Соня, у вас дачники будут в этом году? В большом доме? А летний домик что? Ну сарайчик? Он нужен будет? Можно Лиза опять в нем поживет? А то она едва ноги таскает…
— Софья Львовна, я что-то не понимаю. Когда мы договаривались о даче на лето, я ведь уточнила, одни ли мы съемщики и получила утвердительный ответ. Мне нужен покой. У меня была очень непростая жизнь и нелегкая работа. И когда я наконец нашла возможность снять на лето часть дома, чтобы побыть в покое, в тишине, подышать воздухом, чувствуя себя свободно и раскованно, вдали от любопытных глаз, то что же я вижу?! Ну, Ваша мама с Вашей дочкой — ладно, это Ваш дом, было ясно, что на своей половине кто-то остается. Ну, Вы с мужем в выходные приезжаете — тоже понятно, навестить своих, помочь и все прочее. Ну, к девочке Вашей две какие-то девчонки приходят, не пойми кто, только и следишь, чтоб все было закрыто и заперто, — ну и это ладно, ребенок, каникулы, да и не часто… Но я смотрю, какая-то мадам у Вас в сарае поселилась! Это не дело!
Какая-то вертлявая, не поймешь, какого возраста и круга, неухоженная… Одета чудовищно, вкуса совершенно нет. На руки ее как-то обратила внимание — так в ужас пришла! Ногтей почти нет, руки в каких-то пятнах въевшихся… Так же нельзя, милочка! Причем это и к ней, распустехе, относится, и к Вашей неразборчивости. Простите уж, но всех денег не заработаешь, да! Такой сараюшко-то и понятно, что приличные люди бы не сняли! Неизвестно кто поселился, а я должна теперь вместо спокойного отдыха все время быть настороже! А это ни в цену, ни в мои планы не входило. Вы уж объяснитесь, будьте любезны! Ах, это ваша родственница??! Что-то сходства не вижу совсем, откровенно говоря. Вы-то, извините, не это, не из наших, в смысле не из основного населения, короче — не русская, а женщина эта — совершенно простая и абсолютно русопятая. Нет, это само по себе, конечно, не важно и, напротив, очень даже, может, хорошо, но о каком родстве тогда речь?! Ааааа, муж Ваш, Валентин Сергеич, значит русский? Это прекрасно, и его характеризует, как человека широких взглядов, я Ваш союз имею в виду, но на него она что-то тоже не похожа! Ее как зовут-то вообще? Вы ее документы видели? Елизавета Михайловна? Забавно. значит, мы с ней — тезки, только я — Захаровна? Ну а лет сколько родственнице этой Вашей? Семьдесят шесть? Ничего себе! Старше меня на двенадцать лет, вот это да! А выглядит на пятьдесят! Если бы еще следила за собой, голову что ли покрасила бы, не трясла бы сединой, как облетающий одуванчик, зубы бы сделала, ну и все, что я вам говорила, вполне бы еще на человека похожа бы стала. Но сразу видно, что жизнь беззаботная была, легкая, бездумная, поэтому ни на чем внимание не сосредоточилось, даже на себе. Короче, Софья Львовна, я недовольна таким соседством и хочу, чтоб Вы знали: будут конкретные замечания — я остаток денег Вам не заплачу и, возможно, съеду. Я в отличие от тезки прошла большой и серьезный путь, мне пожалеть себя и побаловать надо. А по поводу ее вида я сама с ней поговорю. Все равно скучно здесь, слово некому сказать…
— Елизавета Михайловна, голубушка, ведерочко водички мне не накачаете? Смотрю, Вы одна нога здесь, другая — там и уже воду и на стирку и на мытье наносили. А у меня нет сил даже для чайника ведро притащить. И не в службу, а в дружбу раскладушечку мне не вытащите с терраски? Для меня тяжеловата она, а доктор рекомендовал на солнышке ванны воздушные принимать, для общего укрепления организма. Спасибо, милочка. Вы садитесь тут на табуреточке, поболтаем. Не думаю, что у Вас много было таких собеседниц, как я, так что Вам и интересно, и полезно будет. Только так сядьте, чтоб тень на меня не ложилась, я немного загореть хочу. А можно еще попрошу, пока мы болтаем и Вы сидите, Вы мне яблочки не почистите — хочу вареньица себе сделать, надо себя поддерживать.
