– Когда мы проводили исследование в наркологических клиниках в начале 2000-х, в стране фиксировался резкий всплеск числа злоупотребляющих алкоголем. Никто этого открыто не заявлял, а то получилось бы неполиткорректно, но по времени рост этот довольно четко совпал с волной репатриации из стран бывшего СССР.
При этом, как ни странно, различия в употреблении алкоголя между русскоговорящими иммигрантами и сабрами, уроженцами страны, не столь уж существенны. Да, наши отдают предпочтение крепким спиртным напиткам по сравнению с вином. Но и у местных очень популярен не менее крепкий арак. Хотя, как отмечают культурологи, интегрирование умеренного потребления вина в практику иудаизма позволило предотвратить его бесконтрольное употребление, что и превратило евреев в одну из наименее пьющих наций.
А вот с наркотиками отличия более интересные. У коренных израильских наркоманов внутривенное введение героина и опиатов – редкость. Они гораздо чаще нагревают вещество и вдыхают пары. И российские наркоманы, приехав в Израиль, очень этому удивлялись и даже пытались учить местных употреблять «правильно». Еще они обнаруживали, что наркотики в Израиле гораздо доступнее, чем в России. Страна со всех сторон окружена государствами, в которых производят марихуану и героин. А маковые головки можно и вовсе свободно купить в цветочном магазине.
– При этом, как вы писали, доля наркоманов среди коренных израильтян гораздо меньше, чем среди иммигрантов из постсоветских стран…
– Реальное число наркоманов существенно отличается от того, что зафиксировано в системе социальных учреждений. Но среди тех, что попали в поле зрения, доля русскоязычных репатриантов периода Большой алии составляет, по разным оценкам, 24-25%. Притом что всего выходцы из бывшего СССР составляют 9-10% населения страны. Уровень самоубийств среди наших бывших соотечественников тоже выше среднего. Скажем, в 2017-2019 годах выходцы из стран бывшего СССР сводили счеты с жизнью на 30% чаще, чем коренные израильтяне. Хуже дела обстоят только у выходцев из Эфиопии – среди них доля суицидов в 2,5 раза выше среднего.
Это значит, что не все репатрианты успешно преодолели трудности постмиграционного периода.
– А как в принципе можно оценить эту успешность – или неуспешность?
– Пожалуй, для Израиля наиболее важным показателем является реэмиграция в другие страны. Это болезненная и щекотливая тема для Израиля, поскольку отток евреев из страны дает нашим недругам основания для критики сионистского проекта. К сожалению, оказалось, что здесь нет объективной статистики, потому что обычно непонятно, уехал человек навсегда или продолжает оставаться резидентом, планирует вернуться. Например, в Москве в 2014 году проживало более 80 тысяч израильтян российского происхождения, которые предпочли вернуться обратно.
Поэтому в целом об успехе нужно судить не по тому, сколько репатриантов приехало в Израиль, а по тому, сколько из них здесь осталось. Израильская пропаганда активно говорила о том, что в период Большой алии в страну приехало около миллиона олимов из бывшего СССР. Но, если посчитать, сколько из них осталось, то цифра окажется скромнее – порядка 700 тысяч.
– Есть ли в целом какие-то статистические данные по уехавшим?
– Я думаю, что реальных показателей «йериды» (отъезда) не знает никто. Во-первых, уехавшие юридически продолжают оставаться израильскими гражданами, во-вторых, разные учреждения используют разные критерии подсчета, а в-третьих, уезжают ведь не только олимы, но и коренные израильтяне. Да, политики любят говорить, что мы теряем молодежь, но под этими словами обычно нет какой-то статистической подкладки. С другой стороны, если учесть, что «возвращенцами» занимается не МВД, а министерство абсорбции (алии и интеграции), можно сделать косвенный вывод, среди них доминируют бывшие олимы.
– И молодые уезжают?
– Существует проблема так называемого полуторного поколения – тех, кто приехал в Израиль с родителями в шесть-десять лет. Часть из них, повзрослев, не воспринимают страну как свою и уезжают. Когда доля таких людей превысила некую статистическую погрешность, об этом заговорили. Лет семь назад шла большая дискуссия, было опубликовано исследование на эту тему. Интересное, но основанное на недостаточно большой выборке – всего около 60 человек. Поговорили – и забыли. Обычная для Израиля история.
– Почему они не видят Израиль своим?
