Ну, Петя так Петя, Пинхас так Пинхас. Мне сначала все было до лампочки, отсидеть свои три раза в неделю по три часа, приготовить ему картошечку, покупки сделать. Да и дед, какой-то молчаливый попался. Разговаривали мы с ним обычно только по делу. Какой суп сварить, какой хлеб лучше купить, где мастера по стиральной машине найти, такие вот дела.
А однажды я пришла, сидит дед и горюет, спросила я отчего. Пошел в ванную, голова закружилась, испугался мыться сам.
— А сейчас голова кружится? — спросила я.
— Нет, прошло, а все равно боязно, — ответил дед Пинхас, — Ольга, ты побудь дома у меня, пока я купаюсь, ладно?
Ну, я разволновалась, старичок ведь, хоть и держится бравым молодцом…Пошла я за ним в ванную помочь.
Стесняюсь я, — сказал дед, — как при тебе мыться-то?
— А я медсестра, дедушка, — соврала я, — чего при мне стесняться, что я не видела?
— Медсестра? — удивился дед, — а чего же нянькой по старикам работаешь?
— Часы мне такие удобны, – опять сочинила я по ходу, вспоминая, что учусь на соцработника. А при чем здесь медсестра, ну скажите сами?
Но дед Пинхас успокоился и согласился, чтобы я помогла ему помыться.
Мне и самой было неловко, и жаль его, высокий, худой, видно, что красивый был человек, а что осталось к старости…
О старости думать не хочется, особенно, когда тебе 28. Но так получилось, что подрабатывать мне приходится, иначе не протяну месяц, и я занимаюсь старичками. И то, что правда — в эти часы мне работать удобно.
С тех пор, с того купания лед между нами растаял, а вскоре деду Пинхасу еще время для ухода добавили. Но я не взяла дополнительные часы, не успевала, и получилось, что приходила к нему по утрам Таня, красивая яркая блондинка, недавно приехавшая в Израиль. Хозяйка она классная, так что дед едой вкусной был обеспечен, она же и покупки предложила делать, ей иврит надо учить, чем супермаркет – не место для практики?
А мне остались уборка со стиркой, все медицинские дела, аптеки и доктора. Еще покупать нашего деда и погулять с ним. Гулять мы ходили в парк, к деткам. Там, где качели.
Я могу конспекты полистать, а дед Пинхас на закатном солнце греется, ему все время зябко. Малыши рядом на качелях, то в мячик играют, а иногда мячик летит прямо к нашей скамье, и дед своей палкой его старается достать и подтолкнуть ребятам. Они бы быстрее его сами забрали, но стоят, нетерпеливо с ноги на ногу переминаются, пока дед им мяч подаст. В Израиле учат уважать стариков, что верно, то верно…
Потом мы возвращаемся домой, я нагрею ему ужин, и ухожу домой. Но однажды он попросил меня помочь разобрать шкаф, к лету сделать порядок и на улицу мы не пошли.
Сложила я ему вещи его небольшие, белье, носки, полотенца, пижамы. Аккуратно так разложила, чтобы порядок был, и ему легко все было найти. А потом открыла платяной шкаф, там рубашки красивые, брюки, пара пиджаков, и наткнулась на шкатулку, маленькую такую, плетенную. Даже скорее это корзинка с крышкой. документы в ней, медали разные, старые фотографии. И нитки, катушки с нитками, все оранжевые почему-то… Вот этими нитками дед Пинхас меня больше всего поразил.
Неужели он портным был? А почему впрочем, нет? Дед Пинхас рассмеялся, когда услышал мой вопрос, и покачал головой:
— Пуговицу пришить умею, дырку зашить смогу, даже резинку в трусы втянуть раньше мог, пока руки не дрожали… А на большее не способен. Хотя сам из семьи сапожников. И дед, и отец покойные были хорошие специалисты. Не только набойку набить, или шов застрочить, туфельки модельные могли для любой красавицы на радость сделать. Да так, чтобы та павой плыла, а не хромала от неудобной обуви.
Нет, не пошел дед Пинхас по их стопам. И дед, и отец, все его младшие братья, и маленькая сестра с мамочкой – все лежат под деревней Каменкой, куда сгоняли расстреливать евреев бобруйского гетто.
