Ночью раздался звонок. Я сразу почувствовала: что-то случилось, что-то страшное, непоправимое. Бросилась к телефону, прижала трубку к уху: «Тамара? Дима погиб. Внезапная остановка сердца».
Продолжения я не слышала – потеряла сознание. Когда бываю в Тбилиси, обязательно иду в старую часть города, туда, где разбегаются причудливой паутиной мощеные улочки, порой такие узкие, что можно, раскинув руки, коснуться стоящих напротив друг друга домов. Ноги ступают по брусчатке, отполированной тысячами башмаков, на резных балконах ветер колышет белье, из дворов слышны детские голоса и звуки дудука. Здесь живут гадалки с глазами бездонными, нездешними. На дне маленькой фарфоровой чашки в причудливых разводах кофейной гущи они видят будущее.
Много лет назад, когда стих уличный шум и вечер окутал город, пришла к одной из них моя мама. Они сидели в саду, пили кофе, а потом гадалка посмотрела в мамину чашку и сказала: «Между тобой и мужем разлад. Тебе кажется – ты не знаешь, как поступить, но на самом деле ты уже все решила. И решила правильно».
Вскоре родители развелись. Мне было двенадцать. У отца появилась новая семья.
Через несколько лет мама снова отправилась к знакомой гадалке, но теперь она переживала не за себя, а за дочку, свою Тамару.
До семнадцати лет я пела в детском ансамбле «Мзиури», нас приглашали на гастроли по стране и за рубежом. Когда окончила школу и поступила в консерваторию на факультет классического фортепьяно, начала выступать одна.
Однажды в составе культурной делегации поехала в Мадрид и там встретила свою первую любовь.
Сыну хозяев гостиницы, где нас поселили, было девятнадцать. Красивый, высокий, с глазами черными, как южная ночь. Я неплохо знала испанский, мы разговорились. Он обещал прийти на концерт, где я должна была петь как солистка, аккомпанируя себе на фортепьяно.
Захожу перед выступлением в зал, а инструмента нет! Прошу аккордеониста: «Переверни, пожалуйста, аккордеон и тяни мехи, а я буду играть двумя руками как на пианино».
Когда открылся занавес, зрители увидели мизансцену, достойную фильмов Кустурицы. Мой новый знакомый был в восторге! А «Гранадой» на испанском я его окончательно сразила.
Мы целыми днями гуляли по Мадриду. По вечерам после концерта он ждал меня в саду гостиницы. Прижимал мою ладонь к своей щеке: «Не хочу знать, когда ты уедешь».
В день расставания он подарил мне веер. Я уже садилась в автобус, а он все не отпускал мою руку: «Скоро увидимся! Уговорю родителей и приеду в СССР. Мы поженимся. Ты будешь ждать?». Он мог и не спрашивать…
Время для браков с иностранцами было неподходящим. Но я ничего не хотела слушать. Учила испанский, писала письма и изводила маму разговорами о свадьбе. Мечтала только о нем. А он все не ехал – у его родителей было плохо с деньгами. Мама не знала, что со мной делать.
Гадалка повертела чашку: «Не сложится. Тамрико выйдет замуж, но не за иностранца».
Узнав об этом предсказании, я расплакалась:
– Не может быть, мама, она ошиблась!
– Успокойся, бывает, что любовь ничем не заканчивается.
– Нет, я буду ждать только его! Больше мне никто не нужен!
Но тем не менее после слов гадалки мне стало легче. Наверное, сработал какой-то защитный механизм. Ведь время шло, а ничего не менялось. Только письма приходили все реже. И я постаралась подавить в себе это чувство – больно любить без надежды.
В память о первой любви в моем репертуаре осталась «Гранада»…
Постепенно я втянулась в студенческую жизнь. Брат учился в Политехническом, и вечерами у нас дома, в небольшой трехкомнатной хрущевке, собиралась общая компания. Шум стоял страшный. Часто засиживались за полночь, и мама стелила кому-нибудь из ребят в большой комнате, потому что уже не ходили троллейбусы.
В этой обстановке я училась, и, как ни странно, хорошо. В девятнадцать уже получила первую премию на Всесоюзном конкурсе молодых исполнителей советской песни в Днепропетровске, а через год представляла Советский Союз в Дрездене на международном конкурсе эстрадной песни. И тоже стала финалисткой. Кроме приза полагались еще и деньги, по тем временам немалые. Мой приятель, который учился в ГДР, в девять утра потащил меня в магазин: «Скорей покупай сервиз, пока у тебя валюту не отобрали».
Домой я вернулась с перламутровой «Мадонной».
К моменту окончания консерватории я была уже довольно известной певицей. Но понимала, что скоро все изменится. Первую часть обязательной для грузинки жизненной программы я выполнила – образование получила, и теперь пришло время выходить замуж. Мы так воспитаны – с детства знаем, что обязательно должна быть семья. Это самое важное.
Поклонников было немало. Среди них оказался даже молодой священник, который ради меня захотел снова жить в миру. Но мне никто, в том числе и он, не нравился. Я ждала Любви, а не просто хотела выскочить замуж. Через пару лет совершенно случайно мы встретились с этим священником в аэропорту. Он рассказал, что попал в страшную автокатастрофу и только любовь ко мне помогла ему выжить. Я заплакала, но сердцу не прикажешь.
