В детстве Сара Бернар и не помышляла о том, чтобы стать актрисой: она хотела быть монахиней, в то время как семья планировала сделать из девочки куртизанку. Мать будущей актрисы, Юл, голландская еврейка, родила Сару в шестнадцать лет.
В этом возрасте Юл уже была профессиональной кокоткой и жила на средства богатых покровителей, среди которых в разное время числились и композитор Россини, и Александр Дюма-отец, и герцог де Морни, сводный брат императора Наполеона III.
Рождение дочерей (а их у Юл было три, все от разных отцов) мешало карьере куртизанки, и Сару отправили на воспитание в деревню, где кормилица привязывала девочку к стулу, отлучаясь из дома. Сара рано проявит эксцентричный и непокорный характер и выберется из этого плена благодаря увечьям, которые нанесет себе сама. Сначала она упадет в огонь, затем сломает руку и повредит коленную чашечку, но в итоге своего добьется – мать заберет ее от кормилицы.
Тут выяснится, что в деревне Сара росла сущей дикаркой, не умела ни писать, ни читать, не знала, как вышивать платки и заплетать косы, и Юл отправила дочь в монастырь, где ей, по меньшей мере, обещали привить хорошие манеры.
Но вышло иначе: обуздать темперамент Сары монахиням оказалось не под силу, зато девочка сразу влюбилась в зрелищность и экстатичность монастырской жизни. Сколько раз воображала себя невестой Христовой: она лежит на полу часовни, на ее тело накинут черный покров с серебряным крестом, вокруг восковые свечи, она умерла для мира, но живет для Христа.
Актриса поневоле
Профессию актрисы Сара не выбирала, занятие это ей навязали матушкины покровители. Старые любовники Юл Бернар съехались на семейный совет и смерили взглядами шестнадцатилетнюю девушку – им не нравилась ее идея идти в монахини. Но и для карьеры куртизанки у Сары явно недоставало данных – ни округлости форм, ни мягкости характера. Как съязвит кто-то из «оценщиков»: «Она не заполняет корсет». Александр Дюма-отец выскажется еще определеннее: «Голова девственницы, а тело вроде палки от метлы».
Конечно, они лукавили: Сара была юной и привлекательной, другое дело, что ее внешность и характер не отвечали мужским вкусам той эпохи. Нехотя, как будто шутя, Сарины благодетели предположили: не монахиня, не куртизанка – ну тогда точно актриса. Они думали, что ткнули пальцем в небо, а оказалось, угадали призвание.
После того как судьба Сары была решена, ее впервые отвели в театр, и она обомлела, залилась слезами и навсегда заболела «болезнью красного и золотого», как называл любовь к театру Жан Кокто. Ей показалось, что вся ее предыдущая жизнь – и заброшенное детство в деревне, и учеба в монастыре – была лишь приготовлением к театральному таинству, к посвящению в актрисы. Покровители Сары смотрели на дело гораздо реалистичнее: девочку они, конечно, устроят, но вряд ли ей быть второй Рашелью.
«Связи решают все», – говорили в кругу Юл Бернар, и Саре заведомо было обеспечено место в консерватории, старейшем учебном заведении Франции, готовившем актеров, а затем и ангажемент в одном из ведущих парижских театров. Вскоре после поступления в консерваторию выяснится, что у Сары действительно хорошие актерские данные, но вечные проблемы с характером, вкусом и созданием собственного имиджа.
Сильные стороны ББ – «Божественной Бернар» в юности считались непростительными недостатками, мешавшими карьере. Знаменитые золотистые волосы Сары, которые модерн так удачно стилизовал то под морские волны, то под стебли распускающихся ирисов, чуть было не послужили причиной провала на выпускных экзаменах. Парикмахер, приглашенный Юл, при виде Сариной кучерявой копны пришел в ужас: «Что за пакля! У всех танджерских девушек и у негритянок волосы точно такие же!» – и вымазал ей голову костным жиром.