Лиза села на табуретку подальше от дачницы, поставила рядом миску для яблок и начала их чистить. И который раз поймала себя на мысли, как ей в радость любая, самая обычная и примитивная домашняя работа. Вот она сидит на солышке, притащила ведерко студеной прозрачной воды, когда качала — колокольчиком звенел старый колодец, теперь головокружительно пахнут яблоки и все это — доказательство того, что она есть, жива, все кончилось, а у нее еще осталось немного времени, чтобы жить как люди. И поэтому улыбка не сходит с лица, и ноги слушаются, и руки ловкие — всё, на что не было никакой надежды. Дачницу она почти не слушала, ее болтовня встала в один ряд со стрекотом кузнечиков и птичьим гамом, да и что это забавная цаца могла ей сказать…
— Я вот смотрю, Лиза (мне проще Вас так называть, Вы же не обидитесь, мы все же очень разного круга), Вы вроде все время на воздухе, а со двора не уходите. В Вас нет интереса к природе и новым местам. Ну что Вы сидите, жмуритесь и разглядываете то листики, то птичек?! Пусть Вы женщина простая, но надо развиваться. Хотя я смотрю, Вы много читаете. Что Вы там читаете-то? Хоть путное что-то? Молчите… Небось, ерунду какую-нибудь. А надо было бы классику почитать, это облагораживает и развивает речь. Улыбаетесь… Хорошо хоть молчите, значит, осознаете свою неинтеллигентность. Вы прислушивайтесь, прислушивайтесь, я — культурный человек, окончила педагогическое училище, была на руководящих должностях. Потрудилась, конечно, до седьмого пота, Вам и не снилось, поэтому и выглядим, как ровесницы, хоть Вы больше, чем на десять лет старше, но зато многому могла бы научить Вас, если Вы с умом слушать будете…
— Интересно, — подумала Лиза, — что б она сказала, если бы узнала, что я окончила Сорбонну и говорю на четырех языках. И даже Колыма не выбила из меня эти знания. Сказать ей что ли, что, занимай она свои руководящие должности в зоне вечной мерзлоты, глядишь, тоже сохранила бы несвойственную возрасту стройность, а сам возраст вмерз бы в эту никогда не оттаивающую землю и скостил бы ей лет аккурат на размер срока…
— Вы вот, Лиза, запустили себя! Без обид только! Книги читаете, а на руки Ваши взглянуть страшно. Вы бы их в порядок привели, тем более что видно, что не сильно ими работать-то пришлось. Так, кто в молодости ленится, в старости не раз об этом пожалеет…
— Да, руками не сильно пришлось работать, только когда от цинги и дистрофии подыхала и с лесоповала в прачечную поставили. А так больше топором. Поэтому ногти все разбиты, а смола за пятнадцать лет до конца не оттерлась. Дачница на руки страшные сразу вот внимание обратила. А Костя, муж лизин, не обратил, хотя был сыном царского генерала и бальный этикет знал, как таблицу умножения. Да и как он, с другой стороны, мог на ее руки внимание обратить, если его чуть живого сактировали и она его, как ребенка девять километров от зоны до поселения на руках несла. Видимо, неудобно ему в это время было ее руки рассматривать, да и зрение так упало — почти слепой был, он и не разглядел бы ничего. И потом не успел, за два месяца свободы, что им вместе пробыть выпало…
— Так что, Вы, Лиза, радуйтесь, что Вам такая незатейливая, счастливая доля дана была, что проскакали жизнь на одной ножке бездумно, а теперь на солнышке греетесь, даже ребенком себя не обременили, а природа вон как к Вам снисходительна, и Вы — крепкая, здоровая, не нуждаясь в посторонней помощи, на даче загораете, а умудренный нелегкой жизнью, прошедший суровую ее школу, человек Вам по доброте душевной полезные советы дает!
— Дааа, лучше бы дачница про ребенка промолчала… А то и Сорбонна может не остановить… Превратить бы своей корявой рукой этот таз с яблоками в прокатный лист об ее голову, опыт-то и такой был, на пересылке… Но нет. Не виновата дура старая, что судьбу своего ребеночка не Лиза определила, а сапог особиста, который Костю уводил. И хватит об этом. Дверь туда закрыта и гвоздями забита…
— Елизавета Захаровна, спасибо за советы, обязательно прислушаюсь. Вот яблоки Ваши, все почищены-порезаны, осталось только съесть. Вы устали, наверное, от нашего разговора, да и для меня трудновато, я ж женщина простая, многих Ваших тонкостей не улавливаю. Пойду в сарайчик свой, Ваши слова обдумаю.
Дачница поволокла таз с яблоками в дом, а Лиза села в открытых дверях сарая и, улыбаясь собственным мыслям, смотрела на лужайку перед домом. Ее недавно покосили и вылезшая травка была еще слабенькая, коротенькая, бледно-зеленая. Как в тундре весной.
/КР:/
— Да, руками не сильно пришлось работать, только когда от цинги и дистрофии подыхала и с лесоповала в прачечную поставили.
А так больше топором.
Поэтому ногти все разбиты, а смола за пятнадцать лет до конца не оттёрлась./
