Самый тихий диктатор Европы пережил Гитлера и Сталина.

Университетский преподаватель Антониу Салазар установил самый долгий в Европе диктаторский режим.

Умер Муссолини, Гитлер и даже Сталин, а Салазар еще больше 20 лет держал в страхе всех подданных Португалии. Он сумел уберечь страну от последствий Второй мировой войны, но в то же время создал изощренную репрессивную машину и десятилетиями пытался кровью спасти свою империю от распада. И если в Германии безжалостные к человеку трудовые лагеря исчезли с победой над фашизмом, то в разных уголках португальской империи они действовали почти до середины 1970-х годов. Сотрудники тайной полиции отправляли туда противников режима. Итальянский журналист Марко Феррари разбирается в истории самой длительной диктатуры Европы — с ее зарождения в 1930-х, во времена Гитлера, Франко и Муссолини, и до упадка в 1970-х. «Лента.ру» с разрешения издательства «Альпина Паблишер» публикует отрывок из его книги «Диктатор, который умер дважды. Невероятная история Антониу Салазара».

Концентрационный лагерь в Кабо-Верде

Стремясь обзавестись постоянным тюремным комплексом вдали от посторонних глаз и вне доступа семей заключенных, специальная полиция, как сообщалось в указе от 23 апреля 1936 года, организовала колонию строгого режима в поселении Шан Бом рядом с Таррафалом, на острове Сантьяго в Кабо-Верде.
 

Это был своего рода Остров Дьявола — печально известная тюрьма во французской Гвиане

Статья 2 указа гласит, что в этом учреждении будут содержаться «осужденные за политические преступления, которые должны отбывать наказание в ссылке, а также те, кто в других тюрьмах показал себя невосприимчивым к дисциплине или опасным для других заключенных». (…) «Лагерь медленной смерти» — так называли Таррафал из-за его удаленности от родины и полной изоляции от местных жителей, из-за плохого питания, нехватки воды, отвратительных гигиенических условий, постоянных инфекционных заболеваний и жестокого обращения с заключенными.
 

«Жизнь политических заключенных в трудовом лагере в Шан Бом протекала в условиях изоляции. Это была медленная смерть в различных ее формах: гражданской, политической, идеологической, а иногда и физической из-за условий содержания, строгости дисциплины, тюремной системы и плохой медицины — всего, что характеризовало репрессивный аппарат этого лагеря»

Так писал Виктор Батишта Барруш в своей книге 2009 года «Концентрационные лагеря в Кабо-Верде: Острова как места депортации и тюремного заключения в эпоху Нового государства» (Campos de concentração em Cabo Verde: As ilhas como espaços de deportação e de prisão no Estado Novo).

Скрыть противников от глаз людей, не убивая их, — способ, изобретенный для того, чтобы не слишком тревожить общественное мнение. Заключенный мог написать письмо домой, пусть и под контролем цензуры: это свидетельствовало о том, что он жив, и, по мнению режима, о его потенциальной реинтеграции в общество. Таррафал вскоре был заселен оппозиционерами — социалистами, коммунистами, анархистами, социал-демократами или просто профсоюзными активистами, пацифистами, интеллектуалами и сочувствующими Испанской республике в борьбе против франкистов.

Антонио Салазар

Фото: Bettmann / Getty Images

Согласно действующему законодательству, политической полиции достаточно было лишь тени подозрения, чтобы отправлять в лагерь людей, виновных не столько в том, что они вредили режиму, сколько в том, что они могли ему навредить. Управление колонией было передано Министерству внутренних дел, а не Министерству юстиции. За перемещение и содержание заключенных отвечали не судебные органы — этим занималась ПВДЕ. Таррафал превратился в своего рода вотчину Министерства внутренних дел, управляемую непосредственно его могущественной рукой — ПВДЕ. Даже Министерство колоний и губернатор Кабо-Верде не могли вмешиваться в дела лагеря.

Этот лагерь существует: вот все, что они знали. Вернее, Министерство колоний занималось транспортировкой заключенных (посредством военно-морского флота), но и все.
 

Самое маленькое и страшное место в концентрационном лагере называлось несколько садистски — «Сковорода» или «Тостер»: «зло человеческое», «кульминация физического и политического насилия над осужденными», как писал Барруш

Это была небольшая (три на три метра) бетонная конструкция с железной бронированной дверью, расположенная поодаль от других зданий, без единого дерева рядом, под открытым солнцем в течение всего дня. Здание было разделено на две камеры с небольшой зарешеченной щелью над дверью.

Внутри каждой камеры было только два контейнера: один — с водой, другой — для естественных нужд.

Днем жара была удушающей, а ночью в маленьком пространстве было полно комаров и других насекомых, которые мучили заключенных. Вода и хлеб выдавались каждые два дня или реже.