«Несколько минут я в ярости трясла головой, чтобы жирные пряди понемногу расклеились, экзамен уже начался, и все слова я позабыла»
Фотографы, делавшие первые снимки Сары, испытывали вечное затруднение, во что одеть эту худышку (на первом своем снимке Сара закутана… в занавеску с бахромой), да и сама юная мадемуазель Бернар не на шутку мучилась выбором костюмов. Когда герцог де Морни устроил ей ангажемент в «Комеди Франсез», Сара явилась подписывать контракт, по которому ей отводились роли «юных принцесс в трагедии и возлюбленных в комедии и драме», в наряде прожженной кокотки, позаимствованном из матушкиного гардероба, – платье салатового бархата с черной каймой по подолу: «В нем я напоминала обезьяну».
Увы, опека сильных мира не пошла Саре на пользу, в отличие от других театральных знаменитостей ей не пришлось карабкаться наверх, прикладывать невероятные усилия, бороться за себя. Все у нее катилось как по маслу … и именно от этого не складывалось.
Ее дебюты в «Комеди Франсез» были малообещающими и запомнились в основном анекдотическими происшествиями. Парижан немало насмешила Ифигения в исполнении юной госпожи Бернар. Когда Сара протянула к Ахиллу тонкие длинные руки, с галерки раздалась реплика: «Берегись, Ахилл, напорешься на эти зубочистки!» В старости Сара припомнит эти «зубочистки», подходя к оценке внешних данных актера со своими собственными жесткими критериями: «Самое важное для актера – длинные руки. Не ноги, а именно руки».
Но сложнее всего у мадемуазель Сары дело обстояло с душевной гибкостью и умением уважать признанные авторитеты. Начинающей актрисе, даже имеющей за спиной таких благодетелей, как Дюма-отец и герцог де Морни, положено было держаться скромно и набираться опыта, а вместо этого Сара залепила пощечину старейшей сосьетерке (так называли тогда штатных актеров-пайщиков) Натали.
Сара подралась с «заслуженной» из-за своей младшей сестры Режины, отпускавшей в адрес грузной актрисы грубые шуточки. Раздавать пощечины и таскать за собой в театр детей, любовников и собак – маленькая слабость начинающей актрисы, которую, достигнув статуса «Божественной», Сара возведет в принцип. Как-то она возьмет в театр своего пса Гамлета, и собака сорвет представление, облаяв суфлера в будке.
«Любопытная особенность нашей профессии: мужчины завидуют женщинам гораздо сильнее, чем женщины – им»
Сара Бернар
Сара никогда не меняла своих привычек, даже если они вредили ее репутации. Никогда не иди на поводу у публики, никогда не отказывайся от своих причуд, это поставит тебя в один ряд с простыми смертными, твердила она, а быть простым смертным – это как раз тот общечеловеческий порок, с которым Сара боролась всю жизнь, укладываясь спать в обитый бархатом гроб. Важен был, конечно, не столько сон, сколько пробуждение. Одно дело обдумывать предстоящий день, нежась в кровати, совсем другое – просыпаясь в гробу.
После истории с пощечиной Сару выгнали из «Комеди Франсез». Она осталась без работы, не успев толком заявить о себе. Ее талант был под большим вопросом, зато репутация взбалмошной и скандальной особы теперь бежала впереди мадемуазель Бернар. О возвращении в театр в ближайшем будущем нечего было и думать – требовалось время, чтобы Париж забыл о ее выходках. И Сара пошла по стопам матери, на несколько лет сделавшись куртизанкой, о чем элегантно умолчала в своих мемуарах «Моя двойная жизнь». По ее мнению, факты не повод портить хорошую биографию.
Нельзя сказать, что Саре понравился болтливый и фривольный мир куртизанок, она предпочла бы видеть себя на сцене, а не в зеркалах отдельных кабинетов. Но, по всей видимости, именно галантная жизнь, а не консерватория сделала из нее выдающуюся трагедийную актрису. Ее коронная роль умирающей от чахотки проститутки в «Даме с камелиями» не случайно была сыграна с поразительной достоверностью. В юности Сара дорого заплатила за искушение довериться мужчине в своих чувствах – худшая, на ее взгляд, ошибка, какую только может совершить молодая женщина.