Один дед Пинхас, а было ему всего тринадцать тогда, ушел мальчишкой в партизаны. Дошел до самого отряда братьев Бельских, и с ними воевал. Потому что еврею хорошо с евреями быть, так он считал тогда…
А сейчас? А сейчас, задумался дед Пинхас, много разных людей в жизни повидал… Нет, не в национальности дело. Главное, быть человеком. Но есть моменты в жизни, когда рядом должен быть тот, кто тебя понимает, и боль твою разделит и грусть…
Да…, оказался мой дед Пинхас геологом. Закавказье и Кавказ, Памир, Тянь-Шань, Алтай, горы Центральной и Восточной Сибири. Там он молодость провел. Транспорт: лошади, ишаки, иногда грузовик, иногда лодки, а в первую очередь — ноги. Работа в горных выработках, проживание – палатки, способ приготовления пищи – костер. А варилось то, что привезено на лошади, на ишаке, принесено на себе или добыто на местности. А если дожди неделями или нет топлива в горах…
Рассказывал он мне неторопливо, лаконично, но обстоятельно, видела я по-всему, обрадовался, что есть с кем поделиться. А то все молчит и молчит он, давно кажется, что никому не интересен. И про переправы через реки там, где переправляться нельзя, а надо было, рассказывал. И про траверсирование ледников там, где не надо, но другого выхода не было, и делалось это без экипировки. Про встречи с медведями, про то, как тонул… Как друг лучший сорвался со скалы, и крик его последний в ушах деда Пинхаса до сих пор. Рассказчиком дед Пинхас оказался знатным, да и было ему, что рассказать…Трагические, комические случаи, все было…
Теперь дед Пинхас ждет меня, глаза горят, только на пороге видит, говорит, вспомнил что-то интересное.
— Оставь ты уборку, стирка тоже подождет, две пары кальсон да фуфайки, иди лучше, слушай меня…- зовет сразу.
Диву даюсь я, какие же люди классные вокруг, а никто не знает о них, вот если бы я случайно не наткнулась на нитки эти и спросила, не портным ли был дед Пинхас, он, наверное, в жизни не рассказал бы мне о себе столько интересного.
Да! Тут я про нитки вспомнила, ну не портной он, понятно, но зачем геологу нитки хранить и все оранжевого цвета, причем? Нитки обычные, швейные, какая польза от них?
Дед Пинхас сник, когда услышал мой вопрос, расстроился почему-то, сразу увидела по нему. Молчит, не отвечает. Я уже и не рада, что вопрос задала.
— Я хотел, чтобы она жила вечно…, — вдруг говорит. — И готов был делать для этого все. Смешно, верно? Сам понимаю, что смешно. Особенно когда ты уже старик. Какая любовь?
И вижу я на лице деда моего смятение, знаете, я же психологию начала изучать, для социальной работы она важна. Правда, я только на второй курс перешла, так что все впереди. Но тут и не психолог бы заметил, как дед Пинхас разволновался.
— Не думал я, что кому-то будет уже это интересно, но вот видишь, ты о нитках спросила… А ведь это не просто нитки, это жизнь.
Когда не стало моей жены, я понял, что остался один навсегда. Тогда я решил, так тому и быть…Сына мы похоронили давно. Горе наше, не стало Владика когда было ему восемнадцать. Советская армия – ему гроб… Не хочу сейчас об этом.
Мы с Ниной были вместе еще с работы в Средней Азии. Оба — геологи. Знакомы были давно, несколько раз в экспедициях пересекались. Да только случай один свел нас. Пошла Нина на обнажение, то есть изучение коренных пород, они очень важны геологам, помогают разобраться в информативности. Взобралась на горку такую плоскую, ей надо образец отбить. А там змея, и не уползает же, зараза! Нинка по камню молотком стучит, а та в расщелину забралась, да только вся не поместилась, хвост наружу.
Оказалось, что Нина моя до смерти змей боится. Геологу это не к лицу. Стыдно ей, но боится, хоть плачь. Она стоит над той расщелиной и рыдает. Я недалеко был, тоже отбивал породу, услышал, спрыгнул, к ней подошел… В общем, сам я за нее работу доделал. А змея так и не уползла. И не понятно, кто кого больше боялся, Нина – змею, или змея – Нину.