Некоторые заключенные проводили внутри этой печи по полтора месяца. Их выводили только раз в три недели (и то ночью), чтобы подстричь бороду, а затем немедленно отправляли обратно.

Португальский диктатор Антонио Салазар рассматривает войска, отправляющиеся в африканские колонии. 1950-е

Фото: Evans / Three Lions / Hulton Archive / Getty Images

Лишь с приходом нового директора — капитана Жозе Олегариу Антуниша (с 1940 по 1943 год) — жизнь заключенных улучшилась. Антуниш разрешил им читать книги и играть в футбол, увеличил продовольственные пайки и медицинское обслуживание, позволил принимать лекарства, присланные родственниками, а в «Тостер» теперь отправляли только в крайних случаях.

(…)

Таррафал вновь открылся в 1961 году на основании постановления №18.539 от 17 июня, подписанного тогдашним министром по делам заморских территорий Адриану Морейрой, — как трудовой лагерь Шан Бом для повстанцев, боровшихся за независимость колоний.

Концентрационные лагеря для антиколониалистов были также созданы в Миссомбо и Сан-Николау в Анголе, в Машаве и Мадалане в Мозамбике, а также на острове Галиньяш в Гвинее. Трудовой лагерь Шан Бом считался адом даже по сравнению с предыдущим периодом — из-за огромного числа заключенных, находившихся в крайне суровых условиях содержания и недоедающих: строго говоря, всем на них было наплевать.

Вместо смертоносной «Сковородки» появилась маленькая Голландия — крошечная камера, 90 на 90 сантиметров в ширину и длину, 1 метр 65 сантиметров в высоту. Ее построили рядом с кухнями — она не только получала тепло от солнца, но и нагревалась от кухонной плиты, а внутри нельзя было ни двигаться, ни стоять. Название «маленькая Голландия» было придумано заключенными. Они произносили его с презрением, намекая на то, что многие жители Кабо-Верде эмигрировали в Нидерланды в поисках лучшей жизни.

(…)

В недрах тюрьмы Кашиаша

Я вернулся в Кашиаш впервые после ужасного открытия, сделанного в 1974 году: тогда я стал одним из первых иностранцев, попавших в подземелье этой печально известной тюрьмы португальского режима. Сегодня в саду перед зданием тюрьмы установлена мемориальная доска с надписью: «Я должен пройти через города, как ветер в песках, и открыть все окна, и разорвать все цепи». Это слова, написанные поэтом Мануэлом Алегре для португальской исполнительницы фаду Амалии Родригеш и бразильянки Марии Бетании.

Входные ворота, бывший концентрационный лагерь Таррафал

Фото: Matthias Graben / imageBROKER.com / Globallookpress.com

Прошло 45 лет с тех пор, как ветер свободы всколыхнул Европу, а я все еще помню тот день, когда я посетил тюрьму ПИДЕ в сопровождении Виктора Нету и Мануэл а Карвалейру, тогдашних лидеров ПКП. Был драматический контраст между бесконечным простором неба Кашиаша, сливавшегося с безбрежным океаном, и могучим обликом форта.

Молодой солдат с длинными волосами, убранными под берет, провел нас по длинным коридорам с карцерами и комнатой свиданий, показал камеры пыток. Затем он наконец позволил нам спуститься по длинной, узкой лестнице, которая вела в подземелья тюрьмы. Перед нашими глазами открылось нечто вроде подземного озера — огромный бассейн с водой, из которого буквально прорастали столбы, поддерживавшие сводчатый кирпичный потолок. В каждый бетонный столб были вделаны металлические кольца. Была даже надувная лодка, которая, очевидно, служила для того, чтобы следить за людьми, прикованными к столбам: их погружали в воду по горло, и они были вынуждены бодрствовать, чтобы не утонуть. Арманду Батишта-Баштуш рассказывал через несколько дней после Революции гвоздик:
 

«Я побывал в бесчеловечной машине, использующей в качестве подходящего предлога идеологию. Здесь принцип взаимного уважения между людьми был самым жестоким образом уничтожен. Того, кто попадал сюда, подвергали допросам и унижениям, и он видел, как рушилась вся его жизнь»

Затем мы посетили комнаты для допросов, расположенные на верхних этажах. Сотрудник ПИДЕ называли их «номерами люкс»: там имелись стол, стул и скамейка, кровать для сна и даже туалет.

Пытки почти всегда начинались утром. Схваченный человек даже не знал, почему его арестовали: по словам врачей, это был психологический шок.

Об аресте не сообщалось и родственникам, которые могли только догадываться о случившемся. Было запрещено читать книги и газеты, по крайней мере в первые дни. Единственный контакт предполагался с тюремщиками, которым не разрешалось разговаривать с заключенными.

