У нас два сына, не близнецы, а двойняшки, абсолютно не похожие друг на друга ни внешне, ни по характеру. Однажды, когда я объяснял разницу между близнецами и двойняшками одному нашему приятелю и произнёс слово "разнояйцовые", то он моментально отреагировал: "Брось голову морочить. Разноотцовые".
До трёх лет мальчишки росли дома. В ясли отдавать было себе дороже. Хотелось, чтобы дети с малолетства не хватали всякую заразу. Поэтому жена, врач, пошла работать на Скорую помощь и брала дежурства по субботам и воскресеньям, а я сидел с детьми. В будние дни мы менялись ролями.
В три года мальчишек можно было уже отдавать в детский сад. Тоже не сахар, но всё-таки не ясли. Жена перешла на работу в больницу, к чему очень стремилась, и без детского сада было не обойтись. Запомнился первый день, когда я отвёл ребятишек в садик. С первого дня они начали активно осваивать великий и могучий. В домашних условиях их язык был не таким великим и не таким могучим. После первого дня в садике, подчёркиваю, после первого, веду мальчишек, держа за руки, домой, и Миша вдруг меня спрашивает: "Папа, я ещё долго буду носить эти блядские сапоги?" От неожиданности я проглотил язык, но что-то надо было отвечать, и пришлось вернуть язык на место. "Сынок, сапоги, конечно, не очень. Они тебе достались от Ани (это их старшая сестра). Мы обязательно купим тебе новые сапоги". Миша успокоился, а я нет.
И на следующий день, приведя мальчишек в садик, рассказал воспитательнице эту историю, повторив много раз, что у меня нет никаких претензий и жалоб, а просто интересно, откуда появился этот новояз в ещё непорочном детском лексиконе. Воспитательница Ася Григорьевна, хоть и старая дева, но очень добрая и умная, посмеялась и догадалась, откуда. Нянечка, которая раздевала детей после прогулки, долго не могла стянуть с Миши сапоги. Они были без молнии и с узким голенищем. Вот она и определила их коротко и самым исчерпывающим образом.
Ещё пара слов об Асе Григорьевне. Однажды Аня, которая на два с половиной года старше своих братьев и воспитывалась той же Асей Григорьевной, вдруг обращается к маме: "Мама, можно, мы своего папу одолжим Асе Григорьевне?" Оказывается, в садике дети (шестилетние!) поинтересовались, почему у Аси Григорьевны нет своих детей. И та очень просто объяснила. Она стала спрашивать. "У тебя, Аня, хороший папа?" "Хороший". "А у тебя, Таня?" "Хороший". Спросив ещё нескольких детей и получив те же ответы, Ася Григорьевна сказала: "Вот видите, вы всех хороших пап разобрали, и мне не досталось".
Очень рано, уже с садика мальчишки начали созревать политически. В конце апреля, когда в обязательном порядке проводились первомайские утренники, веду обоих в садик. Сеня весёлый и жизнерадостный, а Миша не просто грустный, а тоска на лице безысходная.
– Миша, – спрашиваю его, – а ты почему не радуешься? У вас праздник сегодня, стихи будете читать, песни петь.
– А чему радоваться? – отвечает Миша. – Опять этого деревянного Ленина приволокут.
Я не сразу понял, о чём речь. Та же Ася Григорьевна показала мне большой бюст Ленина, покрытый сплошной серебристой краской, который переносили из комнаты в комнату для каждой группы на время проведения утренника.
Достаточно про садик, перейдём к школьному возрасту. Мальчишки росли крепкие, спортивные. Лет в 11-12 их заприметил тренер по волейболу из детской спортивной школы и пригласил на тренировку. Владимир Дорофеевич оказался не только умелым тренером, но и хорошим педагогом. Ребята увлеклись и впоследствии стали неплохими волейболистами. Вряд ли я стал бы об этом писать, если бы не один случай. Встречает меня однажды Владимир Дорофеевич и с хитрой такой улыбкой говорит:
– Юрий Наумыч, надо бы обратить внимание на воспитание сыновей.
– А что такое случилось, Владимир Дорофеич?
– В конце каждой тренировки мы обычно делимся для игры на две команды, и я попросил Мишу, как капитана, поделить ребят. И вдруг Миша говорит: "Давайте, сыграем… евреи против неевреев!" Я слегка оторопел, но согласился. Ребят было семь, и я восьмой. По одну сторону встали Миша с братом Сеней, Илюша и Рома, а по другую сторону три русских богатыря и я вместе с ними, чтобы было четверо на четверо. Про себя подумал – сейчас мы этим евреям покажем! Началась игра. Я смотрел на Мишу и видел, что для него ничего не существует, кроме этой игры. Он умело руководил своей командой. Он успевал во все уголки площадки, куда я отправлял мячи. Одолеть их не удалось.
