С Лидией Корнеевной Чуковской меня, начинающего историка науки, познакомил Матвей Петрович Бронштейн, замечательный советский физик. Правда, к моменту знакомства, в 1980 году, я только начал догадываться, насколько этот человек был замечателен. Мне было известно, что он сгинул в 1937 году, на тридцать первом году жизни.
Это сейчас, зная о нем быть может больше, чем о своих родственниках, я понимаю, что Матвей Петрович был украшением рода человеческого, хотя это и не указано в заметке о нем в БСЭ. А тогда я лишь прочитал несколько его статей в старых физических журналах, обнаружив поразительную глубину и проницательность молодого теоретика и необычную свободу его языка.
Один мой коллега-историк сообщил мне, что вдова этого физика – Лидия Чуковская – живет на улице Горького, и дал ее телефон.
Должен сказать, что и о ней у меня было весьма туманное представление. Я знал, что она из "отщепенцев-диссидентов", но струйки Сам- и Тамиздата, которые до меня доходили, не донесли ни ее открытых писем, ни ее книг. Сейчас я думаю, что это к лучшему: если бы я понимал ее "социальное положение", если бы хотя бы прочитал ее "Гнев народа", я, быть может, не решился бы позвонить ей.
Я позвонил, объяснил причину звонка, – мне сказали, что Лидия Корнеевна больна, но что она позвонит мне, как только поправится. Через несколько дней она позвонила и пригласила прийти.
Я надеялся, что у вдовы могли остаться какие-нибудь рукописи и, главное, докторская диссертация, которая стала событием в истории физики. Увы, никаких рукописей Матвея Петровича не уцелело, если не считать надписей на подаренных им книгах… Однако в рассказе Лидии Корнеевны начала открываться для меня личность человека, в котором уместились таланты физика и детского писателя, человека тонкой и жизнерадостной души. С этого началось настоящее знакомство с моим героем – наименее известным из наиболее замечательных российских физиков. И началось знакомство с замечательной женщиной, в душе которой он жил столько десятилетий после своей земной смерти.
"Солнечное вещество" – так называется его рассказ о том, чем жива наука. По мнению знаменитого физика, нобелевского лауреата, Льва Ландау – и я с ним вполне согласен – рассказ этот читать "интересно любому читателю – от школьника до физика-профессионала". А о рождении этой книги, о появлении нового детского писателя говорит его дарственная надпись, сделанная 21 апреля 1936 года: "Дорогой Лидочке, без которой я никогда не смог бы написать эту книгу". За оставшиеся ему полтора года жизни он создаст еще два маленьких шедевра научно-художественной литературы, при этом интенсивно работая в теоретической физике.
Его талант был сам сотворен из солнечного вещества, которое всегда освещает путь науке и дарит теплый свет людям.
Чтобы объяснить, почему я так увлекся Бронштейном, надо бы рассказать о квантовой гравитации и космологии. Это я сделал в научной биографии, изданной в Москве несколько лет назад. С тех пор, однако, в посмертной жизни ее главного героя произошло несколько событий, о которых хотелось бы рассказать. Все они связаны с Лидией Чуковской.
Из архива КГБ-НКВД
Летом 1990 года Лидия Корнеевна получила возможность ознакомиться с так называемым следственным делом ее мужа.
Разумеется, ей было ясно, что лежавшие перед ней бумажные листы, сшитые в одно дело следователями НКВД и архивистами КГБ, очень далеки от последних месяцев жизни близкого человека. Но других-то следов от того времени не осталось! Не осталось даже его могилы…
Архивная папка начинается ордером на арест, выданным в Ленинграде 1 августа 1937 года. Арестовали Матвея Петровича в Киеве, ночью, в доме его родителей. В тюрьме у него изъяли путевку в Кисловодск, мыльницу, зубную щетку, шнурки… И народный комиссар Украины приказал:
"Арестованного Бронштейна Матвея Петровича как особо опасного преступника направить особым конвоем, в отдельном купе вагон-зака в г.Ленинград в распоряжение УНКВД Ленинградской области".
Среди архивных бумаг лишь анкета от 15 августа заполнена собственноручно Матвеем Петровичем. Еще лишь одна его подпись не вызвала сомнений – на первом протоколе допроса от 2 октября, согласно которому он не признал предъявленные ему обвинения. Другие его подписи неузнаваемы.