С тех пор мы вместе. До свадьбы золотой не дотянули пару лет. Она тихо ушла. Тихо ли, впрочем? Для меня это гром был! Инфаркт, говорят, мужчин забирает. Он и Нину забрал. В одночасье. Гибель Владика подкосила ее, сердце человеческое оно терпит, терпит… А потом, в один миг, раз и остановилось.
Думал я, что однолюб. Если честно, никогда меня женщины на стороне не интересовали. Женился я поздно по меркам тех лет, уже тридцать было. А до женитьбы, в молодости у меня их было немало. Жизнь геолога, она тебя иногда связывает на месяц, на два, а иногда, как потом случилось, на жизнь всю.
Жили мы с Ниной замкнуто. Когда получили квартирку в хостеле, к бурлящему обществу не примкнули, не по вкусу покойной жене были все эти посиделки и тусовки.
Но вот однажды, после ее ухода, сидел я один дома, гитару расчехлил. Обычно, когда сильно тоскую я, она меня, подруга молодости, выручает. Не ожидал гостей, думал, как вечер скоротать…
А в это время пришла Злата. И увидела меня с гитарой. Всплеснула руками, вот так…
Дед Пинхас неожиданно как-то по-женски всплеснул руками, пытаясь показать, как же сделала это та Злата. Потом разочарованно нахмурил лоб, не получилось. Да и в этом ли дело? Просто ему хотелось вспомнить каждый ее жест, каждый миг, подумалось мне. А дед Пинхас продолжил:
— Злата, она была новой в этом хостеле, и как случается, на нового человека сразу повесили общественную работу. Мол, лучше с соседями познакомишься. А она безотказная, это потом я понял… В общем, в тот вечер шли очередные сборы в «хостелевскую» кассу. На цветы для именинников, на венки для умерших, все оттуда. Чтобы каждый раз не собирать по каждому поводу.
Я увидел ее в тот вечер впервые. Худенькая, стройная женщина стоит на пороге, со спины бы подумал, что девчонка. Нет, лицо не обманет, если только всякие ухищрения, как их там звать, ботоксы-шмотоксы искусственные не делать. А у нее морщинок много…Но светлые они какие-то. И глаза молодые. Я у старух с роду таких не видал. А может я просто влюбился в нее в первую же минуту, как мальчишка?…
Злата так чинно вошла, а я не знаю, куда деться, растерялся я, как восьмиклассник, вот Ей Богу! На стуле носки валяются, вот позорище! На столе сковорода с вилкой, пожарил себе яичницу, только лень ее было на тарелку перебрасывать, да и зачем две посуды мыть. А сковорода такая, что ее давно хорошо почистить надо. При Нине такого никогда не было. А мне одному все равно.
А в тот момент стыдно мне стало, и за носки эти грязные и сковороду подгоревшую…
Но Злата зашла и гитару вдруг увидела. Я перед ужином немного побренчал на ней, да и оставил открытой. Обычно я аккуратно — сразу в чехол. И в угол, за шкаф… Но тут так все сложилось. На мое счастье… Потому, как думаю, не увидела бы она гитару, не спросила бы меня про нее, взяла бы тот полтинник шекелей, записала в общую книгу. И ушла бы… И ничего может и не было бы между нами. Этих потрясающих коротких лет. Счастья моего.
А тогда, в тот вечер она первым делом гитару заметила…И спросила так восторженно:
— Ой, вы играете на гитаре?
И вижу я, детка, что не интересны ей ни мои носки, ни сковорода, ни пыль на буфете, ни окна в разводах. И понял я, что вот он, мой звездный час!
— Играю – негромко ответил я, а сам как бы ненароком мимо стула прохожу, на котором носки валяются, и вглубь стола его задвигаю. Все-таки, непорядок это…
— А вы тоже любите играть на гитаре. Или больше слушать? — спрашиваю я даму, чтобы поддержать тему. А вдруг она тоже увлекается.
— Я люблю петь под гитару, — улыбнувшись, ответила она. — Вернее любила, только давно…
— А потом разлюбила? – осторожно спросил я, предложив ей сесть.
— А потом жизнь сильно била, не до музыки мне было, — ответила она, и без какого-либо кокетства лишнего, устроилась на диване.
И я не зачехлил гитару.