– И как всё закончилось?
– Я остановил игру при ничейном счёте, чтобы не пострадала дружба народов.
– Это вы хорошо придумали, Владимир Дорофеич.
Во время соревнований я очень часто находился рядом с командой и слышал, как Дорофеич даёт наставления перед игрой. Мише он всегда говорил: "Миша, от тебя больше ничего не требуется, только сыграй, как евреи против неевреев!"
Мальчишки были ещё пионерами, но уже не были комсомольцами. Их старшие классы пришлись на конец восьмидесятых. Перестройка. Первые, даже самые малые глотки свободы при полном её отсутствии до, казались божественным напитком. Миша возглавил забастовку десятиклассников, отказавшихся учить положенные по программе сны Веры Павловны из "Что делать". Чернышевский был для них уже не указ. Я призывал Мишу пожалеть учительницу литературы. Не пожалели. Неделю длилась забастовка, и ученики победили!
Ещё одна школьная история связана со взаимными поездками в гости советских и американских школьников. Наша школа была английской, и у неё была школа-побратим в американской Миннесоте. Каждый год на один месяц десять школьников из Америки приезжали к нам в Академгородок, а наши десять отправлялись в Миннесоту. При отборе десятки учитывались успеваемость, общественная работа, спортивные заслуги, уровень английского. По каждой позиции начислялись баллы, и по сумме определялось, кто заслуживает поездку в Америку. Оба, и Миша, и Сеня, попали по баллам в заветную десятку. И тут началось. Как это так, из одной семьи двое! Меня просят отнестись с пониманием и выбрать одного из двух. Я, естественно, сделать это не могу и предлагаю, если двоих из одной семьи нехорошо, отправить второго за свой счёт. Не виноват же я в том, что оба парня достойны и заслуживают. Мне объясняют, что по договору американцы принимают только десять, и одиннадцать принять никак не могут. Мальчишки пишут американским школьникам, которые уже побывали у нас и подружились с ними, что приехать сможет только один из них, второго могут взять только одиннадцатым. Из Америки приходит официальная бумага, что они в этот раз согласны принять одиннадцать. Ура! Казалось бы, дело сделано. Ан, нет. Радость оказалась преждевременной. Из Министерства просвещения СССР сообщили, что коллективная виза на десять человек уже оформлена, и поздно что-либо менять. С Министерством просвещения, да ещё СССР, выяснять отношения было бесполезно. Сеня просил нас сильно не переживать, Америка от него никуда не убежит. А Миша пожил месяц в Америке, поучился в американской школе и даже поиграл в американский футбол в школьной команде.
Как только сыновьям исполнилось по восемнадцать, и они получили право самостоятельно принимать решения, оба эмигрировали в Израиль. Мы с женой проводили их с двумя рюкзачками и сотней долларов на двоих. Приняли их в киббуце под Беэр-Шевой. Днём они работали, а вечером в ульпане учили иврит. Втроём, вместе с киббуцником Ури, они выращивали семьдесят тысяч бройлеров одновременно. В три специально оборудованные ангара с автоматической подачей корма и воды завозились однодневные инкубаторские цыплята, и через сорок дней они достигали нужных размеров. Их отправляли по назначению (рука не поднялась написать "убивали"), куриный помёт вывозили на поля в качестве удобрения и запускали в ангары новые семьдесят тысяч.
Из киббуца мальчишки ушли в армию. Первым ушёл Семён, а Мишу завернули. Оказалось, что по израильским законам двойняшек одновременно в армию взять не могут. Сеня попал в престижную дивизию Гивати. Офицер выбирал восемнадцать человек из двухсот. Когда его выбор пал на Семёна, ему сказали, что Шимон, так теперь его звали, не рождён в Израиле и не может поэтому служить в его подразделении. Но парень настолько понравился, что офицер взял его под свою ответственность. Когда Шимон после курса молодого бойца принимал присягу, на этом событии присутствовала жена, прилетевшая повидаться с сыночками. Офицер узнал об этом, подошёл к ней и поблагодарил за сына. Миша ушёл в армию через полгода. Уже по протекции брата его взяли в ту же Гивати, только в другое подразделение.
На долю мальчишек выпала война в Ливане. Но ни разу они оба вместе не оказались в зоне боевых действий. Начальство чётко отслеживало: когда один входил в Ливан, другого обязательно выводили. В киббуце за ними сохранили их небольшие квартирки-студии, куда они могли в шабат приехать из армии, как к себе домой.