По протоколам допросов можно узнать, какие "показания" следователя пришлось выслушать Матвею Петровичу. Так, согласно протоколу от 9 октября он входил в
"контрреволюционную организацию интеллигенции, боровшуюся за свержение советской власти и установление политического строя, при котором интеллигенция участвовала бы в управлении государством наравне с другими слоями населения по примеру стран Запада", и "хотел построить в сущности фашистское государство, способное устоять против коммунизма".
В следующем протоколе – от 2 декабря – появился уже "индивидуальный террор над руководителями ВКП(б)".
А согласно обвинительному заключению от 24 января 1938 в своей "практической антисоветской работе" М.П.Бронштейн: "готовил террористические акты" и… вредил "в области разведки недр и водного хозяйства".
Суд заседал 18 февраля 1938 года с 8.40 до 9 часов. Об этом 20-минутном правосудии полвека спустя сообщила справка КГБ:
БРОНШТЕЙН Матвей Петрович, 02.12.1906 г. рождения, урож. г. Винницы, еврей, беспартийный, с высшим образованием, научный сотрудник Ленинградского физико-технического института, осужден 18 февраля 1938 года Военной Коллегией Верховного суда СССР за "активное участие в контрреволюционной фашистской террористической организации" по ст. 58-8 и 58-11 УК РСФСР к высшей мере уголовного наказания – расстрелу, с конфискаций всего, лично ему принадлежащего, имущества.
Приговор о расстреле Бронштейна Матвея Петровича приведен в исполнение 18 февраля 1938 года в г.Ленинграде.
Определением Военной Коллегии Верховного суда СССР от 9 мая 1957 года приговор Военной Коллегии от 18 февраля 1938 года в отношении Бронштейна М.П. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен и дело о нем прекращено за отсутствием состава преступления.
Архивные документы сообщают о судьбе следователей Карпова, Лупандина и их начальника Шапиро. Начальника расстреляли еще в 1939 году, "разоблачая ежовщину". Истязателя Лупандина запечатлел в своих воспоминаниях поэт Николай Заболоцкий, попавший в его руки спустя месяц после гибели М.П.Бронштейна. В августе 1938 оперуполномоченного Лупандина, соответственно его "низшему" образованию, перевели на хозяйственную работу, а закончил он свою многотрудную жизнь в 1977 году персональным пенсионером союзного значения. Карпов дослужился до поста Председателя Совета по делам Русской православной церкви при Совете Министров СССР.
Последний лист в архивной папке – бумага 1958 года: "возместить Л.К.Чуковской стоимость бинокля, изъятого при обыске 1 августя 1937 года"…
Последние недели в камере
В конце 1990 года Лидию Корнеевну разыскал Борис Аркадьевич Великин, ее ровесник, только что прочитавший ее "Записки об Анне Ахматовой". Основа этой книги – дневник, который Л.Чуковская вела с конца 30-х годов. И предисловие говорит об обстоятельствах времени:
"… Февраль 1938. Деревянное окошко на Шпалерной, куда я, согнувшись в три погибели, сказала: "Бронштейн, Матвей Петрович" и протянула деньги, – ответило мне сверху густым голосом: "Выбыл!", и человек, чье лицо помещалось на недоступной для посетителя высоте, локтем и животом отодвинул мою руку с деньгами".
Прочитав это, Великин понял, чьим мужем был человек, с которым его свела судьба в декабре 1937. Тогда ошарашенный инженер Кировского завода оказался в камере, рассчитанной царскими жандармами на 16 человек, но вместившей раз в десять больше. На брезентовых топчанах, опускавшихся на ночь, могли поместиться немногие, те, до кого не дошла очередь спали на полу, новички – рядом с парашей.
Из полутора сотен сокамерников он запомнил нескольких: актера МХАТа, сыгравшего спустя 10 лет роль Сталина; директора Дома ученых – знатока кино; железнодорожника, не расстрелянного из-за описки. И – ярче других – в памяти его остался Матвей Петрович.
А ведь после Шпалерной у Великина была Колыма, штрафной лагерь, взрывные работы в слепой шахте… Он тянул вагонетки, из работяги превращался в доходягу, затем – в еле тлевший "фитиль", несколько раз чудом спасался. Строил мартеновский цех в Магадане, работал в Норильске… 19 лет, до 1956 года.
Чем же ему запомнился так надолго – на 54 года – товарищ по многолюдной тюремной камере, рядом с которым он провел два месяца? Необычайной концентрацией интеллекта, культуры и нравственного чувства.