Я играл ей целый вечер. Наверное, это был первый счастливый вечер после ухода Нины. А может быть у меня и не было с женой таких счастливых вечеров, если подумать…Там были отношения взвешенные, спокойные, без особой романтики, которая нам голову вскружила лишь в самом начале, в экспедициях. А потом будни, не нужна вроде нам была эта романтика…
А тут открылось мне удивительное чувство! Оленька, скажите, ну куда его испытывать, когда тебе столько лет? Но я, знаете, молодел, когда рядом со мной была она. Моя Злата.
Тогда в тот вечер я играл ей все свои любимые романсы, и оказалось что они и ее любимые романсы. И песни Шульженко, вы, наверное, и не слышали такого имени, Оленька. И романсы Вертинского, и Лещенко. Нет, не того, который «День Победы» поет. Другого, моего тезки, Петра Лещенко… И наши туристические песенки. Их Злата не знала. Зато романсы пела по памяти. Так легко, так певуче…Она стеснялась вначале, но я видел, что ей очень хочется петь. Знаете, как хочется прыгнуть в свежую воду, чтобы брызги, чтобы радость от них…
С тех пор мы были вместе. Нет, она не переехала в мою квартирку в Хостеле. Она – на пятом этаже, я – на седьмом. Слишком большая волокита, бюрократия для этого… Но я, как на седьмом небе оказался.
И общее хозяйство она взялась вести, да…И квартирку эту прибрала, занавески новые уговорила купить, светлые, веселые такие. И посуду перемыла, готовить здесь начала. Я это очень ценил… Знаете, почему? Она готовить не любила, большую часть жизни прожила сама, и не баловала себя. Говорила, что варила бульон на неделю, он ей заменял и первое и второе. Но вот ради меня научилась Злата и борщи настоящие варить, и плов мой любимый делать, и даже шейку начинять.
Я вдруг вспомнил, как мамочка моя, светлая ей Память, начиняла шейки, и меня, самого старшего, брала в помощь. Нас пятеро у родителей было, да только четверо мальчишек. А как раз перед самой войной родилась Генечка, единственная сестренка. Годик ей был, когда их всех расстреляли… Да я не о том. Я – о шейке… Мамочка меня рядом усаживала, как главного помощника и я научился шейки эти зашивать, да так аккуратно, что ни разу шкурку не порвал. Отец смеялся, говорил, что хороший хирург из меня может получиться, точно и тонко работаю.
Да, Злата нашла у соседки рецепт, мамин то я не знаю… И научилась начинять куриные шейки, Нет, не так вкусно было, как в детстве, но я не сказал ей это. Очень хвалил, а она радовалась…
Дед Пинхас вздохнул и вдруг замолчал. Вижу я, что устал он. Ничего больше не спросила, как-то тему перевела на день сегодняшний. На погоду, вдруг снова похолодало, надо бы теплее одеваться, на холодильник пустой у деда, завтра Татьяна, верно, ему провизию принесет. На новый сериал по телевизору, смотрит ли он его, интересный ли…
Но вижу, что дед мой отвечает как бы нехотя. Там он, в воспоминаниях своих, то ли о мамочке и маленькой Генечке, то ли о Злате.
История со Златой, если честно поразила меня. Наверное, когда тебе двадцать восемь, трудно представить такую любовь в восемьдесят два. Там уже дела пенсионерские, на лавочке посидеть, новости в газете почитать, да лекарствами от запора запастись…Ага. А тут вдруг страсти такие, глаза яркие, песни под гитару. Трудно представить это.
Но дед Пинхас не был фантазером, я это точно знала, если говорит: была большая любовь, значит, так и было…
О любви их со Златой он мне через несколько дней рассказал, когда я его легонечко к теме подвела. Потому, как вижу, стесняется он говорить на такие темы, вроде тоже понимает, что не по возрасту.
Про то, как стал следить за собой, как вышел, наконец, к людям, стал посещать мероприятия, и не только посещать. Вскоре стал дед Пинхас звездой Хостеля, главным солистом, этаким местным Шломо Арци.
Не было ни одного праздничного вечера без его песен, без его гитары.
А однажды дождливым вечером, когда смотрели Пинхас и Злата какой-то фильм, а что, и фильм вдвоем интересней смотреть, вырубился телевизор, старый был, всему ведь бывает конец.
