Белла была прекрасна. Может быть, именно потому она заменила свое полное имя Изабелла на краткое Белла, что на итальянском языке и означает «прекрасная».
У нее были огромные, черные как ночь, слегка раскосые глаза – очи итальянки, пухлый лепестковый рот, о котором она сказала в своих стихах, правда позднее:
Но к предсмертной улыбке поэта
Я уже приучила уста.
Возлюбленный ее Евгений Евтушенко, которого в ту пору многие звали Женечкой, вспоминал, что она не выглядела реальной женщиной, а была похожа на произведение искусства.
В нее влюблялись все, да и невозможно было не влюбиться.
Однажды в их совместной жизни приключилась такая прозаическая, но по-своему даже поэтичная история. Жэковский сантехник пришел к ним в квартиру – надо было что-то починить. Обомлев перед ее красотой и возвышенной манерой изъясняться, бедняга выронил от изумления свои инструменты прямо в злополучный унитаз.
Евгений вспоминал, что ссорились они с женой часто. но так же быстро мирились, потому что по-настоящему самозабвенно любили друг друга, как и стихи, написанные каждым из них. Рассказывают, что листок со стихотворением, посвященным жене, Евтушенко надел на весеннюю ветку, усыпанную распускающимися почками.
Приеду к девушке одной.
Она все бросит.
Она венком большие косы носит.
Она скучала без меня вдали.
И дерево на Цветном бульваре весело махало влюбленным тетрадным листком, трепетавшим на ветру.
Держась за руки, они долго, даже ночами, бродили по Москве,
причем Женечка часто забегал вперед, чтобы видеть прекрасное лицо Беллы с ее итальянскими ли, бахчисарайскими ли глазами.
Ему хотелось подарить любимой что-то необычайно красивое.
И он увез ее к морю, которое она увидела впервые.
Какое это было прекрасное молодое время!
Влюбленные гуляли по Сухуми в полосатых пижамах и белых войлочных шляпах, пробовали на рынке душистое виноградное вино «Изабелла», заедая его влажными ломтями грузинского сыра сулугуни. Утомленные жарой, они возвращались в квартирку своего друга, предоставленную им на время
А потом они опускали в окошко авоську на веревке, в ней были пустые бутылки. Добрый продавец Гоги – все, казалось, были тогда сказочно добры к ним – извлекал из горлышка пятерку и наполнял сетку свежим ледяным боржоми и исчезнувшим нынче бархатисто-красным вином «Александреули».
Евтушенко рассказывал мне эту историю любви спустя много-много лет: «Мы передавали вино друг другу губами. Боже, как мы любили!»
С горечью вспоминал он, что когда Белла захотела иметь ребенка от него, он воспротивился, считая, что недалеко еще ушел от возраста юнца.
«Я не понимал тогда, что если мужчина заставляет любимую женщину убивать их общее дитя в ее чреве, то он убивает ее любовь к себе».
Как и большинство молодых мужчин, особенно творческих, он боялся, что малыш – пищащий, писающий и требующий неотлучного внимания – отнимет у него ту эфемерную свободу, которой так дорожат поэты и писатели.
Но убитый по настоянию отца ребенок отнял у поэта Евгения Евтушенко несоизмеримо большее – он отнял у него любовь его несравненной Беллы .
Сам Евгений Александрович думает сегодня, что Бог наказал его потерей любви еще и за то, что в него вселилась некая рабская зависимость от тела под видом все той же свободы.
«Эта зависимость от тела делает нас, мужчин, любопытствующими ничтожествами, туристами секса», – рассуждает он с высоты нынешних лет.
Хронология потери его первой любви легко прослеживается.
В первый раз, когда молодой муж вернулся домой поздней ночью, юная жена ждала его нарядно одетая и радостно устремилась навстречу. На столе был накрыт ужин, и жена ласково смотрела на него любящими и прощающими глазами.
Во второй раз, поздно возвратившись домой, он застал жену за чтением чего-то интеллектуального. Она лежала в халате под одеялом. На голове ее щетинились бигуди, а на столе стояла одна тарелка.
В третий раз жена спала, тарелки на столе не было.
В четвертый раз их такси одновременно подъехали к подъезду,
и она, рассчитываясь с шофером, попросила мужа разменять ей десятку – с печальным ужасом в глазах вспоминал Евтушенко.
Пятый раз стал последней каплей. Вернувшись домой глубокой ночью, муж не обнаружил жены. Она появилась под утро, от нее пахло вином и сигаретами, а ведь она никогда раньше не курила.
И все же, пытаясь спасти любовь, Белла попросилась в поездку
по Сибири вместе с мужем. где он должен был читать свои стихи.
Но муж решил, что взять с собой жену будет для него обременительно, и снова самоубийственно предпочел любви свободу.
Он вспоминает, что когда через пару месяцев вернулся из Сибири, его встретила совершенно другая женщина.
Она как будто выгорела изнутри. Вместо короны-косы на голове была медно-проволочная стрижка.
На столе стояли коньяк, кофе, которых ни она, ни он раньше не пили.
Ее ногти были покрыты сверкающим лаком, в руке дымилась длинная сигарета. И что показалось самым страшным – она смотрела мимо собеседника, не ожидая ответа и не слушая.
«Мы не поссорились, – вспоминает Евтушенко,
– наша любовь ушла в небытие!»
Они разошлись, прожив вместе два года.
И все же он сделал последнюю отчаянную попытку спасти любовь. Через два месяца тоски и муки помчался к ней ночью без предупреждения, захватив шампанское и редкий по тем временам,
так полюбившийся ей ананас, которым баловал ее в пору их любви.
И услышал за дверью самый красивый для него в мире голос, спросивший: «Кто там?» «Я тебе ананас привез!» – с дрожью в голосе произнес он. В ответ было долгое молчание.
И только потом голос фальшиво пропел: «Ты пьян! Я тебе не открою». Все было кончено. Женечка опоздал.
О, сколько нервных и недужных
Ненужных связей, дружб ненужных!
Во мне уже – осатаненность.
О, кто-нибудь, приди, нарушь
Чужих судеб соединенность
И разобщенность общих душ!
Он долго еще мучился, скорбя о потерянной любви и обвиняя
себя в глупой жестокости молодости, вследствие которой, как он думал, Белла Ахмадулина не могла иметь детей.
Но Господь снял с него это проклятие – Белла родила дочь.
Но это уже другая история.