Нет смысла писать о наших волнениях, переживаниях, страхах. Тут без слов всё понятно. Иногда мы получали звонок из Израиля: – Папа, вы ещё ничего не слышали?
– Нет. А что?
– Значит, ещё услышите. Вам в известиях передадут о нашем ЧП. Так имейте в виду, что с нами всё в порядке.
А ЧП случались нередко. На войне как на войне.
В мишином цевете (отделении) погиб парень. Офицеру положено в этом случае приехать к родителям и сообщить им об этом. У парня были только мама и сестрёнка. Они эмигрировали из России, и мама ещё плохо говорила на иврите. Поэтому офицер, не говоривший по-русски, попросил Мишу поехать с ним. И Миша впервые не просто столкнулся с неимоверным человеческим горем, а увидел, как оно выглядит в первый момент, в самом начале. Он признался, что плакал вместе с матерью. " Мальчики не плачут никогда, а мужчины редко, но бывает" – написал однажды поэт. Да, Миша был уже не мальчиком, а мужчиной.
Уже давно отслужили ребята, но каждый год в день рождения погибшего товарища весь цевет с разных концов Израиля приезжает к матери, потерявшей сына. Она накрывает стол, она называет всех ребят своими сыночками, и они вместе поминают погибшего друга добрым словом.
В сенином цевете за время службы, к счастью, не было погибших, но один из парней подорвался на мине, и у него оторвало ногу. Моментально его доставили в госпиталь в Хайфе. Когда Сеня рассказал мне об этом, я пришёл в ужас. Ведь это могло случиться и с моим сыном. А Шимон сказал: "Папа, это война", и, помолчав минуту, добавил: "Можешь быть уверен, за счёт армии он будет иметь самый лучший протез, который существует в мире".
Отношения в Цахале, так именуется израильская армия, и отношение народа к своей армии удивляли меня не раз. Мне очень нравилось, что друг друга солдаты называют "ахи", что в переводе с иврита означает "брат мой".
Несколько раз я был в Израиле во время службы сыновей в армии. В один из приездов я входил в состав группы учёных, которых Сохнут пригласил из бывшего Советского Союза для двухнедельного знакомства с Израилем, его научными и техническими достижениями. Всего нас было сорок человек, и программа нам заранее не была известна. Я сообщил сыновьям, что прилетаю, но куда нас повезут из аэропорта, представления не имею. Поэтому позвоню из гостиницы. На том и договорились.
Прилетаем. Нас встречает шикарный автобус с представителем Сохнута и везёт в гостиницу в Иерусалим. Оформляемся в гостинице. Поднимаюсь в свой номер. Едва успеваю переодеться, стук в дверь. Открываю, и… немая сцена. На пороге Мишка в форме и с автоматом на плече. Откуда узнал? Как отпустили? Что за чудеса на земле обетованной?
Миша долго не стал меня томить и объяснил чудо. Он поделился со своим командиром, что прилетает отец по приглашению Сохнута, но где их поселят, неизвестно. У командира родной дядька оказался каким-то чином в Эль-Але (израильская авиационная компания). Он ему позвонил и выяснил, каким рейсом прилетает наша группа, а в Сохнуте назвали гостиницу в Иерусалиме, забронированную для группы.
– Ну, ладно. Понимаю, что хочешь встретиться с отцом. Сегодня я тебя отпускаю, но завтра мы входим в Ливан. К десяти утра ты должен вернуться. Если опоздаешь, ты меня крепко подведёшь.
– Спасибо, не подведу.
Мишка переночевал со мной в гостинице, а наутро мы прощались с ним перед нашим автобусом, и водитель спросил, что за парень. Я с гордостью ответил, что это мой сын, и он должен успеть на "тахану мерказит" (центральный автовокзал), чтобы вовремя вернуться в часть. Тогда водитель обращается к нашему гиду и говорит, что это немного в сторону от нашего маршрута, но он думает, что не будет возражений, если мы довезём солдата до вокзала. Возражений не последовало, и Мишка был рад, поскольку уже начал волноваться, как бы не опоздать.
С прощанием у автобуса связана ещё одна история во время другого нашего визита. Мы до последней минуты стоим у автобуса, на котором должны уехать наши мальчишки. Вот уже водитель гудит, что пора садиться. Прощальные объятия, и оба в форме и с автоматами входят в автобус. А автобус уже заполнен пассажирами, и не осталось двух мест рядом. Тогда к нашему полному изумлению весь автобус встал, и только после того, как два солдата сели рядом, остальные заняли свободные места.