Допросы проводили четыре человека: инспектор, командир бригады и два офицера, которые иногда сменяли друг друга. Каждый играл для заключенного свою роль: один — «хорошего» парня, другой — «плохого», третий — просто равнодушного надсмотрщика, а последний был главным, который наблюдал за изменениями в поведении «подопытного», пытаясь их интерпретировать. Цель была всегда одна и та же — заставить подписать заранее подготовленное заявление, в котором допрашиваемый признавался в различных преступлениях или доносил на других людей, обвиняемых в подрывной деятельности.
 

Заключенного вынуждали бодрствовать, заставляя постоянно вставать и ходить по комнате

Рывком открывали дверь в камеру, бросали на стол монеты; заключенного избивали, пичкали наркотиками, заставляли его принимать позу статуи или держать руки разведенными в стороны, как при распятии. Присутствие врача обеспечивалось лишь в случаях более жестоких пыток, когда несчастных доводили до амнезии или бреда, галлюцинаций, проблем с мочеиспусканием или сердечно-сосудистой системой. В некоторых случаях физические пытки приводили к переломам или ушибам, которые лечились там же, на месте.

Задержанные получали шесть месяцев предварительного заключения, которое сопровождалось постоянными пытками. Первый допрос длился в среднем шесть часов днем и шесть часов ночью. В промежутках следили за тем, чтобы заключенный не заснул. Если допрашиваемый заявлял, что не считает ПИДЕ законным институтом, агенты зверели. Пытка лишением сна продолжалась три дня и три ночи.

Свидетельства о пытках

Только с падением режима Салазара и началом работы Национальной комиссии по поддержке политических заключенных стал возможным сбор свидетельств. Некоторые свидетельства появились после 25 апреля 1974 года.

Кое-что я слышал сам в тот год перемен, а что-то взято из книги «ПИДЕ: История репрессий» (PIDE: А História da Repressão) под редакцией Александре Мануэла, Рожериу Карапиньи и Диаша Невеша. Эта книга, написанная самими выжившими и опубликованная в июне 1974 года, стала одним из первых неподцензурных изданий.

Бывший узник бывшего концентрационного лагеря Таррафал

Фото: imageBROKER.com / Matthias Graben / Globallookpress.com

Антониу Жоаким Жервазиу, член Центрального комитета ПКП, сельскохозяйственный рабочий, был приговорен 22 февраля 1972 года к 11 годам и 8 месяцам тюремного заключения. «В третьей тюрьме, куда меня перевели, — вспоминал он, — со мной обращались как с господином, если сравнивать с предыдущей. Но это было обманчивое впечатление. На самом деле меня подвергали пытке лишением сна с вечера 31 июля по 17 августа. Я сумел поспать 7 или 8 часов в ночь с 16 на 17 августа. За 18 дней пыток меня заставляли бодрствовать более 400 часов!
 

Пытки превратили меня в жалкое подобие человека, почти в полутруп, и мое состояние ухудшалось день за днем

Мне казалось, что моя голова огромная, пустая, холодная. Затем меня охватило общее недомогание, перешедшее в состояние мучительной агонии. Силы постепенно таяли, усиливалась боль, возникали зрительные и слуховые галлюцинации. Мне казалось, что я повсюду вижу крыс, пауков, кобр, змей, сороконожек — на моем теле, в комнате. Вроде бы такая привычная вещь — зрение, но для меня предметы меняли цвет и увеличивались в объеме, а стены, казалось, двигались. Возникало ощущение, что я слышу крики откуда-то издалека, я почти узнавал голоса друзей, стоны членов семьи… Состояние полубреда и галлюцинаций приводит к тому, что заключенный не понимает, где он находится. Он в каком-то непонятном месте, в загоне, из которого не может выбраться. Когда сил уже не остается, мучители бьют тебя головой о стену, ты оказываешься на полу, а тебя поднимают снова и снова.

Тюремная камера, длинная темная комната в концентрационном лагере

Фото: Imago_v1 / Legion-media.ru

Чтобы не дать тебе уснуть, они издают различные звуки, бьют стульями о стены или двери, стучат разными предметами по столу, кричат все одновременно. В голове такой грохот, как будто тебя бьют по ней молотком. Когда ты доходишь до состояния полного изнеможения, они обливают тебя с ног до головы холодной водой с характерным гиканьем, а затем колют в самые чувствительные части тела.

Одним словом, это жестокая и изощренная пытка, которая подрывает твое физическое и психическое здоровье на всю жизнь — из-за бессонницы и страданий, ухудшения интеллектуальных способностей, неврозов или других психических проблем».

9

2