Все это слилось, чередуется и перепуталось, как на перепившей свадьбе, но не имеет какого-то логического, в данном случае — архитектурного или административного, центра.
Учреждения всякие, конечно, есть, но узнает их в лицо только причастный по должности. Когда-то такой визитной карточкой Малаховки был Летний театр, помнивший великих — Раневскую, Шаляпина, Барсову, и малых — обычных жителей Малаховки.
Летнего театра уже лет двадцать как нет, его сожгли энтузиасты замкостроения в надежде хапнуть этот дивный кусок Малаховки, но результат был примерно, как с попыткой постройки Дворца Советов на месте Храма Христа-Спасителя: старое разрушили, а нового не получилось.
Правда, в малаховском случае нет и надежды на возрождение Летнего театра, даже если скинутся рассеявшиеся уже по всему миру малаховчане.
Во времена Летнего театра и моего детства и юности на моей очень малой родине было еще немало симпатичных построек, в основном — дач разных знаменитостей и просто небедных людей со вкусом, их знали по фамилиям и профессиям владельцев, но никакую не выделяли особо.
Пожалуй, кроме одной. Это была не дача в классическом смысле, это был жилой частный дом, который так в Малаховке и называли: Дом. И все понимали, о чем идет речь. Дом этот стоял в маленьком лесочке, в котором когда-то мы собирали ягоды и грибы, загорали на полянках, катались на велосипедах летом и лыжах зимой, а теперь немногие уцелевшие его старые сосны и березы скорее напоминают заключенных, потому что обнесены высоченным кованным забором и плотным кольцом заползших в лесок кирпичных огромных уродов.
А раньше в лесочке самой высокой, необычной и рождавшей невероятные гипотезы постройкой был тот Дом. Разросшийся, несимметричный, с нелепыми балкончиками, неожиданными башенками, дверьми неизвестно куда и целым выводком надворных мелких построек и все равно остававшийся каким-то сказочным, загадочным дворцом.
Знатоки утверждали, что и под землей он прячет несколько этажей и там почти такой же огромный, как на поверхности. Я бывала в Доме довольно часто, весь его так ни разу и не обошла, но могу подтвердить половину подозрений.
Хозяйкой Дома была, на первый взгляд, совершенно простецкая, не сильно грамотная и малообразованная тетка Анастасия Васильевна Зелёнкина, толстая, круглолицая и улыбчивая баба. Хотя у нее был муж и дети, Дом все равно назывался Аськин Дом или просто Дом и все от мала до велика знали, что она — единоличный правитель в этом дворце, да и не только в нем.
Я думаю, что Япончик и Дед Хасан, вместе взятые, не имели той власти и возможностей, что Толстая Аська, и не могли так ловко и бескровно, как она, решать вопросы малаховского бытия.
Биография Аськина была темнее леса, в котором стоял ее Дом, и менялась в зависимости от ситуации. Те, кто знал ее близко, вообще не были уверены, что называют ее истинным именем и фамилией и вообще что-то про нее знают.
При всей внешней простоте и незамысловатости Аська безошибочно ориентировалась в политической и экономической ситуации, разделяла официальную версию и реальность, использовала и ту, и другую, причем делала это так виртуозно и с такой пользой не только для себя, но и для других, что это ничего, кроме уважения и восхищения не вызывало, хотя была она дама чрезвычайно практичная и в убытке не оставалась никогда.
Аська не боялась никого и ничего. При своей внешней грузности она ловко проходила сквозь игольное ушко, а нередко проводила с собой и целый караван. И Дом был ее полноценным напарником. Когда в Малаховку начали возвращаться сидельцы и пораженцы в правах, именно Дом стал для многих из них начальной точкой отсчета новой жизни.
Вернувшаяся из Дудинки моя тетка, которая не могла к нам прописаться из-за недостаточной площади и повисла между небом и землей, была прописана Аськой в Дом, где, как выяснилось, числились еще десятка два таких же страдальцев и именно благодаря этому обрели адрес, а значит возможность получить пенсию, компенсацию, подать документы на реабилитацию и начать жить снова.
Между прочим, никого из них до этого Аська не знала и денег за это не просила. Если кто и заплатил ей что-то, то не последнее и по собственному желанию. И тетка моя числилась у нее минимум лет семь, пока не получила реабилитацию, компенсацию и комнату в коммуналке.
Это не значит, что во всем остальном Аська была альтруистом. Она сдавала дачникам каждый свободный угол в Доме и во дворе, летом ее вотчина напоминала муравейник, пансионат, сиротский приют и дом престарелых одновременно.
Но люди были не в обиде: брала она недорого — догоняла количеством, разрешала жить в любом составе, женатым и не очень, прописанным и без документов, принимать любых гостей, готовить когда угодно и что угодно, играть на любых музыкальных инструментов и вообще чувствовать себя, может впервые в жизни, свободными людьми.
И жильцы мгновенно оценивали эту несравнимую ни с чем прелесть свободы, забывая обо всех бытовых неудобствах.Дом даже иногда так и называли Дом Общей свободы.
Аська была гением коммерции. Она покупала все — и дешево. Она продавала все — и дорого. Она заглядывала во все сносимые сараи, вытащенные на костер старые чемоданы и сундуки, зорким глазом выхватывала из кучи барахла что-то ценное или оригинальное, ради этого могла за грош купить всю кучу, заранее угадав, что она булавка или пуговица в ней стоит втрое больше уплаченного.