Прошли три года срочной службы. Оба сына поступили в университет, успешно его закончили, стали "чип дизайнерами" и занимаются очень интересными делами на переднем крае высоких технологий. Раз в год армия их призывает на "милуим", чтобы они не утратили свои военные навыки и были в курсе изменений, происходящих в армии в соответствии с прогрессом.
Однажды Семёну пришла повестка, когда он был у нас в гостях в Америке, где мы к этому времени поселились. Его ребят призвали для осады христианской церкви, которую захватили террористы. Сеня вернулся в Израиль неделю спустя, мог бы на этот раз и пропустить "милуим" по уважительной причине, но на следующий день он отправился к своим "ахим" (братьям) и держал с ними осаду, пока её не сняли.
Когда мальчишкам стукнуло по двадцать девять лет, они женились. 29 какое-то мистическое число в нашем семействе. Мой дед женился в 29 лет и через два года родил моего отца. Отец женился в 29 лет и через два года родил меня. Я женился в 29 лет и через два года родил, правда, не сыновей, а дочь. И мальчишки оба женились в 29 и через два года родили по дочери. В числовых совпадениях что-то завораживает. Я приехал в Америку в 5757 году по еврейскому календарю, и мне было 57 лет. Может, поэтому моя эмиграция сложилась счастливо? Но про меня другая история, а эта – про сыновей.
Итак, в один год мы справили две свадьбы, мишину – летом, а сенину – зимой. Мишу с будущей женой познакомил брат.
За много лет до этого, когда они ещё был старшеклассниками, за семейным обедом возник разговор о девочках, которые активно добивались внимания обоих братьев. И Миша вдруг заявил, что он женится на темнокожей девочке. В ближайших окрестностях таковой не имелось, а об эмиграции ещё не было и речи. Мы посмеялись и не придали этому заявлению серьёзного значения. А Сеня через много лет вспомнил. Он, будучи студентом, подрабатывал репетиторством по математике и поделился с Мишей:
– У меня в группе есть студентка, очень красивая эфиопская девушка по имени Ирушалаим. Ты же собирался жениться на темнокожей девушке. Хочешь, познакомлю?
И познакомил. Ирушалаим родилась в дороге. Эфиопские евреи пешком четыре года, гонимые и преследуемые, перемещались в сторону Израиля. Наконец, они добрались до места, куда Израиль смог отправить за ними самолёты и привезти на обетованную землю. Дочь назвали по имени священного города, про который они никогда не забывали. Про необычную пару Михаэль-Ирушалаим узнал один журналист, и в газете появилась фотография, на которой Миша обнимает свою подругу за талию, а под ней подпись: Ирушалаим в его руках! На свадьбе её отец Абрахам (а мать зовут Эстер. Как вам нравятся эти эфиопские имена?!), так вот Абрахам сказал:
– Если Миха приехал сюда из Сибири, а Ирушалаим пришла из Эфиопии, и здесь они встретились, значит, их встреча от Бога.
Под хупой мы все стояли вместе. Рабай говорил положенные речи, а когда Миша в память о разрушенном храме разбил стакан и произнёс традиционное "Пусть отсохнет моя правая рука, если я забуду Ирушалаим", гости, а их было около четырёхсот человек, дружно засмеялись двойному смыслу этих слов.
Не могу не отметить, что наши эфиопские родственники строго соблюдают шабат, кашрут и другие еврейские традиции, чего не могу, к сожалению, сказать о нас.
Осталось добавить, что Ирушалаим преподаёт математику в старших классах школы, и у них растут две потрясающие молочные шоколадки нам на радость.
Сеню женили в тот же год зимой. Его невеста Ирит родилась в Израиле. Она тоже из двойняшек. Её бабушки и дедушки бежали от фашизма из Австрии в Аргентину, а родители уже из Аргентины эмигрировали в Израиль. Ирит девушка строгих правил, очень организованная и ответственная. После университета она закончила аспирантуру, защитила докторскую диссертацию и сейчас ищет средство для борьбы с "Альцхаймером". Мы надеемся, что её работа закончится успешно до того времени, когда мы в этот "Альцхаймер" впадём. У Сени и Ирит подрастают дочь и сын, не менее любимые, чем мишины шоколадки.
А свадьба была шумной и многочисленной. На ней, как и на мишиной, присутствовали все ребята, с которыми они служили в армии. Я любовался ими. В России мы привыкли к тому, что еврейские мальчики, как правило, худосочные очкарики с потаённым страхом, укоренившемся в глазах за столетия унижений и преследований. А здесь я видел могучих красавцев с открытыми лицами, с добрыми улыбками, гордых и свободных. Можно быть спокойным за страну, в которой есть такие ребята.
1