И вдруг, неожиданно для себя дед Пинхас взял гитару и заиграл мелодию любимого романса «Все, что было…», а Злата подхватила припев. И так получилось это трогательно, так красиво вплелись звуки ее голоса в его голос, что решили они попробовать еще некоторые песни исполнить вдвоем.
— У нас оказалась даже одна тональность, нам нетрудно это совсем было, — счастливо добавил дед Пинхас.
Злата пела в ранней молодости, солисткой даже была в любительском хоре. Потом замужество. С первым мужем Злата уехала на Дальний Восток, он был военным, служил под Читой. Она жила в военном городке, могла не работать, но подрабатывала машинисткой, петь уже не пришлось, музыка мужа раздражала, а тем более, поющая в хоре жена. А потом беременность, преждевременные схватки, дорога в гололед до ближайшей далекой больницы, муж гнал автомобиль. Авария, которую она не помнит. Потому что пришла в себя через долгое время. Без мужа, без ребенка. Одна она выжила.
Второй раз замуж Злата вышла только через десять лет, которые прожила практически затворницей. И вновь дорога, на этот раз в Казахстан, поднимать целину. Муж поднимал целину на стройке инженером по безопасности, Злата работала опять машинисткой. Потом авария на стройке, обвал, вдовство.
Две могилы в разных концах того бывшего бескрайнего, которого шестой частью земли звали. А у ребеночка и могилки нет, ничего не знает Злата, тогда родившихся мертвыми детей родителям хоронить не отдавали.
После двух таких браков, «черной вдовой» стала Злата себя считать. В чем же ее была вина, сама не могла объяснить, но закрыла она навсегда для себя мысль о новом браке, о новой любви, так и жизнь прожила.
И вдруг проснулись в ней чувства. Стеснялась она их, и я стеснялся. Но были они между нами. «Хоть на старости лет побуду счастливой, — иногда говорила она, — Ты – мое счастье».
Мы и выступать начали вместе, в два голоса. Замечательно получалось. Название дуэту все не придумывалось. А потом вспомнился день, когда познакомились, 17 апреля. Ну, я недолго думая, назвал наш дуэт «Семнадцать». А люди пусть гадают, почему.
Дед Пинхас так ярко улыбнулся мне, и я поняла, что их отношения в Хостеле стали популярной темой для сплетен. Конечно, бабки шушукались, как новая жиличка обошла всех старожилок и захапала себе деда Пинхаса. Оказалось, что на него многие виды имели, только не знали, как подойти. А она открыла дверь, вошла. И победила.
— Гитара победила, — смеется дед Пинхас, — А кто из нас счастливее был, не знаю. Счастьем не меряются, его берегут, детка, а лучше всего подальше от чужих глаз. Но куда ты от людей спрячешься?
А Злате казалось, что она столько уже в жизни настрадалась, что выстрадала себе это счастье. И мы ходили с ней под руку, раскланивались с соседями. Она любила покупать мне красивую одежду, знаете, Оленька, такую немного франтоватую, с лоском. Ту, что в молодости не успела мужьям покупать… Нам же выступать перед публикой. Нине моей все спартанское нравилось, не интересовалась она модой. А Злата и сама расцвела, и меня обихаживала, как могла.
Да, это было удивительное время… Мы поехали в Литву, в маленький санаторий в Друскининкае и провели там чудесный месяц. Ездили на Мертвое Море, в гостиницу, которая прямо на морском берегу. Сколько смеялись…, как дети, когда на той воде волшебной лежали… Мы ходили на концерты, в театры, в Злате проснулся дух театралки, а мне доставляло удовольствие быть с ней в любом месте. Держать ее за руку, такую тонкую, почти прозрачную, всегда холодную. У Златы был низкий гемоглобин, и я грел ее руки в своих руках.
И всегда заботился, чтобы она не забыла шаль, потому что она часто мерзла. Знаете, Оленька, я чувствовал себя мужчиной, сильным человеком. Забытое чувство это поднимало меня, даже когда не было сил подняться, когда болели суставы, когда ломило колени. Я ведь на самом деле уже был старик, когда мы полюбили друг друга.
Злата подарила мне чувство нужности, веру в себя, если хотите, даже так…. Пожалуй, с первой женой этого никогда не было, ну разве когда я за нее кусок породы отбил. А в целом Нина была вполне мужик в юбке, сама мало сентиментальная, и от меня сентиментальности никогда не ждала.