– У нас в стране очень распространена интеграционная риторика, даже министерство интеграции существует. Когда будущим потенциальным олимам рассказывают, чего они могут добиться на новом месте, им приводят как раз примеры интеграции. Хотя в действительности случаев, когда человек полностью интегрировался, не так уж много. Реальным показателем этого процесса можно, например, считать межобщинные браки. В стране живут много разных групп евреев: ашкеназы и сефарды, йеменские евреи, эфиопские, бухарские… Если бы велика была степень интеграции, то было бы много браков между общинами. А их не очень много.
Это демонстрирует, что у отцов-основателей Израиля изначально были весьма идеализированные представления о том, что будет происходить с людьми после их репатриации. Бытовала теория «плавильного котла»: мы всех галутных евреев переплавим в нового человека, израильтянина-сабру. Идею «плавильного котла» переняли у Америки, но многое происходившее в этой области очень поминало усилия СССР по формированию так называемой новой общности – советского народа. Отсюда и упор на интеграцию как единственно верный путь.
– А он не единственный?
– Конечно! Сейчас Израиль уже особо и не стремится к тому, чтобы сделать даже еврейскую часть своего населения однородной с точки зрения культурных особенностей группой. Представители разных этнических групп имеют возможность продолжать жить по тем нормам и правилам, к которым привыкли.
Человек может добровольно запереть себя в «русском гетто» на десятилетия, обходясь минимальным знанием иврита. Развивать какой-то свой мелкий «русский» бизнес, магазин с селедками открыть или торты печь – и прекрасно себя чувствовать, не расстраиваясь из-за того, что не интегрировался в израильскую среду. Зато он интегрирован в ту среду, в которой захотел остаться, и ему там хорошо. Ходит на концерты российских артистов, слушает радио и смотрит телевизор на русском языке. Иногда выходит в настоящий Израиль, но потом возвращается в привычную среду «русской улицы». Есть на ней и свои философы, культурологи, политики – которых, правда, за пределами этой улицы мало кто из знает. Это сепарация – вполне приемлемый путь в новой стране.
Еще есть ассимиляция – попытка слиться с израильским обществом, например сменить имя с Владимира на Зеэва или со Светы на Ору. Идущие по пути ассимиляции прикладывают много усилий, чтобы стереть со своего лба штамп «Сделано в России». Иногда это выглядит смешным. К сожалению, выбравшие эту стратегию зачастую сталкиваются с болезненной для них проблемой стеклянного потолка. Чем глубже они стремятся погрузиться в израильскую культуру и образ жизни, тем большую «выталкивающую силу» могут чувствовать.
Несмотря на многообразие путей аккультурации олимов в Израиле, в умах многих политиков сидит прежняя линейная модель: на входе галутный еврей, на выходе – израильтянин. В Израиле недостаточно исследований, базирующихся на современных подходах к аккультурации мигрантов, зато очень сильна интеграционная риторика.
– Что такое аккультурация, объясните, пожалуйста?
– Если кратко, то это процесс усвоения и принятия элементов новой культуры при длительном проживании в другой стране. По сути дела, это описание того, что происходит с человеком после иммиграции. Существует несколько теорий или моделей аккультурации. Самая простая – тот самый линейный процесс, завершение которого связано с полным «растворением», «поглощением» иммигранта новой культурой. Модель оказалась нерабочей, и знакомое «химическое» название [на русском языке] известного министерства («абсорбция» – это все же химический термин) было заменено на более очеловеченное, но столь же малореальное – «интеграция».
Начиная с 1950-1960-х годов популярным был подход, основанный на концепции так называемого культурного шока. По мысли автора этого подхода, американского культуролога Калевро Оберга, иммигранты в новой стране проходят через ряд типичных этапов по принципу «хорошо – хуже – плохо – лучше – хорошо». Сначала «медовый месяц», когда все в новой стране воспринимается через розовые очки. Потом очки начинают потихоньку спадать. Психоэмоциональное состояние ухудшается, доходя в своей нижней точки до того, что было названо культурным шоком. На этой стадии типичны депрессия, разочарование, восприятие своей иммиграции как большой ошибки, неверие, что что-то удастся в новой стране. И на этой стадии многие уезжают, разочаровавшись в сделанном выборе. Остальные потихонечку выкарабкиваются и выходят на более-менее приемлемый для них уровень состояния. Тогда все вокруг начинает восприниматься в более реальных цветах, становятся видны и плюсы, и минусы.