Время шло, а тот самый, единственный, все не появлялся. Но вот мне предложили роль в телепостановке, и я приехала знакомиться с режиссером. При первом же взгляде на Георгия Кахабришвили поняла: между нами что-то будет. Он был на пятнадцать лет старше, профессионально состоявшийся, уверенный в себе. Меня к нему потянуло как магнитом, но виду я не подала.
После съемок Георгий подошел: «Можно пригласить вас на чашку кофе?».
Стоило остаться вдвоем, как мы с легкостью перешли на «ты».
На третий день о том, что Георгий ухаживает за мной, знал весь город. Знакомые, встречая на улице, говорили, какая мы отличная пара: он режиссер, я певица. Оба известные, молодые, творческие. Хорошая получится семья. Мама же, намучившаяся с моей первой любовью, наставляла: «Спокойней, не торопись, не принимай поспешных решений».
Спокойной быть не получалось. Я вела себя соответственно возрасту – импульсивно, порой совсем не мудро. В отношениях со зрелым мужчиной где-то нужно промолчать, уступить, сделать так, как он хочет, – ничего этого я не умела.
На Георгия любовь свалилась тоже неожиданно. Он с трудом привыкал к тому, что теперь приходится считаться и с моими интересами. Ссора вспыхивала в одно мгновение, на ровном месте! Хотя надо отдать ему должное – Георгий всегда просил прощения первым. Он, казалось, не мог прожить и дня, чтобы не услышать мой голос. Но однажды, когда мы снова поссорились, вдруг пропал на трое суток.
Я не находила себе места. Бродила как тень вокруг телефона, выглядывала в окно, не могла ни есть, ни спать. Ругала себя за несдержанность, с ужасом думала: «Все. Больше я его не увижу!». О том, чтобы позвонить ему, не было даже мысли. Воспитание грузинок не позволяет проявлять инициативу. Как бы ни было плохо – молчи, терпи и никому не говори о том, что с тобой происходит. Но от мамы-то не скроешь. Подошла, обняла: «Если так переживаешь, значит, любишь»…
Сейчас я понимаю, что Георгий поступил как опытный мужчина. Дал мне время осознать свое чувство и пережить страх потери.
Он объявился на четвертый день. С букетом и извинениями. Была бурная сцена. Мы кричали, перебивая друг друга:
– Как ты мог так меня мучить?!
– Прости! Я люблю тебя!
В глазах Георгия были слезы. Я его простила.
В то время шла война в Афганистане, и меня пригласили принять участие в благотворительных концертах. Я хотела поддержать ребят, своих ровесников, которые бессмысленно погибали за чужую землю, и поехала. Георгий был против, но переубедить меня не смог. Настаивать не имел права все-таки не муж.
Полетели три артистки – я, Ира Алферова и Надя Лукашевич из трио «Меридиан». Поздно вечером приземлились в Кабуле. Ехали по городу на автобусе мимо людей в темных одеждах, бродивших среди развалин, словно тени. Спрашиваю у водителя:
– Часто бомбят?
– Каждый день.
На первом концерте зал был забит до отказа – солдаты, медсестры, врачи. Я вышла на сцену, спела несколько песен, и вдруг – оглушительный грохот. Замигала лампочка, со стен посыпалась штукатурка, кто-то закричал. Я обеими руками сжала микрофон и продолжала петь. Грохнуло еще раз, погас свет…
Подбежал администратор и стал тянуть меня со сцены:
– Тамара, срочно в укрытие!
– Как же я уйду на середине песни?
– Вы с ума сошли, бомбят! В зале зажгли фонарик, за ним другой, вспыхнули огоньки зажигалок, и я поняла, что буду петь, во что бы то ни стало. И я пела – практически в полной темноте, без микрофона, под аккомпанемент взрывов. У нас было еще несколько концертов в Кабуле, и каждый раз бомбили…
Через неделю мы поехали в горы, в вертолетные войска. Солнце палит, духота, автобус ползет по узкой пыльной ленте все выше, и кажется, конца нет этой дороге. Наконец кишлак. Крохотные глиняные домики лепятся один к другому прямо на скалах. Выглядываешь из окошка, а там, сразу за стенкой, – бездонная пропасть. Переночевали и утром уже были в военной части. Выступили, разговорились с солдатами. Спрашивали – откуда они родом, как давно в армии. В автобус я вернулась с мокрыми от слез глазами: – Девочки, да как же так! Эти ребята даже не знают, где находятся. Им говорят – около Ташкента!»
Ни у одной из нас не хватило смелости сказать им правду.
Все, что я видела вокруг, повергало меня в ужас. От осознания бессмысленности и ужаса войны я испытала шок. Перед концертом собиралась с силами, а потом долго сидела, уставясь в одну точку.
Несколько раз мы возвращались в Кабул, говорили с родными по телефону. Однажды звоню маме, и вдруг трубку берет Георгий:
– Как ты?
– Хорошо, – а сама кусаю губы, чтобы не расплакаться.
– Ты точно в порядке?
– Да, все замечательно. Повисла пауза. Сквозь треск в телефонной трубке слышно было его дыхание.
– Я жду тебя.
И я понимаю, что это вместо «люблю тебя», потому что поблизости моя мама. А мне-то что сказать? Ведь рядом посторонние.
И тут он говорит: – Позаботься, пожалуйста, о платье.
Это было предложение руки и сердца! Я выдохнула: – Да.
Восточные ткани – самые лучшие, и несмотря на войну их можно было купить в Кабуле. На следующий день, никому не сказав, я пошла на рынок. Закуталась в темный платок так, что видны были только глаза. Говорили, что женщину не тронут, тем себя и успокаивала.
