Поначалу литературная судьба Галича складывалась вполне удачно: в 40-е годы вышла его первая книга стихов, было напечатано и поставлено несколько пьес, написанных как самостоятельно, так и в соавторстве с другими драматургами, снимались фильмы по его сценариям. Однако в середине 50-х популярность набирают его песни, вполне безобидные по содержанию, но неугодные официальной советской идеологии.
В дальнейшем композиции Галича становились все более глубокими и резкими, что и привело его к острому конфликту с властью. Ситуацию усугубил запрет на постановку пьесы «Матросская тишина», написанной для театра «Современник». Поэту отказали во всех публичных выступлениях, травили в прессе, а после выхода книги его песен в антисоветском издательстве «Посев», Галича исключили из Союза писателей и Союза кинематографистов, в которых он состоял.
В 1974 году поэт и драматург был вынужден эмигрировать, а через три года трагически погиб. Воспоминания о нем остались в мемуарах Юрия Нагибина, Лидии Чуковской, Игоря Кваши и других его известных современников.
Юрий Нагибин
«В нашем первом скромном пировании, когда Саша проснулся, причем довольно скоро, мы начали с ним ту упоительную игру, которая останется с нами на годы. Называется эта игра: „А помнишь?“ Нам почему-то попался под руку Лермонтов.
— А помнишь: „Я, Матерь Божия, ныне с молитвою“?..
— А это помнишь: „Есть слово, значенье темно иль ничтожно“?..
— А это: „По небу полуночи ангел летел“?..
— А это: „Наедине с тобою, брат“?..
— А это: „В полдневный зной, в долине Дагестана“?..
Хотя Саша и был актером, стихи он читал не по-актерски, а по-домашнему, пусть и в романтическом ключе, без заземления. И он как-то приближался в эти минуты, потому что Саша почти всегда находился в некотором отдалении. Не то чтобы он держал расстояние — ничуть, но в нем шла постоянная, сильная, обременительная работа души, которая не позволяла ему раствориться в окружающем, распахнуться другому человеку. Но стихи он любил… свирепо (любимое горьковское словечко, за которое Алексей Максимович хватался, не в силах найти точного обозначения своей увлеченности) и тут выплывал из земных глубин, становился доверчивым, незащищенным и близким. Наслушавшись Сашиного чтения, моя жена сказала однажды, что не может смотреть на Сашу без слез. Она не была такой уж любительницей поэзии, но верно угадала за маской самоуверенного денди незащищенную, ранимую душу».
Лидия Чуковская
«…Был у меня как-то днём Галич. На этом свидании сильно настаивала Елена Сергеевна (Е.С. Венцель — писательница, друг А.Галича, ред.), уверяя, что оно якобы очень нужно Галичу, который бедствует, нуждается в добром слове и пр. Он читал мне стихи — некоторые замечательны. Генеалогия его замечательна: нет генеалогии. Не от Олейникова, не от Зощенки, не от Козьмы. Сам по себе — и силён, и смел, и остёр, и задушевен, и виртуозен… Ему не дают никакой работы и травят по-всякому. Жена и дочь — и он сам! — избалованы, денежного запаса нет, он к тому же болен. Да ещё вечное питьё. Как он выйдет из беды — непонятно.
Книга его вышла на Западе. Он получил её и с испугу отнёс к Ильину. А ведь он художник смелый до безрассудства».
Зиновий Гердт
«Гнусные годы — 1951-й или 1952-й: погоня за космополитами, расшифровки псевдонимов, убийство Михоэлса. Жуть, в общем. И в это время мы оказались в одном ленинградском гостиничном номере — приехавшие из Москвы Утесов, Саша Галич и я, живший в Питере целый год. Галич и Утесов прямо с поезда пришли ко мне завтракать. Мы обнялись и сразу друг другу показываем: только тихо. К губам прижимается палец, губы безмолвно шевелятся… Через три минуты мы про все, естественно, забыли. И пошли самые жуткие антисоветские анекдоты. Хохочем, валяемся по диванам… И вдруг звонит телефон. Резкий такой звонок. Боже, пропали… Саша взял трубку, и я слышу — отбой, пи-пи… Галич между тем делает вид, что внимательно слушает, вставляет: „Хорошо… хорошо“. Потом кладет трубку и произносит: „Просили подождать. Меняют бобину“».
/КР:/
На концерте Галича каждый ощущал прилив свежего воздуха в зале…/
62 элементов 1,349 сек.