годов, вошедшей в историю как «маккартизм», он написал один из самых своих трагических романов «Растревоженный эфир».

Преуспевающий режиссер должен «вычистить» из своего спектакля нескольких участников, подозреваемых в симпатиях к коммунизму. В романе, как и в реальности, возникают «странные сближения». Холодная война вызвала всплеск антисемитизма в, казалось бы, антагонистических странах. В СССР евреев обвиняли в пособничестве империалистам. В США – в коммунизме. К сожалению, многие из тех, кто подвергся остракизму на обоих полушариях, были евреями.

«Почему, вы думаете, меня выделили среди остальных, мистер Арчер?.. Мистер Хатт ненавидит евреев. Когда он смотрит на меня, на его лице проступает то же самое, что я видел у нацистов в Вене. Ожидание. Ненависть. Уверенность. А пятью годами позже они отправили моего отца в печь…»

Роман был опубликован в 1951 году после того, как Шоу обвинили в коммунистических убеждениях. Главы кинокомпаний занесли его в чёрный список Голливуда. Тогда он покинул США и уехал в Европу, где прожил 25 лет, в основном, в Париже и Швейцарии. Позже Шоу заявит, что этот чёрный список только «слегка контузил» его карьеру.

Его ждало блестящее будущее: 12 романов, более 10 сборников рассказов, около 20 пьес… Шоу пользовался огромной популярностью, общий тираж его книг превысил 14 миллионов, они переведены на 25 языков, многие произведения экранизированы. Америка предстает в его романах во всей своей противоречивости, он разрушает мифы, его герои часто страдают о «неподлинности» своей благополучной жизни. Он – мастер построения сюжета, интриги. Однако, начиная с 1950-х годов, критики с пренебрежением относились к его книгам, считая, что его творчество – «полуискусство», а уж в России литературоведы презрительно называли его романы «облегченно занимательными».

Шоу отвечал на все это с иронией: «Смешно, когда критики называют меня мастером “популярного романа”. А что значит – непопулярный роман?» И еще с горечью говорил: «Необходимым для писательской работы является не только талант, но и возможность выстоять, когда тебя наказывает мир, или ты наказываешь сам себя».

Палестина и Давос

Большим открытием для меня стал рассказ Ирвина Шоу – безусловно, один из лучших его рассказов – «Медаль из Иерусалима». Американский лейтенант, в нем легко угадать самого автора, оказывается во время войны в Тель-Авиве и знакомится с Руфью, бежавшей от нацистов из Германии… Прогулки по пляжу, беседы в ресторане, споры с арабским журналистом:

«Почему, спрашивается, несчастные арабы должны в одиночку нести груз ответственности? Мы и так сделали больше, чем от нас по справедливости можно требовать. Если остальной мир действительно хочет того, чтобы еврейский народ продолжал существовать, пусть примет евреев у себя. Америка, Англия, Россия… Я почему-то не замечаю, что эти великие страны пускают к себе большие массы евреев.

– Больших масс уже нет, – заметила Руфь. – Их осталась лишь горстка…»

И только в конце рассказа красивая и нарядная Руфь, ничем не отличимая от американских девушек, рассказывает лейтенанту страшную историю гибели своей семьи и жениха в нацистской Германии и своего бегства в Палестину. Страшные картины становятся шоком для американца, много повидавшего на войне:

«Они дошли до конца пляжа. Руфь оперлась на плечо Митчелла, обула туфли, после чего они направились к ведущим на променад ступеням.

– До тех пор, пока нас не заперли в трюмах пятидесятилетнего греческого парохода, перевозившего раньше цемент, мы и понятия не имели о том, в каком положении можем оказаться, – продолжила Руфь. – Нас там было 700 человек, и мы провели в трюме больше месяца. Люди умирали ежедневно, и капитан позволял раввину и ещё троим подниматься на палубу для проведения похоронного ритуала перед тем, как бросить тело за борт. Питались мы лишь галетами и тушенкой: во всем, даже в питьевой воде завелись черви, а тела наши пошли нарывами. Старики ослабли настолько, что не могли двигаться. Дети орали день и ночь, потерявшие родственников люди то и дело начинали громко кричать, а запах, который установился в трюме, не поддается описанию. Человек, не побывавший там, просто не в силах понять, какая вонь может стоять в разгар средиземноморского лета в трюме парохода с вентиляционной системой, установленной в 1903 году в Салониках…»

Не смогла добраться до берегов Палестины и мать Руфи – история, рассказанная ею, тоже вполне реальна. «Мама плыла на португальском судне, и я, узнав о его приходе, приехала встретить её в порт Хайфы. Но англичане не позволили пароходу пришвартоваться и через шесть дней якорной стоянки вынудили его уйти. На берегу собрались тысячи родственников и друзей тех, кто находился на борту. Когда пароход стал уходить, многотысячная толпа издала такой ужасный вопль, которого мне слышать никогда не доводилось и думаю, что не доведется. Но судно так и не вышло за волнорез. – Руфь замолчала, облизала пересохшие губы и продолжила совершенно обыденным тоном: – Произошел взрыв».

Шоу с горечью пишет: «Митчелл страстно желал сказать Руфи, что пережитый ею ужас и её отвага не будут забыты, но не знал, как это сделать. Но, кроме того, лейтенант хотел быть до конца честным – хотя бы с самим собой. В глубине души он понимал, что дома в Вермонте, если ему суждено туда вернуться, эти события и люди постепенно начнут стираться в памяти и все больше станут походить на рассказы из детской книжки, прочитанной много-много лет тому назад…» Да, такие вещи быстро забываются. Но Митчелл берет из рук девушки подарок – серебряную медаль из святого Иерусалима. На память.

Так мы узнаем, что рассказы людей, с которыми он встретился во время и после войны, не прошли даром для писателя. И он возвращается в Палестину в 1947 году, на этот раз с замечательным фотографом Бобом Капой. Легендарный фотограф оставил потомкам снимки с пяти войн, побывав на фронтах Испании, второй китайско-японской войны, Второй мировой войны, войны 1948 года в Израиле, а также первой войны в Индокитае. Там его и настигла пуля, он умер с фотоаппаратом в руках.

В Израиле Шоу пишет репортажи, а легендарный фотограф снимает, и сначала эти работы появляются в журналах, а потом, в 1950 году они выпускают одну из первых книг о еврейском государстве «Репортаж об Израиле». В Израиль Шоу возвращается еще не раз как журналист: в 1961 году, чтобы писать о деле Эйхмана, и в 1967-м, во время Шестидневной войны. Тема не отпускала его.

…Он был счастливо женат, и сын Адам, родившийся 1950-м, стал журналистом и писателем. А умер Ирвин Шоу в Давосе, в Швейцарии, в возрасте 71 года 16 мая 1984 года всемирно известным писателем. Мы в России к тому времени только начали зачитываться его знаменитыми романами…
 

Алла Борисова

/КР:/
Жалко, что очень мало знал о нём…/