Рынок Чар-Чата располагался неподалеку. Торговцы сидели, поджав ноги, рядом с горами шелка, бархата, парчи… Я ходила по рядам, искала подходящую ткань. Увидела роскошный молочно-белый атлас, но не купила – сразу бы всем стало ясно, что я собралась замуж. А мне не хотелось обсуждать эту тему. Нашла цвета слоновой кости. Для свадебного наряда тоже подойдет, коллегам же можно сказать, что это отрез на концертное платье. С трудом объяснилась с продавцом, боялась, что он как-то среагирует на то, что я не местная.
Вернулась в гостиничный номер вся мокрая от кабульской жары и нервного напряжения. Тут же пошла в душ. Вода была ледяная. Горячую включали по расписанию. И вдруг снова грохот, крики. В мою дверь заколотили: «Тамара, в бомбоубежище, быстро!».
Я кое-как оделась, схватила сумку с драгоценным отрезом и выскочила на улицу.
К вечеру я поняла, что заболела. Поднялась температура, пропал голос. Смотрела на всех круглыми от ужаса глазами и не могла произнести ни звука. В таком состоянии Георгий меня и встретил в тбилисском аэропорту.
Дома я проспала четыре дня подряд…
Потом мы с Георгием ездили по всей Грузии, развозили письма от солдат. Матери ничего не знали о своих сыновьях. Просили: «Скажите правду, где они?» Я отвечала, что в Узбекистане. Не могла лишить их надежды. Как матери жить с сознанием, что ее сына могут убить в любой момент? В Рустави совсем седой старик повернулся к Георгию:
– Наши дети действительно в Узбекистане?
– Там была моя невеста, а не я. Он вздохнул:
– Вот если бы была женой, точно сказала бы правду. А так могла и соврать…
Эти психологически тяжелые поездки очень сблизили меня с Георгием. Наш брак благословили и его мать, и моя, а вот мой отец неожиданно воспротивился. Когда Георгий пришел просить руки, он сказал: «Вам не стоит торопиться, Тамара еще очень молодая. Подумайте, подождите». Это был отказ. По какой-то причине Георгий отцу не нравился, он не видел его моим мужем. Но тот не сдавался, ходил снова и снова. Отцу звонили их общие знакомые, уговаривали, но он каждый раз находил новые причины. Я сшила платье, мы пригласили гостей, а отец все не давал согласия. Назревал скандал.
В ночь перед свадьбой не могла уснуть: как выходить замуж без благословения? Утром к маме:
– Что делать?!
– Еще немного подождем.
Я уже была полностью одета, причесана и готова ехать в загс, когда позвонил Георгий: отец наконец-то согласился!
Потом было пятьсот приглашенных в первый день и триста – во второй. В это время в Грузии с визитом находилась Маргарет Тэтчер, и Шеварднадзе привез ее к нам – продемонстрировать образцово-показательную свадьбу.
Выходя замуж, я понимала, что жизнь моя теперь станет другой. Грузинкам с детства внушают мысль, что в семейных отношениях женщина должна всегда быть на шаг позади своего мужчины. Но в южанках темперамент и кротость уживаются с трудом. Мне надо было многому учиться. Например, что муж волен поступать так, как считает нужным, а от жены при этом требовать абсолютного смирения, без каких-либо объяснений. Чтобы жить с этим смирением, наши женщины придумывают себе разные роли, самая популярная из них – покорная понимающая жена. Царственность и чуть высокомерная отстраненность замужних грузинок психологически обоснована. Это определенная самозащита: никто не должен знать о неприятностях в семье.
Я очень эмоциональный человек, но в отношениях с мужем подавляла эмоции, чтобы не провоцировать конфликт. Вот и получалось, что собой я могла быть только на сцене.
И все же мы неплохо жили с Георгием, много общались, работали вместе – он приглашал меня как драматическую актрису в свои телеспектакли. Но спорили постоянно. Я сдерживалась, сколько могла, а потом бросалась доказывать свою точку зрения. Ему это не нравилось, как и мои частые и долгие гастроли – иногда по два-три месяца. Георгий тоже был очень занят и, как мне казалось, не уделял должного внимания жене. Но нас держала вместе любовь. И через два года после свадьбы на свет появился Сандро.
Теперь мне хотелось чаще бывать дома, как можно больше времени проводить с сыном. Хотя о том, чтобы перестать выходить на сцену и стать домохозяйкой, я и подумать не могла. С детства моя еврейская мама учила меня не зарывать талант в землю. Но в то же время я получила классическое грузинское воспитание, предписывающее женщине полностью посвятить себя дому. Теперь я пыталась соединить несоединимое: продолжить карьеру и сохранить семью. Помочь вызвалась мама. Она стала жить с нами. Готовила, следила за домом и ребенком. Через полгода после родов я уже уехала на первые гастроли, а когда Сандро исполнился год, взяла его с собой.
Многие говорили: «Оставьте ребенка дома, зачем его мучить?». Но переубедить меня было невозможно. Я не могла допустить, чтобы сын постоянно ждал меня у окна и плакал. Ребенок должен быть с матерью.
Конечно, если я уезжала на четыре дня, то оставляла его на попечении бабушки. Но когда предстояли большие гастроли, на месяц или два, мы с мамой собирали сумки: гору пеленок, горшок, кастрюли, кипятильник, каши – и со всем этим скарбом отправлялись на вокзал. Может быть, благодаря тому, что Сандро рос за кулисами, он развивался быстрее сверстников. В полтора года уже говорил на двух языках – грузинском и русском.