«Когда садишься на охапку колючек, не знаешь, какая из них тебя уколет», – поучал Сару ее любовник принц де Линь. Совсем недавно он выказывал Саре столь сильные чувства, что вопрос их женитьбы казался ей делом, решенным на небесах. К нему Сара придет беременная, вся в слезах, а принц нахмурит брови и проводит ее до двери: в самом деле, почему она решила, что он признает ребенка?
От этой связи родится единственный ее сын Морис, игрок, сердцеед, расточитель, обожаемый и избалованный отпрыск, инфант террибль, которому Сара, несмотря на его слабохарактерность, доверяла все – и свой театр, и капиталы, и неизменное место по правую руку от Божественной.
Когда де Линь, уже обрюзгший, с облетевший, как осенняя маргаритка, головой, захочет наконец признать отцовство и оставить сыну часть капиталов, двадцатилетний Морис высмеет его в духе своей неподражаемой мамочки:
– Де Линь? Кто в Европе знает эту фамилию? А перед именем Бернар открываются все двери! – И в доказательство, отсалютовав Сариной визиткой, провел венценосную особу, скромно ожидавшую своей очереди на поезд, сквозь сутолоку Северного вокзала.
Рождение Божественной
Увольнение из «Комеди Франсез» потрясло Сару. На долгие годы остаться без сцены – худшее испытание для актера. Видимо, после этого провала Сара поймет, что не хочет быть просто театральной знаменитостью.
«Мой друг, вы создаете слишком большую шумиху вокруг себя. Разве так можно?», – впоследствии упрекал Сару ее директор господин Перрен. «Болван! Только так и можно!», – комментировала Сара.
Она дала себе слово, что при ее жизни публика больше никогда не забудет мадемуазель Бернар, и первой из актрис занялась бесстыдной, по представлениям ХIХ века, саморекламой. За это ее высмеивали Бернард Шоу и Антон Чехов, на дух не выносившие женское тщеславие. По их мнению, Сара была не столько выдающейся актрисой, сколько женщиной, беззастенчиво сочинявшей себя на потребу публике.
Впрочем, Чехов тут же оговаривался: «Будь мы трудолюбивы, как Сара Бернар, чего бы мы только не создали, а наши актеры, поработай они, как Сара Бернар, они бы далеко пошли». То есть у француженки нехватка таланта, один профессионализм, а вот в России все наоборот: таланта хоть отбавляй, а с профессионализмом проблема.
Как только Сара сумеет снова выйти на сцену, она тут же займется созданием своего нового имиджа, бросавшего вызов жеманству и кокетливости, то есть тому, что составляло традиционный образ прелестницы ХIХ века. Вернуться в профессию ей помог очередной покровитель Юл, Камилл Дусе, руководитель театрального ведомства, устроивший Сару в «Одеон», второй по значимости парижский театр. На этот раз Сара бросит все силы не на эксцентричные выходки, а на то, чтобы пленить парижскую публику. И ей это удастся. В «Одеоне» парижские студенты засыплют ее букетами пармских фиалок.
Прославит Сару роль мальчика – она сыграет венецианского пажа в пьесе «Прохожий». В эпоху корсетов на китовом усе, подчеркивающих все женские округлости, Сара вышла на сцену в обтягивающем трико, бархатном камзоле гранатового цвета и белой кружевной рубашке, присборенной на рукавах. Публика поначалу аплодировала ее костюму и лишь потом оценила игру.
На протяжении всей карьеры Сара любила перевоплощаться в юношей и прекрасных принцев. В 56 она играла двадцатилетнего Орленка, герцога Рейхштадтского, и появлялась на сцене в плотно облегающем белом мундире и офицерских рейтузах. Она была первой женщиной, сыгравшей Гамлета, и имела в планах образы Скупого и Мефистофеля: «Я предпочитаю не мужские роли, я предпочитаю мужские умы», – признавалась Сара.
Но не только андрогинность и юношеская подтянутость госпожи Бернар пленяли парижских студиозусов. Сияла со сцены охристая копна ее волос, светилось лицо, про которое говорили, что она покрывает его фарфором, лился знаменитый «золотой голос». И ведь заметили эту «спичку», эту «иглу на шпильках», «скелетину» из-за уникальной манеры речи, трогательного певучего тембра. В «Одеоне» на протеже театрального министра не обращали особого внимания до тех пор, пока она в одиночку не исполнила… партию хора.
