Три минуты мхатовской паузы

Трогательный студенческий роман, походы на каток и в театр, споры о прозе Трифонова и поэзии Блока, долгие проводы. Наконец, Анечкина семья решает, что пора бы на мальчика и посмотреть.

Формальным поводом для Бориного визита стало какое-то семейное торжество. За стол пока не садятся, но на него уже выставлены все дедушкины богатства: кузнецовский фарфоровый сервиз (19 век), бокалы и рюмки с царского стола. Ирма Михайловна, глава всего семейства, Анечкина бабушка, выясняет Борину биографию:
— Боренька, неужели вы только учитесь и сидите на собраниях? Скучно ведь, надо как-то и отдохнуть, поразвлечься.
— Конечно, Ирма Михайловна. Я еще спортом занимаюсь.
— Да? И каким же?
— У меня второй разряд по волейболу и лыжам, первый — по шахматам и спортивной гимнастике.
— Гимнастика? Это где на голове надо стоять? Я бы скорее умерла, чем встала на голову.
— Ну что вы, Ирма Михайловна, это же так просто!
Боря встает и демонстрирует стойку на руках на краю стола.
Тренировки и юность, он вытянулся в струнку, элемент выполнен безукоризненно, гости ахают, Анечка замирает от восторга. 10 баллов ровно, Борис Крамер, Советский Союз.
Увы, квартира несколько отличается от спортивного зала. В верхней точке траектории Боря задевает ногой висящую над столом тяжелую хрустальную люстру. Люстра обрушивается на стол, вдребезги, колотя фарфор и царский хрусталь. Сверху, добивая оставшееся, валится Боря. Одним движением он довершил то, чего не смогли сделать революция, нэп, эвакуация, Ягода, Берия и Гитлер.
Три минуты мхатовской паузы. Мама держится за голову, папа — за сердце. Родственники застыли в разнообразных позах, но на самом деле все ждут реакции одного человека — Ирмы Михайловны.
И она не подвела. Боря говорил, что после этого случая зауважал ее на всю жизнь. Она не высказала ему ни одного слова упрека. Oбернувшись к мужу она произнесла:
— Сёма, и где была моя голова? Ну почему я не спросила его про шахматы.
P.S. История повторяется. Спустя много лет я попал в дом Бори и Анечки в качестве жениха их младшей дочери. Я был таким же, как Боря, провинциалом и студентом технического вуза, хотя, конечно, не столь блестящим. Я никогда не занимался гимнастикой. Зато в первый же вечер решил продемонстрировать свое умение мыть посуду, и последние три тарелки кузнецовского сервиза погибли от моих рук. И, конечно же, Анечка не упрекнула меня ни одним словом. После этого от дедушкиных богатств остались только несколько золотых десяток, которые были припрятаны совсем уж на черный день — и, увы, дождались этого дня на рубеже тысячелетий, когда были потрачены на безумно дорогие, но уже абсолютно бесполезные лекарства сперва для Анечки, а через год и для Бори. Светлая вам память.
P.P.S.
Сегодня мои дочки прочитали этот рассказ, младшая спрашивает:
— Пап, а помнишь, у нас есть два старинных бокала. Это из того набора?
— Да, — говорю, — из того самого.
— А почему ты про них не написал?
— Да как-то так, не пришлось к слову. Не вписались они в сюжет.
И тут я понимаю, что жизнь — гораздо лучший сценарист, чем мы о ней думаем. Просто не всегда ее замыслы сразу понятны.
— Знаешь, дочь, — говорю, — почему уцелели эти бокалы?
— Почему?
— Твоего жениха дожидаются."
Григорий Остров.