А тут жизнь превратилась в долгоиграющий романс, где цветы, поцелуи, страсть…
— И любовь до гроба, — рассмеялась я. Только потом поняв, как же не к месту сказала это.
Но дед Пинхас не обиделся, или сделал вид, что не обиделся.
— Нет, не верно, — покачал головой он, — Я ее люблю и сейчас, хоть ее нет… Люблю ее волосы. Она мыла их ромашковым отваром, и они пахли для меня моим детством, моим домом. Люблю ее улыбку, от которой морщинки на ее лице превращались в солнечные лучи. Ее халатик, который она так стеснительно запахивала на себе. Запах ее духов, сладковатый, но не приторный. И ее вечно мерзнущие руки, которые я согревал.
— Это не любовь до гроба, — подумав, серьезно добавил он, — И после, после гроба – это оказывается тоже любовь.
Мне хотелось спросить, что же стало с Златой, но было неудобно. А дед Пинхас посмотрел на часы. Он прав. Мне пора было уходить, а ему смотреть свой сериал, принять снотворное и ложиться спать.
Мы вернулись к этой теме через некоторое время. Я не навязывала ему разговор, но видела, как он мучается воспоминаниями, как хочется ему говорить о ней…
В тот вечер я помогла ему покупаться, поставила стирку, поменяла постельное белье. И он впервые показал мне фотографию Златы.
Пожилая женщина, морщинистое лицо, Да и шея тоже. Седые аккуратные волосы, стрижка каре. Впрочем, она была бы похожа на многих бабушек, если бы не яркие лучистые глаза. Действительно – молодые. А показав первое фото, дед Пинхас, достал альбом и взахлеб стал вспоминать, листая его… Фотографии их выступлений. Злата в вечернем платье с микрофоном, ладная фигурка, красивая укладка, а дед Пинхас, такой помолодевший рядом, с гитарой. Фотографии их путешествий, в основном на них — Злата. В кресле на балконе санатория, в парке среди цветов, на каком-то ажурном мостике, в кафе с бокалом вина…
— А это фото я выбрал, чтобы гравюру на памятнике ее сделать, — вдруг говорит дед Пинхас, и показывает мне фотографию: Злата подносит к лицу красивый пожелтевший лист. Лист этот правильной своей кленовой формы заслоняет почти все Златины морщинки, и главными на фотографии становятся ее глаза.
Лист осенний и глаза, которые смотрят на того, кто фотографирует. А в них… Бррр, не смогу я передать, что в них. Только как-то не по себе мне стало, словно в замочную скважину подсмотрела.
Дед Пинхас доволен, когда видит мою реакцию. Значит, угадал он с фотографией, когда выбирал для памятника.
— Хороший мастер попался, выполнил точно заказ, — говорит он, улыбаясь, — А я, Оленька, себе тоже место купил, чтобы потом никому забот с этим не было, — помолчав, вдруг добавил он, — и чтобы на полку дальнюю верхнюю меня не засунули из экономии… Как подумаю, что сейчас людей в этих шкафах вечных хоронят, так дрожь пробирает по телу. Нет, не могу представить это. Хочу в земле лежать, как полагается… Может простит меня Нина, купил я место не возле нее…
Он надолго замолчал, и я не чувствовала, что имею право прервать это молчание. Но вдруг дед Пинхас неожиданно спросил:
— Скоро годовщина ухода Златы…Оленька, не смогли бы вы поехать со мной к ней? Я такси закажу.
Я закивала, подумав, что, наверное, можно будет обойтись и без такси. Женя, мой парень, работает часто из дома, если попросить его заранее спланировать время, сможет подвезти меня с дедом…
А Пинхас вдруг заговорил о том, о чем я с ним говорить не решалась:
— Последний год мы боролись вместе, она уже знала, что дело идет к концу, вернулась ее болезнь. Но мы отвоевывали у смерти каждый ее день, и каждый день она благодарила меня за него.
Понимаете, Оленька она утверждала, что это я даю ей силы его прожить. Разве это было не счастье?
И знаете, лицо ее постарело, сморщилось, осунулось. А глаза… Они так и остались молодыми, до конца.