Те, кто ее слышал, утверждали, что Сара звучала, как соловей, как сирена, как дудочка крысолова. Она сжимала губы в спазматической гримасе и выбрасывала в зал пронзительные чувственные слова. Сара верила, что голос в большей степени, чем внешность, отражает суть человека, и поражала современников сочетанием твердости и женственности интонаций. Это и был ключ к ее характеру: волевая жесткость и нежность, журчание воды, дыхание ветра – и тут же вопли боли, потрясавшие физиологической достоверностью.
Громкий успех обрушился на Сару после того, как она сыграла роли трагических героинь, раздираемых страстями. Как завороженная, публика смотрела на эту худую женщину, корчившуюся в предсмертных муках, и хотела походить на нее. В жестоких сценах, сыгранных Сарой, зрители видели, как от нее исходит свечение, которое позже сделает ее эротическим идолом модерна.
– Мне хотелось бы быть королевой…
– Но, Сара, вам через месяц отрубили бы голову.
– Возможно, но сколько голов успела бы отрубить я сама!
Этот разговор Сары Бернар с ее преданной компаньонкой мадам Герар как нельзя лучше передавал секрет притягательности актрисы. Сара становилась желанной, когда играла смерть.
«Она обретает себя, лишь когда убивает или умирает», – писала критика. Но, что самое удивительное, трагические эффекты, которых Сара добивалась на сцене, никак не сказывались на ее цветущей внешности, на ее фарфоровом лице. Героини Сары – Федра, Медея, леди Макбет – проходили сквозь ее жизнь, как китайские тени, не причиняя вреда.
Некоторые верили, что Сара заключила нечто вроде сделки с дьяволом, не случайно ее так любил Оскар Уайльд, создатель романа о вечно юном Дориане Грее. Все морщины, изъяны, седые волосы достаются ее героиням, ее театральным двойникам, в то время как реальная Сара Бернар не старится и в 65 играет четырнадцатилетнюю Джульетту.
Исполняя роль Жанны дʼАрк в 1890 году, то есть на пороге своего пятидесятилетия, она поворачивалась лицом к публике и на вопрос орлеанских судей, сколько ей лет, отвечала: «Девятнадцать!» Эти слова всегда встречал гром аплодисментов. Многие полагали, что от созданных ею образов идет эманация соблазна, европейские газеты публиковали призывы женщин к Саре Бернар сыграть «нечто добропорядочное». Она демонстрировала зрителям пагубный пример: можно предаваться безумным страстям, оставаясь при этом вечно юной и прекрасной.
Никакой сделки с дьяволом, разумеется, не было, а было поразительное умение разграничивать жизнь и игру, лицедейство и подлинную трагедию. Тысячи раз умирая на сцене, в жизни Сара поддерживала безупречную форму, вставая в восемь утра, практикуя послеобеденный сон, конные прогулки и отдых у моря.
С детства она обожала разыгрывать и тут же вышучивать мнимые трагедии: посмотрите на малютку Бернар, сегодня она провалилась в консерваторию, опущенный взгляд, слезы на ресницах – затем вспышка хохота: «здорово я их разыграла» и победное кривлянье «девочки-которую-все-берут-нарасхват». Она любила поговорить о своих обмороках и симулировать туберкулез (прокалывала шпилькой десны и прикладывала окровавленный платок к губам), а затем вся в слезах от смеха валилась на диван: ну и болваны, эти мои поклонники!
Когда Сара только начинала, кумиром французской сцены была Рашель, великая трагическая актриса первой половины ХIХ века. Убиваемая своим ремеслом, сгоравшая от чахотки Рашель умерла в возрасте 36 лет. Сара не желала идти по стопам предшественницы, она воплощала совершенно иной актерский тип – звезды с железным стержнем.