Георгий не скрывал, что ему не нравятся ни мой образ жизни, ни мой подход к воспитанию сына. Ему хотелось видеть рядом жену, которая занимается ребенком и каждый день встречает мужа с нежной заботой и горячим ужином. А я все надеялась, что он хоть немного будет жить моей жизнью, моими интересами. Свято верила, что муж во всем должен поддерживать жену, и не знала, как поступать, если он этого не делает.
Однажды решилась сходить к гадалке, как мама, чтобы понять, что нас с Георгием ждет. Собралась, вышла на улицу и по дороге встретила знакомую.
«Здравствуй, Тамрико, ты что это, в старый квартал собралась?». До гадалки я так и не дошла. Испугалась: вдруг все узнают о проблемах в моей семье. Единственный человек, от которого я не скрывала правду, – мама. Но и она не могла избавить от чувства растерянности. День ото дня оно становилось все сильнее. Его усиливала политическая ситуация в Грузии. Никто не знал, чего ждать от завтрашнего дня. Когда смотрю на фотографии того времени, с трудом верю, что эта усталая женщина – я…
Есть мечты, которые возникают нечаянно и также нечаянно сбываются. Мне очень нравилась Франция. Там училась моя прабабушка, великая княгиня Хидирбегишвили-Амилахвари. Когда я совсем маленькой приходила к ней в гости, меня покоряли ее манеры и множество изящных вещиц, которыми она себя окружала. Бабушка много рассказывала о Париже, потом я сама стала читать об этой стране, учить французский и представляла, как однажды там окажусь. Буду бродить по улочкам Монмартра, слушать песни Эдит Пиаф, пить кофе в маленьких уютных кофейнях. И вот в 1988 году меня пригласил в Париж на гастроли Алекс Москович, французский продюсер, друг и соратник Шарля де Голля. В молодости он обожал Эдит Пиаф и когда услышал ее песни в моем исполнении, сказал, что мне непременно нужно выступать во Франции. Он же познакомил меня с Альбером Сарфати – у того было свое агентство, которое занималось гастрольной деятельностью музыкантов из разных стран. Именно Сарфати сумел устроить в Европе выступления Рихтера, Светланова и других наших великих музыкантов.
С Альбером мы сразу нашли общий язык: «Мадам, у вас неповторимый французский шарм. В прошлой жизни вы наверняка были француженкой». А после моего выступления подошел и совершенно серьезно сказал: «Я сделаю все, чтобы Франция стала вашим вторым домом».
Я сразу полюбила Париж. Мне все в нем было уже как будто знакомо. Мечтала, что приедем сюда всей семьей: я, мама, Георгий, Сандро… Но этому не суждено было сбыться.
Девятого апреля 1989 года мы с мужем были на гастролях в Израиле. Включаем телевизор – по центральному каналу репортаж из Грузии. На улицах Тбилиси танки! Я ринулась к телефону: как там мама, Сандро?! Никто не отвечал. Первым же рейсом мы улетели в Грузию. С того дня проблемы в нашей семье усугубились. Мы с мужем оказались по разные стороны баррикад. Дома жили в состоянии холодной войны. Без упреков и ссор, но от былого чувства ничего не осталось.
На фестивале «Сопот-89» в Польше после исполнения «Реквиема» ко мне подошел член французской делегации, передал привет от Альбера Сарфати и представился продюсером компании документальных фильмов: «Мадам Тамара, я готов предложить вам работу во Франции. Мы были бы счастливы, если бы вы согласились с нами сотрудничать как певица и композитор».
В гостинице я прочла контракт. Мне предлагали солидный гонорар, съемную квартиру в Париже, учителя французского и возможность продолжать гастроли по Европе и Америке. Великолепное предложение, но я понимала, что муж вряд ли за меня порадуется. Вернувшись, все ему рассказала: «Я буду часто приезжать, каждый день звонить. Если получится, возьму с собой Сандро, он выучит французский…»
Георгий ничего не ответил, но и без слов все было ясно. Я разрывалась. Понимала, что, уезжая, рискую окончательно потерять семью, но не поехать – значило упустить свой шанс. А даст ли мне его судьба еще раз? В конце концов я решилась. Начала собирать документы и вдруг столкнулась с массой проблем. Одной из которых было то, что мама у меня еврейка. Раньше это никого не волновало, а теперь стало значимым. Говорят же: если Бог хочет наказать человека, он отнимает у него разум. Казалось, люди сошли с ума. На почве межнациональной розни распадались семьи, ссорились братья, влюбленные… Быть свидетелем этого страшно.
Меня не хотели выпускать. Французская сторона пыталась как-то ускорить отъезд, но чиновники отвечали на все запросы, что я больна или на гастролях, – и так месяц, другой, третий. Я не знала, что предпринять. И опять вспомнила о гадалке.
Пожилая армянка вглядывалась в разводы кофейной гущи: «Вижу здание, похожее на треугольник. Оно светится. Ты поешь перед ним, у тебя большой успех. Но это будет не скоро, через несколько лет». Что еще за треугольник? Хотелось спросить про Георгия, останемся ли мы вместе, но не решилась. Уже на пороге, провожая меня, гадалка сказала: «У тебя впереди большая любовь. Такая редко кому выпадает. Иди и не думай о плохом. Всему свой черед».