Но эта концепция изначально была разработана для описания того, что происходило с эмигрантами из бедных стран Юго-Восточной Азии после переезда в Америку. Для современного Израиля она мало подходит. Хотя бы потому, что люди, приезжающие, например, из Москвы или Петербурга и оказавшиеся в каком-нибудь небольшом городке пустыни Негев, испытывают «культурный шок наоборот»: Израиль воспринимается ими как страна третьего мира. Не шокирующе более развитая, а, по некоторым показателям, шокирующе менее развитая. Например, я вспоминаю бурное недовольство одной семейной пары, приехавшей по программе «Первый дом на родине», из-за того, что в Израиле очень слабо развит онлайн-банкинг. Мол, надо за любым пустяком идти в банк, выстаивать очередь…
Современный подход к аккультурации предложен во второй половине прошлого века канадским культурологом Джоном Берри. Он не лишен недостатков, но в настоящее время доминирует в исследованиях, посвященных иммиграции и иммигрантам. Берри отказался от рассмотрения аккультурации как линейного процесса и начал использовать двухфакторную модель аккультурации, выделив ней в четыре стратегии аккультурации.
– То есть и тут есть какая-то классификация?
– Да, можно выделить четыре основных типа иммигрантов.
Есть те, кого применительно к Израилю можно назвать «сионистами». Они едут, чтобы стать своими в своей стране. И это тот путь аккультурации, который Берри назвал интеграцией.
Есть «реалисты», для них переезд – как переход на новую работу. В помощи они не нуждаются, лишь бы не мешали. Я в свое время определил реалистов как «своих в чужой стране». Возможно, Израиль никогда не станет для такого человека домом, зато он будет чувствовать себя нормально. По Берри, это сепарация.
Еще есть «романтики», которые ждут, что Израиль примет их с распростертыми объятиями. Что зачастую становится причиной разочарования. Эти люди «чужие в своей стране», но тут не страна виновата, а их изначальные неверные о ней представления. По Берри, ассимиляция.
И, наконец, есть еще «беглецы», для которых важно не куда они едут, а откуда. Они чужие в чужой стране. По сути дела, здесь есть отказ от аккультурации, и такая стратегия по Берри – маргинализация.
Таким образом, интеграция – это наиболее желательная, но не единственная и не самая частая стратегия, которую выбирают репатрианты. Наименее желателен путь маргинализации. Если снова вспомнить репатриантов, покидающих Израиль, включая представителей «полуторного поколения», то значительная часть из них – те, для которых Израиль так и не стал своей страной, и они чувствовали себя здесь чужаками.
– Насколько успешны эти подходы?
Можно составить определенную статистику неуспеха на примере наркоманов, которых мы изучали в израильских клиниках. Так вот, порядка 60% из них – «беглецы», которые не смогли освоиться в Израиле. Около 30% – «романтики», группа неоднородная: один приехал, чтобы сохранить семейные отношения, другой – лечиться от наркомании или алкоголизма, а кто-то просто увлекся возможностью поехать за границу. Процентов десять – «реалисты». Кого мы в клиниках не встречали – так это «сионистов».
Так что для Израиля более приемлема концепция Берри, хотя она недостаточно используется как израильскими исследователями, так и политиками. Ее суть в том, что в новой стране нет одного верного пути. И что люди различаются по своему подходу к иммиграции и добиваются в зависимости от этого разного результата.
– Получается, больше всех рискуют «беглецы»?
– К сожалению, да. И я могу предположить, что новая «военная» алия в массе своей состоит как раз из них. Из людей, для которых главным было не приехать в Израиль, а уехать из Украины или России. Израиль для многих из них не более чем убежище. Но убежище – это не место, где живут, а место, где прячутся.
Статистики у нас пока нет, только мои личные ощущения – но я испытываю в отношении этой алии серьезный скепсис. Допускаю, что многие со временем либо вернутся обратно, либо решат использовать Израиль как некую транзитную остановку по пути в другие страны, получив при этом все положенные выплаты, льготы и другие формы государственной поддержки. Что меня как налогоплательщика раздражает, потому что все это идет из кармана тех, кто здесь всерьез и надолго.
– Откуда такой скепсис?
В недавней истории есть похожий пример – экономический кризис в Аргентине на рубеже XX и XXI веков. На его фоне резко выросла иммиграция аргентинцев в Израиль. Как только кризис прекратился, резко сократилась и алия. Многие приехавшие на той волне либо вернулись, либо перебрались в другие страны. Можно предположить, что нечто подобное повторится и с теми, кто за последние полгода приехал из России и Украины.
Израиль очень непростая страна для жизни, и решение о переезде сюда не должно приниматься спонтанно.
Никита Аронов, «Детали». AP Photo/Oded Balilty
/КР:/
Статья интересная с точки зрения аналитики, но НЕТ никаких выводов и рекомендаций о том, что надо сделать, чтобы изменить ситуацию. Иначе – это просто бла, бла, бла…/