Театр тем и хорош, что позволяет получить дивиденды с неискоренимого человеческого желания стать свидетелями чужих трагедий. Этот вполне циничный взгляд на вещи позволил Саре предвосхитить появление кинозвезд ХХ века: баснословные гонорары, еще более баснословные траты, свита поклонников, фанаты по всему миру, беззастенчивая самореклама – такой голливудский стиль жизни был опробован Сарой в ту эпоху, когда кино еще не существовало.
Парижский кризис среднего возраста
К сорока годам Сара достигла всего, что хотела. Она сделалась европейской знаменитостью, жила на широкую ногу, с триумфом вернулась в «Комеди Франсез». Известное парижское фотоателье Надаров специализировалось исключительно на ее снимках. Виктор Гюго написал для нее пьесу «Рюи Блаз» и подарил бриллиантовую каплю на золотом браслете – слеза живого классика небрежно украшала Сарино запястье.
С Муне-Сюлли, молодым актером «Комеди», у нее составился самый знаменитый любовный дуэт эпохи. Голос у Муне был такой мощи, что он не мог репетировать дома, приходилось выходить на улицу и дожидаться, когда по мостовой загрохочет повозка. Под стать голосу – и мужская сила, в мемуарах Муне беззастенчиво пишет: «До шестидесяти лет я думал, что это кость». Чего ей желать еще? Потолок!
И этот «потолок», которого она достигла во Франции, начал нависать над ее жизнью и осыпаться на золотистую гриву прозаической штукатуркой. Похоже, судьба хочет навязать ей банальный сюжет, сделать заложницей актерской профессии. В «Комеди» она занята дважды в неделю – вполне нормально, но Саре этого мало, ей не хватает сцены. Вечная актерская проблема, что делать, когда не играешь. Где взять новые пьесы, новых авторов, новые роли? Как и другие актеры, она зависит от репертуара, от труппы, от этого идиота господина Перрена, директора «Комеди Франсез».
Из тупика актерской судьбы Сара найдет три выхода – мужчины, эксцентрика и скульптура. И все три ее не удовлетворят. Калейдоскоп любовников, которых она делила на «сердечных» и «полезных», оставляет «ее такой же неутоленной на следующий день, как и накануне».
После многочисленных попыток заткнуть глотку своему темпераменту любовными приключениями она ударится в «жюльверщину» и станет летать над Парижем на воздушном шаре, откупоривая шампанское в свою честь на высоте две тысячи метров. Затем начнет писать рассказы, в которых не то развеивает, не то поддерживает легенды о частной жизни Сары Бернар:
«Говорят, будто она жжет кошек, чтобы есть подпаленную шерсть, а еще любит лакомиться хвостами ящериц и мозгами павлина, поджаренными на обезьяньем жире, будто она играет в крокет с черепами в париках времен Людовика XIV».
От графомании в духе «Молота ведьм» Сару бросит к занятиям скульптурой. Она снимет мастерскую на Монмартре, закажет себе наряд художника – элегантные брюки из белого шелка, блузу с кружевными рукавами, тюлевый бант вокруг шеи – и погрузится в изготовление женских бюстов и головок. «Ну и дрянь этот бюст Сары Бернар», – отплевывался Роден, имевший в виду, конечно, не грудь актрисы, а ее скульптурные штудии.
В «Комеди» кто-то подбросил ей анонимку: «Несчастная скелетина, даже не думай совать свой ужасный еврейский нос на церемонию в честь Мольера. Как бы он не стал мишенью для всех яблок, которые запекают сейчас в Париже»
Словом, Саре станет тесен Париж, и она всерьез задумается о том, как избежать ловушек актерской профессии. И тут ее осенит: турне! Грандиозный чес по Европе, России, Дикому Западу, Южной Америке – да хоть по Новой Зеландии! Театр – это только повод, чтобы весь мир влюбился в Сару Бернар. Ей во что бы то ни стало нужна слава, но не парижская, келейная и поднадоевшая, а всемирная, внетеатральная, пьянящая и пугающая слава завоевателей и цезарей.