Прошел год, за ним второй. В 1991-м в Грузии началась гражданская война. Все, кто мог, уезжали. У тех, кто остался, в глазах поселилась безысходность. Женщины ходили в трауре: на каждой улице были похороны. Я все не могла выехать в Париж. Двадцать девятого декабря я, мама и Сандро были дома. Георгий еще не вернулся с работы. Шел штурм дворца правительства – стрельба, крики, взрывы. Чтобы не слышать этого, я села за рояль, запела, и вдруг звонок в дверь. Соседи: «Сыграй и для нас, Тамрико!». Мама накрыла на стол. Еще звонок – пришли друзья. Стало шумно. Один мой приятель до того разошелся, что схватил вместо микрофона швабру и объявил: «Внимание, вы смотрите репортаж с фестиваля в Сан-Ремо!». Пир во время чумы. Искра счастья как вызов общему безумию.
На следующий день позвонили очень влиятельные люди, которых я попросила вмешаться в мою «французскую историю», и сказали, что виза открыта. Я могу уезжать, но одна…
Это был очень сложный момент в моей жизни. Я оставляла семью, друзей, свою разрушенную страну и улетала в самый красивый на свете город, чтобы петь и сочинять музыку. Уговаривала себя: скоро в Тбилиси все наладится, станет по-прежнему спокойно и можно будет не волноваться за родных. Я не знала, что это было только начало…
Собирала чемодан, когда позвонил брат: «В Москву не летают самолеты. Единственная возможность выбраться – поезд». Он и Георгий провожали меня. Мы шли по нашей улице, а на соседней слышались выстрелы. «Позвони, как доберешься».
Вагоны ходили полупустые, давно никто не выдавал белье и не носил чай в подстаканниках. Я зашла в купе – стук в дверь. Начальник поезда положил на полку стопку простыней: «Тамара, вы не можете ехать как все. Возьмите». Белье было влажным, и я полночи ждала, пока оно просохнет. Смотрела в окно и думала: как жить дальше?
Первые несколько дней в Париже мне казалось – я попала в сказку. Бродила по двухкомнатной съемной квартире, выглядывала в окно и все не верила, что я во Франции.
Просыпаться по утрам для меня мука: я «сова». Но тогда старалась встать пораньше, чтобы не торопясь выпить кофе с круассанами и перед работой прогуляться. Вечер обычно продолжался в шумной компании коллег. Прямо со студии мы ехали в кафе, ресторан или к кому-нибудь в гости. Благодаря учительнице французского я довольно быстро начала свободно общаться.
Каждый день звонила в Тбилиси. Мама рассказывала: война продолжается, полки в магазинах пустые, часто отключают воду, за хлебом с самого утра выстраиваются очереди. Через месяц я уже летела домой с сумками, полными продуктов.
Так продолжалось год. Я жила в Париже, писала музыку к кинофильмам и при первой возможности старалась вырваться в Тбилиси. Как-то везла маленькую переносную плитку со съемными газовыми баллонами. Таможенники остановили, подумали – террористка. А в Тбилиси газ отключили, готовить было не на чем.
Я приезжала в свой родной город и не узнавала его. Мрачный, суровый, неприветливый, он был пропитан запахом беды.
В ноябре 1992 года закончился мой контракт, я прилетела из Парижа в Москву и собиралась в Тбилиси, но самолеты не летали. Я все ждала возможности выбраться – неделю, другую, третью. Сходила с ума от бездействия. Звонила маме, она рассказывала, что в квартире холодно – отключили отопление, электричество. В один из этих дней мне приснился сон. Будто я иду по Тбилиси, а навстречу совсем чужие люди. Ни одного знакомого лица! Подхожу к лавке, где мы покупали хлеб, она закрыта. Иду дальше – сплошь заколоченные окна. Стучусь в дверь к друзьям, открывает чужая женщина в черном: «Вы кого-то ищете?» Проснулась в ужасе – неужели это вещий сон? Дрожащими пальцами набрала номер мужа: «Георгий, умоляю, Сандро надо уехать. Без твоего разрешения его из страны не выпустят. Ребенок должен ходить в школу, жить там, где спокойно, где не стреляют. Пожалуйста!».
Я благодарна мужу за то, что он согласился. Мама и Сандро прилетели в Москву. Поселились мы в одной из столичных гостиниц. Мама уговорила администратора разрешить нам пользоваться электрической плиткой и кипятильником, чтобы готовить еду. Я уезжала и приезжала, мама вела хозяйство, Сандро ходил в школу. Мы все ждали, что в Тбилиси кончится этот кошмар и появится возможность вернуться домой. Тогда же мне предложили контракт с «Опера де Бастий», но условия были настолько жесткими, что на два года пришлось бы забыть о России, а значит и о собственном сыне. Я отказалась.
С Георгием мы регулярно общались по телефону. В то время он уже занимал должность заместителя председателя Гостелерадио Грузии. Ему, как и всем госслужащим, ничего не платили. Самолюбие многих мужчин тогда очень пострадало – они не могли содержать семью. Уважаемые люди вынуждены были таскать мешки на вокзале. Благодаря моим гонорарам мужу ничего подобного делать не пришлось. Я присылала деньги, ему их передавали, и мы никогда об этом не говорили. Он – мой муж, у нас сын, деньги общие, и точка. Ни словом, ни взглядом я не дала ему почувствовать неловкость.