В больнице я ее редко навещал, мне было очень тяжело добираться туда. Резко стал сдавать, когда она заболела. Старался вида не подавать, как мог, старался. Посылал ей цветы, заказывал посылки для нее, соки и фрукты. Потом мне сказали, что она соки пила, фрукты есть не могла, отдавала их медсестричкам. Нет…, умирала она дома, у себя в комнате. Привезли ее домой незадолго…Была при ней сиделка, медработник, я нанял ее, сказал, оплачу, сколько надо, чтобы, как могла, облегчила ей последние дни.
Одно не сделал, не успел, смалодушничал ли… Не знаю. Хотела Злата Хупу, ну, свадьбу настоящую еврейскую. Говорила мне намеками, давала понять… Важно ей это было. Но сил моих душевных на это не осталось, понимаете, Оленька. На церемонию, на раввина, на то, что чужие люди будут крутиться в комнате ее, просто из любопытства. Не мог я… Хупа накануне ухода. Так ей хотелось…А я просто колечко обручальное ей купил, одел ей на палец. Она еще была в сознании, крутила его перед глазами. Руку мою сжала крепко, как могла. Не сказала ничего. Улыбнулась только.
Тут я не выдержала и спросила:
— Дедушка Пинхас, а нитки, нитки оранжевые, причем?
Дед Пинхас посмотрел на меня удивленно. Он совершенно забыл, что с этих ниток и начался весь его рассказ.
— Нитки? — переспросил он. — Смешная история с нитками получилась. Наверное, смешная…. Была у Златы привычка, когда суп она варила, зелень, укроп и петрушку не нарезать в суп, а выварить целиком. Вот она листья петрушки ниткой перевязывала, да в кипяток бросала. Суп ароматом набирался, а потом она ее выкидывала, вываренную уже. Я всегда наблюдал и удивлялся. Нина обычно мелко нарезала, и зелень эта в супе плавала.
В каждом доме свои правила, знаете…
Когда Злата только заболела, вдруг сказала она мне, что катушка с нитками заканчивается. Долгое время была у нее, привезенная еще оттуда, из прошлой жизни. Простые такие оранжевые нитки на деревянной катушке.
И сказала она мне тогда одну еще фразу. «Сколько веревочке не виться, все равно конец будет, это и про меня…Отматываю я нитку, — а она вся вроде на месте. Ну, чуть меньше ее осталось, на пару сантиметров. И я ее опять отматываю. Так и наша жизнь. А в какой-то день возьму я, Петя, эту катушку, отмотаю еще раз. И окажется, что больше то ничего не осталось. Катушка пустая. Вот и будет конец…»
Я расстроился очень, когда послушал ее. Ведь понял, что она имела в виду.
И тогда я пошел и купил эти катушки с одинаковыми оранжевыми нитками. Такими, как она зелень завязывала. Я решил, что буду каждый раз тонким узелком довязывать нить, чтобы она на катушке никогда не закончилась. Вряд ли Злата обратит на это внимание. Я так и делал, пока она могла варить суп, добавлял нить.
Не думайте, детка, что это моя идея. Это идея одного американского писателя. Может быть, вы читали О.Генри? У него есть рассказ «Последний лист». Грустный, но чудесный. Там старик художник хотел спасти молодую женщину, которая умирала поздней осенью. Нарисовал лист и прикрепил к дереву. Она думала, что умрет, когда упадет последний осенний лист. А он не падал…
Так и я придумал, что эта нелепая катушка с оранжевыми нитками не будет пустой… Ведь Злата решила, что когда нитки на ней закончатся, наступит конец. Я не мог этого допустить, понимаете?! Я тогда накупил кучу этих катушек.
Выкинуть их потом, после ее ухода тоже не смог. Наверное, у каждого из нас свой «последний лист»…
***
Дед Пинхас умер на рассвете, в больнице. Я была возле него. Когда тело отвезли в морг, я собрала его вещи и ушла. Позвонила своему парню Жене и попросила помочь с оформлением похорон. А кому еще заниматься ими, если не мне?..
Из квартиры деда Пинхаса я забрала его фотографии, письма, гитару и коробок с нитками.
3.10.2022
Иллюстрации: Художник Дмитрий Спирос «Дыхание осени» и «Осеннее настроение»
/КР:/
Добрый рассказ../