Завоевательница
Благодаря своим ошеломительным турне Сара Бернар стала первой актрисой, доказавшей миру, что слава лицедея может сравниться с известностью королей. Однажды она провела на гастролях 32 месяца, дав представления в Нью-Йорке, Санкт-Петербурге, Афинах, Константинополе, Лондоне, Сиднее. В Буэнос-Айресе по вещам Сары бегали крысы, в театре не нашлось софитов для освещения сцены, весь реквизит сводился к продавленному канапе, но она была счастлива: аргентинцы ожидали ее у артистического подъезда и расстилали на земле носовые платки.
То, что современники называли феноменом Сары Бернар, не состоялось бы, не побывай актриса с гастролями в Америке. Здесь она поняла, что быть звездой означает постоянно сочинять себя, подогревать интерес публики скандальными романами и заявлениями типа «актриса хочет вживить в крестец тигриный хвост, но от смертоносного намерения ее отговаривают родственники и друзья».
Когда она прибыла в страну больших возможностей, со времени войны Севера и Юга прошло всего 15 лет. Нынешние мегаполисы были тогда скромными провинциальными городишками, населенными сыновьями эмигрантов. Сара шла на нешуточный риск, путешествуя по Дикому Западу: однажды из-под ее вагона полицейские вытащили гангстера, который намеревался ее ограбить, а в случае сопротивления пустить состав под откос.
Не успел пароход Сары войти в Гудзон, как американские журналисты, забросали ее вопросами, непредставимыми в Старом Свете: каков ее рост? объем талии? размер туфель? цена платья, которое на ней? цена пояса? Ее вес, когда она одета и когда раздета? Ее волосы завиты с помощью пива? Что она ест, проснувшись? А днем? Мидии? Как, весь день одни мидии? «О, Боже, неужели так будет во всех городах, где мне предстоит выступать!» – хваталась за голову Сара. Впоследствии она приноровилась падать в обморок, когда назойливость папарацци становилась совсем уж нестерпимой.
Вскоре она поняла, что, чем чаще подробности ее личной жизни будут обсуждаться в прессе, тем больше публики придет на представление. Она смирилась с тем, что любой желающий мог за двадцать пять центов приобрести брошюрку «Любовные страсти Сары Бернар» – аналог нынешнего мыльного чтива, в котором обсуждался вопрос, сколько раз актриса была замужем и кто отец ее горячо любимого сына Мориса.
Особый интерес вызывал ее единственный и недолгий брак с молодым греком Дамала, которого Сара сначала долго и безуспешно пыталась сделать своим партнером по сцене, за что он получил прозвище «Дамала с камелиями», а затем так же долго и безуспешно лечила от наркомании.
Но, кажется, подлинный урок американской предприимчивости Саре преподал некто мистер Смит, пригласивший ее посмотреть на кита, которого поймало его рыболовецкое судно. Этот янки учтиво подставил Саре руку и предложил встать на спину убитого животного, потрогав его за ус. А через несколько дней, выйдя из отеля, Сара увидела огромный фотоплакат, на котором она вырывала киту усы:
СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ ОГРОМНОГО КИТА,
КОТОРОГО УБИЛА САРА БЕРНАР,
ВЫРВАВ У НЕГО УСЫ ДЛЯ СВОИХ КОРСЕТОВ.
С ЗАКАЗАМИ КОРСЕТОВ ОБРАЩАТЬСЯ К Г-НУ ГЕНРИ СМИТУ.
Разъяренная Сара кинулась к Смиту, который вообще-то ожидал от нее похвал и хотел предложить процент, и надавала ему пощечин. Происшествие с китом так потрясло Сару, что она чуть было не вернулась во Францию. К тому же какой удар по самолюбию! Реклама по-американски предлагала публике два забавных зрелища: утром кит, а вечером – французская актриса.
Ее ожидал и еще один сюрприз: на приемы в честь Сары Бернар американские поклонники приходили без жен, посчитав безнравственность французской актрисы опасной для семейных устоев. Во имя успеха Саре многократно пришлось переступать через свою гордыню, и, как выяснилось, она прекрасно умела это делать.