Как-то раз Георгий приехал к нам в Москву. Подумала: может быть, получится начать с начала? Ведь мы любили друг друга, у нас ребенок. Предложила:
– Оставайся, найди работу здесь, это возможно. Но Георгий не захотел ничего менять.
– Прости, я вряд ли подыщу то, что мне нравится. Это была точка невозвращения в наших отношениях. Муж должен был сделать все, чтобы быть рядом со мной и Сандро. Но он считал иначе.
В семь лет я посмотрела фильм «Шербургские зонтики», музыку для которого написал Мишель Легран. Позже много раз возвращалась к его мелодиям и думала: вот бы поработать с этим гениальным композитором.
Сарфати отправил кассету с моими концертными записями в офис Леграна. Мишелю их присылали, наверное, тысячами… И вдруг Альберу звонят: «Мсье Легран хочет встретиться с мадам Тамара». Он тут же набрал мой московский номер: «Через три дня ты должна быть в Париже! Это шанс!».
Назначили встречу в кафе, я там часто бывала. Пришла пораньше, разговорилась со знакомым барменом. Тот всегда очень удивлялся, что я из России и никакого отношения не имею к продаже нефти и газа. Видимо, только с природными ресурсами ассоциировалась у него наша страна. «Неужели вы действительно поете?» – спрашивал он.
Легран приехал на скутере, в кроссовках и кепочке: «Бонжур, мадам Тамара!». Бармен замер с бокалом в руке… Мы поговорили, Мишель загорелся: «Завтра же приезжайте ко мне домой, я хотел бы сыграть с вами на пару!».
Едва мы оба оказались за роялями, у меня словно выросли крылья. «Никогда не слышал более прекрасных интерпретаций собственной музыки», – улыбнулся Мишель.
Леграна я считаю своим учителем. Рядом с ним я окончательно ощутила себя серьезным музыкантом. Именно он пригласил меня выступить в прославленной «Олимпии». Я была на том концерте единственной иностранкой, все остальные исполнители – французы. Очень нервничала, переживала: как меня примут? И безумно боялась забыть слова. Так жалела, что отменили суфлерские будки! Воображение рисовало страшное – играет оркестр, я выхожу на сцену и… не помню ни слова.
Накануне концерта была близка к истерике: может, надеть другое платье?! Что сделать с волосами?! Легран назвал мое имя. Не помню, как дошла до микрофона. Но заиграла музыка, голос взметнулся ввысь и страхи исчезли. Есть сладчайшие моменты, которые ничто не может заменить. Когда ты царствуешь на сцене и зал замирает, внимая тебе. Мир растворяется, нет ничего, кроме звуков твоего голоса…
Мы с Леграном играли на двух роялях в четыре руки, импровизировали: мелодии «Шербургских зонтиков» звучали в ритмах джаза, блюза, рэпа. Я пела романсы и песни Эдит Пиаф. Как только замолкала, зал заходился в овациях. Взмокший от накала страстей конферансье кричал в зал: «Тамара… Тамара… – несколько раз он пытался выговорить мою фамилию, но так и не смог. – Париж, запомни это имя – Тамара!».
Позвонил Альбер, я рассказала ему о выступлении. Он рассмеялся: «Не нужно никакой фамилии! Французы будут знать тебя по имени!».
После концерта мы с Леграном, Жаном Дрежаком – знаменитым поэтом, который писал песни еще для Эдит Пиаф, и его сыном Фредериком пошли в кафе рядом с «Олимпией». Это уникальное место, такая же легенда, как и сам концертный зал. Пили шампанское, праздновали успех. Мои друзья говорили, что у меня есть все шансы стать очень известной во Франции. И что скоро я почувствую аромат здешней славы. Это когда французы принимают тебя такой, какая ты есть – с твоей не парижской внешностью и акцентом. А случается это с ними нечасто.
…Но парижская слава ко мне так и не пришла. Я была в Москве, когда сообщили: умер Альбер Сарфати.
Все никак не могла поверить. Вспоминала нашу последнюю встречу. Альбер смеялся, целовал мою руку и говорил: «Надо жить, Тамара! Жизнь – отличная штука!». Мир потерял великого импресарио, а я друга и верного покровителя. Пять лет он выстраивал стратегию моей карьеры во Франции, и все оборвалось в одно мгновение.
Мы сохранили прекрасные отношения с Леграном, много выступали вместе в Европе и Америке, но он не был продюсером, как Альбер. Я решила вернуться. Купила в Москве квартиру и была очень рада, что наконец смогу больше быть с Сандро и мамой. Наши отношения с Георгием окончательно расстроились. Мы расстались, но сохранили уважение друг к другу: что бы ни происходило в его жизни или в моей, мы навсегда связаны общим ребенком.
В то время мне чуть ли не каждый день звонил из Америки дядя – брат мамы. Говорил: «Бросайте все и переезжайте, ведь у вас невозможно жить. Разруха, беспредел! Мы поможем, будем рядом». В России и вправду с 1991 года творилось нечто совершенно непонятное, но чтобы уехать? Решиться на это было не просто.
В 1995 году меня пригласили в гастрольный тур по США. Я должна была выступать и в «Карнеги-холле». Большая честь, ведь эстрадные исполнители там редкость. Пела классику, романсы, народные песни: русские, грузинские, еврейские; современные…
Успех был грандиозный – овация длилась несколько минут. Мне начали делать предложения о сотрудничестве. Тогда я и решилась на переезд.
Нью-Йорк сразил меня своей энергетикой. Я вдруг почувствовала: здесь моя жизнь станет другой, будут перемены к лучшему.