Так, когда-то у нас она перехватила неподъемный уродливый старинный сундук, где хранилось еще приданое моих прабабушек. Сундук последние полсотни лет стоял в дырявом сарае, из недр его разило прелью и пылью, сверху были набиты какие-то лоскуты и обрывки старых меховых воротников, а глубже никто и не заглядывал.
А Аська его купила за грош и заглянула. И на дне нашла три совершенно идеально сохранившихся старинных камзола, которые за большие тогда деньги продала то ли в музей, то ли на Мосфильм. Когда из Малаховки начался еврейский исход, аськина коммерция вообще приобрела масштабы торговых операций небольшого европейского государства.
Хотя сама Аська была совершенно необразованной, она уважала ученье и культуру больше чего-нибудь другого. В Доме были пригреты и накормлены несколько полоумных ученых и изобретателей, разместились хранилища книг, по разным причинам не поместившихся или за политическое несоответствие изгнанных из малаховских библиотек.
Именно в Аськином Доме в отдельные периоды печатали Хронику Текущих Событий и другую диссидентскую литературу и можно было разжиться самиздатом. Когда за это Аську вызвали в областной отдел госбезопасности, она объяснила свое участие в подрыве основ необходимостью приблизиться к врагам Отечества на максимально близкое расстояние и держать руку на пульсе.
Может, она и держала одну руку на пульсе, но другой точно сеяла сомнения и чувство протеста в соседях и жильцах. Не думаю, что она сама читала те издания, но то, что она считала их необходимыми, это точно.
Особой страницей в истории Толстой Аськи и Дома было время, когда в подвале Дома пекли мацу. Малаховские евреи оплакивали свою горькую судьбу лишенцев, делали рейды в Москву, но и там с мацой были перебои, возмущались и стенали, но выход нашла только простая русская женщина, поставившая выпечку мацы на поток и достигшая в этом такого совершенства и масштабов, что помечала каждый лист мацы личным клеймом, а за ее продукцией теперь гонялись москвичи и гости столицы.
Вкуснее мацы, чем у Аськи, я не ела в жизни, при том что и рецептура, и процедуры были безукоризненно соблюдены. Переоборудованный фирменными печами подвал Дома допускал в святая святых из иноверцев только Аську, а кроме нее там хозяйничала целая команда ортодоксов, которые, как выяснилось, тоже нашли себе приют в аськином ноевом ковчеге.
Администрации Малаховки и органам безопасности Аська пояснила, что таким образом не выпускает из рук и контролирует сомнительные еврейские религиозные образования, а недоверчивым евреям достала из рукава паспорт на Хесю Пейсаховну Гринкер, осиротевшую в Кишиневском погроме и воспитанную вдали от истинной веры. То, что она на двадцать лет моложе Кишиневского погрома, никого не смутило.
Если бы жизнь Дома зависела только от Аськи, этот остров свободы существовал бы и по сей день. Но Аська была только человек и женщина. И у нее был старый дурак муж, отрезанный ломоть дочь и алкоголик сын. Эта дивная компания не работала ни единого дня, прекрасно жила за счет Аськиного экономического чуда и развлекалась, как могла.
И однажды устроила такой фейерверк, который не сумела погасить. Дом вспыхнул, как спичка. Языки пламени страшным заревом поднимались над верхушками сосен, дым и гарь затянули все окрестные улицы, ошеломленные жильцы, прижимая к груди документы и спасенные пожитки, в оцепенении смотрели, как горит, трещит и плавится их беспечная жизнь, семья стремительно трезвела и только Аська пыталась хоть что-то спасти и организовать пожарных. Но даже ее изобретательности на этот раз не хватило.
Большой Дом выгорел дотла, прихватив с собой десяток домиков и сарайчиков во дворе. Остался только здоровый каменный гараж, куда и перебралась Аська со стариком-мужем. Сын съехал к какой-то бабе, а дочь давно уж жила отдельно и в другом городе.
Аська с мужем бедовали в гараже всю зиму, а к лету одного за другим обоих не стало. Провожали их чужие люди, потому что сын к этому времени сел, а дочка даже не приехала. Искатели кладов повадились рыться на пепелище Дома в надежде отыскать аськины сокровища, но так никто ни разу ничего и не нашел.
Только приятель мой подобрал на мусорной куче закопченную печать, которой Аська клеймила мацу, и оставил ее себе на память. Участок, на котором страшным черным зубом торчал обуглившийся остов Дома, пустовал довольно долго, наверное, весь срок отсидки Аськиного сына.
Потом наследник ненадолго появился и кому-то его продал. Но место, похоже, оказалось невезучее, покупатель успел только очистить его от следов пожарища и сам разорился да куда-то пропал. Деревянный забор постепенно подгнил, упал и потянул за собой вконец проржавевшие ворота. Теперь это просто заросший бурьяном пустырь.
Видно, за кем-то числится, вот и не получается ни у кого его прихватить. Скоро там будет лес и единственным воспоминанием о том, что здесь кипела жизнь, остается вросшая в землю крышка канализационного люка, на которой выдавлено АСЯ 1976, — единственный памятник Аське и удивительному Дому общей свободы.
Татьяна Хохрина