И Сара была вознаграждена, ее умение, когда того требуют обстоятельства, забыть про щепетильность по достоинству оценили в Соединенных Штатах. Впрочем, как и ее талант. Дюма-сын ужасался тому, что Сара намеревается «испытать его «Даму с камелиями» на варварах», а зря: в последний вечер в Нью-Йорке Сару вызывали 17 раз после третьего акта и 29 после пятого. И это при том, что она играла перед зрителями, не понимавшими по-французски!
Ее считали беззастенчивой и даже бесстыдной, но это была небольшая плата за то, что Саре удалось победить свой главный страх – боязнь забвения, помноженную на актерскую неуверенность. Всю жизнь она панически боялась сцены, дрожала перед спектаклем, чем поражала молоденьких актрис. Надо же, такая знаменитость, а трясется, как начинающая. Они и не догадывались, что для Сары актер – это человек, который пожинает не опыт, а неуверенность. Сыграй великолепно двести раз, а потом один раз – плохо, и тебе не простят. В театре каждый раз все приходится доказывать заново.
Но после американского турне Сара больше не беспокоилась о том, что ее забудут. Когда французская публика начинала выказывать признаки охлаждения, а ее саквояж тощал (Сара никогда не хранила деньги и драгоценности в банках, возя их в большом чемодане, именуемом «казной»), госпожа Бернар прибегала к испытанному средству – отправлялась со своими спектаклями за океан. Америка неизменно устраивала ей королевский прием.
Не все в Соединенных Штатах знали, чем именно занимается Сара Бернар, но к концу позапрошлого столетия упоминание ее имени было чем-то вроде бегущей строки в новостях: в текущем месяце Сара Бернар пересекает Атлантику, недавно мадемуазель Бернар в пятисотый раз исполнила роль дамы с камелиями, Сара Бернар вынуждена прервать представление «Жанны д, Арк» из-за травмы колена…
Рассказывали анекдот о ковбое, который проскакал триста миль, с пистолетом отвоевал себе место в зале и лишь потом осведомился, что именно делает эта Сара – поет или танцует. Когда ей, уже умирающей, предложили сняться в голливудском фильме «Ясновидящая», она не отказалась и устроила съемочную площадку прямо у себя в холл-салоне. Сколько европейских актеров грезили о голливудском контракте, а к ней Голливуд приходил на дом!
Особым и самым пикантным моментом вояжей Сары были триумфальные возвращения в Париж. Вы думали, что Сара Бернар уже умерла, что она поросла мхом? Нате! Ничуть не бывало! После Америки и Мексики она с новой энергией и бешеным энтузиазмом предъявляла себя французской публике. В зените своей славы она приобрела один театр, затем другой и тем самым окончательно решила проблему актерской независимости.
В Театре Сары Бернар было 1700 мест, и здесь она все устроила на свой лад. Обила кресла золотым сукном (Сара терпеть не могла традиционную красную обивку театральных кресел, золото – вот ее цвет). Во время представлений прямо посреди какого-нибудь монолога отдавала распоряжения, делала замечания или даже угрожала актерам, причем публика пропускала это мимо ушей: «Ах, Паоло! Эта любовь – вся моя жизнь… (ты что не чувствуешь запаха одеколона, болван, он бьет мне прямо в нос?)… и разлука погубит нас обоих!»
Икона модерна
В 1890-е в Европе Сара (не в последнюю очередь благодаря «Саломее», пьесе, написанной для нее по-французски Оскаром Уайльдом) начала воплощать новый стиль – нарождавшийся модерн. Она позировала фотографам полулежа, тело ломаной диагональю пересекало плоскость, заполненную извивающимися растениями и шкурами животных.
Сара создавала моду на струящиеся, перетекающие ткани, нежные наклоны шеи, спиралевидные юбки, обвитые вокруг ног – ее пластика как нельзя лучше отвечала стремлению модерна подчинить тело естественной красоте природы. Но при этом лицо Сары никак нельзя было назвать естественным: она одной из первых начала использовать в повседневной жизни недавно изобретенную губную помаду и накладывала грим даже на уши и кончики пальцев.
Когда-то выглядевшие «обезьяньими» наряды Сары, ее косметика, ее драгоценности стали определять приоритеты модного сезона. Окончательный штрих к портрету декадентской мадонны сделал художник Альфонс Муха, которому Сара заказала афишу для «Жисмонды».