Мы с мамой и Сандро сняли квартиру напротив дома моего дяди, заняли весь первый этаж. Сын пошел в школу, быстро заговорил на английском и обзавелся друзьями. Воспитывала его по-прежнему бабушка. Для него она была мамой, а я – Тамуней.
Я то и дело уезжала на гастроли в Россию. Так, как меня знали и любили там, не любили нигде! Сын говорил: «Вот вырасту и буду делать для тебя декорации. Построю на сцене самолет, а на крыльях нарисую чемоданы».
Тем же летом я, мама и Сандро полетели в Тбилиси на каникулы. Как-то вечером сидим у телевизора и смотрим запись моего концерта в Париже. Вдруг звонок по телефону. Гадалка из старого квартала: «Помнишь, я говорила тебе про светящийся треугольник? Посмотри в телевизор!». Я взглянула на экран: позади меня светился во тьме треугольник Эйфелевой башни! Может, и про большую любовь она угадала?..
Однажды в Нью-Йорке знакомые пригласили меня в гости. Там было несколько человек, которых я не знала. Один из них сразу привлек мое внимание – очень приятный мужчина, обходительный, со светскими манерами. Нас познакомили: «Дима, это Тамара…»
Моя фамилия ему ни о чем не сказала. Дима был родом из Баку, давно уехал в США и сделал карьеру адвоката. Мы улыбнулись друг другу, обменялись парой ничего не значащих фраз. Но я вдруг как-то заволновалась. Все время искала его глазами среди гостей. В тот вечер я исполняла мою любимую песню Леграна «Я тебя искал повсюду». С тех пор когда пою ее, всегда закрываю глаза и возвращаюсь в тот день. Вижу первую встречу с тем, кто подарил мне самую сильную любовь в жизни…
На следующий день после знакомства Дима прислал розы. А вечером раздался телефонный звонок: «Тамара, я был бы счастлив, если бы вы приняли мое приглашение поужинать».
Бывает, встречаешь человека – и кажется, что знаешь его много лет. Слова, голос, манеры, смех Димы – все было абсолютно знакомым. Ощущение родства завораживало.
В ресторане играла тихая музыка, горели свечи, в бокалах мерцало вино. Мы смотрели друг другу в глаза, и оба чувствовали, что эта встреча не случайна.
Дима оказался преуспевающим человеком, очень образованным, тонким, с невероятным чувством юмора. Мы одинаково ощущали жизнь, слушали одну и ту же музыку, читали одни и те же книги. Он замечательно понимал меня, и это было удивительно и непривычно. Раньше мне казалось, что мужчина не может любить талантливую женщину. Обязательно возникнет соперничество, в проигрыше будут оба. Первое время я высказывала свое мнение осторожно, но Диму так искренне интересовало все, что я говорю и делаю, что уже очень скоро я поняла, что влюбилась…
Начались наши бесконечные телефонные разговоры – то между Нью-Йорком и Бостоном, где он жил, то между Америкой и Россией, куда я летала на гастроли. Как только возвращалась в Нью-Йорк, Дима приезжал ко мне на выходные.
Однажды прилетаю в Баку на концерт, иду, как обычно, не глядя по сторонам, к выходу из аэропорта и вдруг слышу: «Тамрико!» Оборачиваюсь – Дима! В руках потрясающей красоты розы… Такие вот он устраивал мне сюрпризы.
Мама моя его полюбила, и с Сандро они понимали друг друга с полуслова. Мне тоже очень нравилась его семья. Все наши родственники и друзья говорили: «Дело движется к свадьбе». Предложение стать его женой прозвучало абсолютно естественно. Другого ответа, кроме «да», у меня и быть не могло.
«Надеюсь, ты не против того, чтобы жить со мной в Бостоне? Мама и Сандро, конечно же, поедут с нами. Найдем хорошую школу…»
В воскресенье вечером Дима уехал, а мне стало страшно: вдруг эти отношения тоже разрушатся? Вдруг и он поставит меня перед выбором: семья или карьера? Еле дождалась утра.
– Дима, хочу, чтобы ты знал: семья для меня самое важное в жизни. Но я не могу жить без сцены! Я никогда не буду только женой, – чуть не кричала я в трубку. Он рассмеялся:
– Я так хорошо тебя знаю, будто сам создал. Не беспокойся ни о чем. На глазах тут же выступили слезы, но я добавила: – И еще одно. Я давно решила, что Сандро будет моим единственным ребенком. Самым желанным, самым любимым… Дима сумел понять и это. У него уже был сын от первого брака. Мы переехали в Бостон. У меня было все: прекрасный дом, любимый мужчина, мама, сын – но для семьи нужно ощущение внутреннего покоя, а вот его-то как раз и не было. Я снова приезжала-уезжала, и этой круговерти не было конца. Из-за моего рабочего графика свадьба все откладывалась. Я говорила себе: остановись, хоть ненадолго! Может быть, получится жить обычной жизнью? Не получалось…
Дима вполне нашел себя в чужой стране. У него было свое дело, друзья, полноценный круг общения. Я же знала: мой зритель – на родине. Дима понял это, только когда прилетел на мое выступление в концертном зале «Россия» в 1998 году. Успех был грандиозный! Мы ехали домой в такси, он взял меня за руку: «Если бы знал, что ты артистка такого уровня, никогда бы не стал в тебя влюбляться. Но… теперь уже поздно». Постепенно мы начинали сознавать, что наша история сложнее, чем казалась в начале. Есть любовь, и есть огромное расстояние между двумя странами. Чтобы быть вместе, одному из нас придется чем-то пожертвовать. И Дима сказал:
– Тамара, я очень хочу, чтобы ты была счастлива. Одно твое слово – и я все брошу, Буду жить с тобой в России. Хочешь? Он готов был ради меня оставить в Америке налаженный бизнес и попытаться начать в России с нуля. Но я, как истинная грузинка, не захотела принять эту жертву и снова решила стать в семье вторым номером после мужа:
– Давай, попробую остаться я. И прожила в Бостоне безвыездно пять месяцев. Встречала Диму с работы, сына из школы, занималась хозяйством, писала музыку и даже пошла учиться на отделение мюзикла, но все равно думала – свихнусь, так не хватало своей среды, зрителей, оваций. Я очень любила Диму, но меня все чаще охватывала тоска. Он все чувствовал, пытался меня развлечь: водил в рестораны, в кино и театр, знакомил с друзьями. Помогало плохо. Да и для него мое присутствие в жизни не всегда было однозначным. Мы выходили в свет, и когда Дима представлял меня как артистку из России, реакция была очень разной. Иногда за вежливым выражением лица откровенно читалось: «Видели мы таких артисток!». Я никого не осуждала – они же меня не знали…
А из Москвы постоянно звонили: Когда вернешься?
– Через месяц, нет, через полтора.
– Как ты можешь отказываться от такого успеха!
Я приеду, скоро, очень скоро… И все не ехала.
Однажды Борис Краснов не выдержал, стал кричать: «Тамара, что ты там себе думаешь? Немедленно возвращайся! Или ты променяла сцену на простое бабье счастье?!»
Я заплакала и бросила трубку. Неужели у меня нет права на любовь?!
Дима видел, как я мучаюсь, и мучился вместе со мной. Понимал, что даже если построит для меня золотой дворец, я вряд ли буду в нем счастлива. Мне этого мало, ведь я артистка.
Однажды мы возвращались из Нью-Йорка в Бостон на поезде. За окном лил дождь, Дима держал меня за руку. И вдруг по радио зазвучала песня Леграна «Я тебя искал повсюду». Я поймала его взгляд и сердцем ощутила; наше чувство даровано нам свыше. Чем бы ни закончилась эта история, главное, что мы встретили друг друга.
Вскоре я опять улетела в Россию. Дима звонил по нескольку раз в день:
– Я люблю тебя.
– И я тебя люблю. Что же нам делать?
Он не мог жить в России, я не могла остаться в Америке. Мы оба страдали. Обреченные любить и не имеющие возможности быть вместе. Ночами мне не спалось, лежала и думала: «Почему так произошло? Ведь мы могли встретиться раньше, когда еще оба жили в России, и все было бы по-другому! Почему?».
На фоне постоянной депрессии у меня начались проблемы со здоровьем. Дима это словно почувствовал. Позвонил: «Тамара, я люблю тебя. Держись, скоро приеду». Я обрадовалась, он был мне нужен. Так нужен!
…Ночью раздался звонок. Я сразу поняла: что-то случилось, что-то страшное, непоправимое. Бросилась к телефону, прижала трубку к уху: «Тамара? Дима погиб. Внезапная остановка сердца». Продолжения я не услышала – потеряла сознание…
Нелепая, трагическая смерть… Я долго не могла поверить. Даже после похорон казалось: раздастся звонок и я услышу его голос. Чтобы избавиться от боли, от жуткой пустоты, которая поселилась во мне, стала особенно много выступать, но впервые в жизни это не приносило радости. Постоянно вспоминала Диму, свою жизнь с ним. Как наяву видела его улыбку, слышала голос: «Тамара, я хочу только одного, чтобы ты была счастлива». Просыпалась и засыпала с мыслью: «Он был подарком судьбы. Такого человека я больше не встречу. Никогда…».
Вокруг меня по-прежнему было много поклонников. И я, пытаясь спастись от одиночества, от терзающих воспоминаний об утраченной любви, совершила непростительную ошибку. Впустила в свою жизнь человека, которого не должно было в ней быть ни при каких обстоятельствах. Не называю его имени и не хочу говорить ни о наших отношениях, ни о причинах, по которым мы расстались. Любое объяснение б т частностью. Главное – он не сумел понять ни меня, ни моих переживаний…
Сейчас в моей жизни один мужчина – Сандро. Любимый и единственный сын. Он учится в Лондонском университете, по окончании получит специальность продюсера и режиссера драматического театра. Когда в плотном гастрольном графике появляется окошко, я обязательно к нему лечу. Мы ходим в кино, в музеи, просто гуляем. Сын многое мне рассказывает и ждет совета. Для меня это важно. Общаясь с ним, я вижу мир его глазами и забываю о прожитых годах. Столько всего было и… столько еще впереди!
Я живу той жизнью, к которой привыкла. Репетиции, концерты, гастроли. По-прежнему очень дорожу домашними ужинами в компании друзей и мамы. Каждое лето приезжает в Россию Сандро, и мы всей семьей летим в Тбилиси. Недавно я опять была в старом квартале, ходила к знакомой гадалке, с которой мы очень дружны. Сидели во дворе в тени деревьев, пили кофе. Она посмотрела на дно моей чашки и улыбнулась:
– О, Тамрико! Вот здорово! Впереди у тебя…
Я остановила ее:
– Не надо, не говори…