Этот чех точно угадал, чего хочет актриса, и изобразил ее со смесью мистицизма и чувственности. Афиши для постановок Бернар прославят Муху, но Сара вскоре пожалеет, что открыла миру столь необычное дарование: все парижские стены покроются двойниками Сары Бернар, грызущей печенье «Лю», смакующей шампанское «Рюинар» и курящей сигареты «Жоб».
Слава Бернар, ее профессионализм и возможности возрастали прямо пропорционально возрасту. Начало ХХ века она ознаменовала крупной удачей – может быть, самой крупной за всю карьеру. В 1900 году Эдмон Ростан, кумир всех молодых модников Парижа (безупречный покрой одежды, элегантная лысина, усы кончиками вверх), написал для Сары «Орленка», пьесу, в которой 56-летняя Бернар играла юного сына Наполеона, прыгала на колени к своему дедушке Францу Иосифу и забавлялась оловянными солдатиками.
Сара Бернар и «Орленок» – это несбыточная мечта каждой женщины о победе над временем, над надвигающимся старением. Победа окончательно одержана, когда со сцены раздается знаменитый «золотой голос»: «Нет, средний род для Франции нейдет».
Афиша Альфонса Мухи к спектаклю "Дама с камелиями"
Играя женственных мужчин уже в столь преклонном возрасте, с чуть выступающим животом, Сара, конечно, ходила по зыбкой грани. Уж не пропагандирует ли она порок, извращенную любовь? Если раньше судачили о ее не подверженном старению фарфоровом лице и юношеском теле, то теперь заговорили о двусмысленности созданных ею образов. Современники задумывались, не андрогин ли сама Сара (эта версия удачно объясняла и ее неувядаемую молодость, и всемирную славу), но бесконечные романы актрисы не позволили этой легенде утвердиться. Сара отняла у актеров-мужчин несколько лучших ролей и ввела моду на них среди актрис.
Впрочем, как показало время, в самой Саре действительно было много истинно мужских качеств. В последние годы она являла зрелище несгибаемой старости и актерского героизма. В 1913 году во время очередных гастролей Сара поняла, что не может больше ходить – мучительно болела многократно травмированная правая нога. Сара полгода провела в гипсе, надеясь, что способность двигаться все-таки к ней вернется, но этого не произошло.
Ее личная трагедия совпала с началом Первой мировой, и Сара, слушая вести с фронта, пришла к шокирующему решению. Она пишет своему хирургу: «Прошу вас отрезать мне ногу выше колена. Не возражайте. Сейчас бедным двадцатилетним мальчикам ампутируют руки и ноги, а вы тянете время и не можете решиться. Не обрекайте меня на мучения, мне остается жить еще лет пятнадцать. С хорошей деревянной ногой я буду читать со сцены стихи и даже ездить с лекциями».
После ампутации Сара не смогла носить протез, доктора не знали, как облегчить ее страдания, и тогда она нашла самостоятельное решение: белое складное кресло, достаточно узкое, чтобы проходить в дверцу автомобиля или лифта, крепкий мужчина спереди, крепкий мужчина сзади… Ей это понравилось.
Кресло напоминало портшез и наводило на мысль о путешествующей императрице. А главное, что Сара снова смогла вернуться в театр, она играла умирающую даму с камелиями, раненого солдата на поле боя, ездила с выступлениями на фронт, на время надев протез, исполняла даже Орленка – это зрелище отдавало гротеском, но одновременно потрясало мужеством.
Ее эгоцентризм всегда имел именно тщательно скрываемую от окружающих изнанку – как, впрочем, и ее неувядающая красота, многим казавшаяся нарочитой и даже несколько пошлой. Эта женщина до самого конца оставалась сверхоригинальной и неподражаемой. Она могла предстать перед публикой куртизанкой, монахиней, странствующей императрицей, Орленком, «Божественной», завоевательницей, сиреной, дуновением ветра, журчанием воды… И только одного она себе никогда не позволяла – женской слабости.
фото: SIPA/FOTODOM
5