Пересказывать друг другу абсурдные обвинения, которые они слышали от следователей, мало кому хотелось. Стараясь укрыться от слишком реального абсурда, они – когда были силы – говорили о другом, о своем, о человеческом: о своей работе, о стихах, о кино. Устраивали лекции, викторины. Матвея Петровича попросили рассказать о теории относительности, покрытой тогда еще мистическим туманом, и его рассказ заслужил аплодисменты сокамерников. Это, впрочем, могло и не удивить, – профессия. Однако, когда на вопрос викторины – чего бы он ни касался – никто не мог ответить, камера поворачивалась к нему. И он отвечал, спокойно, безо всякого зазнайства. Письмо Онегина наизусть? Почему-то лишь физику-теоретику это оказалось под силу.
Более всего Великина поразило, что Матвей Петрович, расспрашивая его о тонкостях металлургического производства, вскоре уже сам объяснял ему смысл технологии трансформаторной стали, – объяснял опытному профессионалу! Тому же удивлялся другой обитатель камеры, изобретший еще в царские времена какое-то приспособление к пушке. Лишь из объяснения Матвея Петровича он понял суть своего изобретения.
Но в этом и состоит профессия физика-теоретика – доходить до сути явления.
Оказалось ли по силам Матвею Петровичу постигнуть суть происходящего тогда социального кошмара? Он не рассказывал о своем "деле". Казалось, что не догадывается об ожидавшем его через несколько недель, через несколько дней…
Была ли его участь самой тяжелой из тех, которые дал 37-й год? Тогда же были арестованы другие два замечательных физика его поколения – Александр Адольфович Витт в Москве и Семен Петрович Шубин в Свердловске. Приговоры иные – 5 лет и 8 лет, но и они погибли в том же самом 38-м, в первую Колымскую зиму. А до этого – этап через Сибирь в обществе уголовников и многое другое, о чем поведали уцелевшие…
Зная это, Лидия Корнеевна сказала: "Счастье, что его убили еще в тюрьме…"
Субъядерная физика, Матвей Бронштейн и Этторе Майорана
Эта встреча произошла в июле 1991 года, в древнем сицилийском городе Эриче. Здесь, в Центре научной культуры им. Этторе Майорана, проходила очередная Международная школа по субъядерной физике. Ее тема – "Физика при наивысших энергиях: к пониманию происхождения массы".
Дух истории витал над школой. Среди попечителей, помимо Всемирной федерации ученых и Мировой лаборатории, значился фонд Галилео Галилея, а посвящена школа была, как гласила афиша, "400-летию первого великого открытия в современной науке: 1591-1991".
Впрочем, познакомившись с программой школы, можно подумать, что истории отведена лишь роль декораций, роль благородной старины, без которой скучно жить даже физикам-субъядерщикам. Ну что Галилею решеточная хромодинамика и струнный вакуум, страшные аббревиатуры LEP и FNAL? И что всему этому Галилей ?!
Только открывающая и закрывающая лекции назывались "по-человечески". Первую "Проблема массы: от Галилея до Хиггса" прочел российский теоретик Лев Окунь, а последнюю "Происхождение массы" – сам П.Хиггс, не последний, понятно, человек в современной физике.
Именно благодаря Окуню произошла необычная встреча.
Уже из названия его лекции можно догадаться, что он смотрел через объектив весьма широкоугольный и глубокопроникающий. Для теоретической физики ХХ века самый подходящий и к тому же довольно простой прибор такого рода – это cGh-объектив. Речь идет о способе рассматривать структуру теоретической физики, опираясь на три фундаментальные константы – скорость света c, гравитационную постоянную G и постоянную Планка h. Читатели, интересующиеся cGh-подробностями, могут узнать их из биографии М.П.Бронштейна. Академик Окунь говорил об этих подробностях на Сахаровской конференции в Москве в мае 1991 года. Там же он рассказал, что cGh-точку зрения на теоретическую физику открыл еще в 30-е годы Матвей Петрович Бронштейн.
Однако на сицилийской конференции Л.Окунь не собирался говорить о советском физике, на Западе почти не известном. Но в лекции использовал cGh-объектив. Простой и глубокий подход очень понравился "школярам", и они захотели узнать, кто его придумал. Тогда лектор рассказал о Матвее Петровиче Бронштейне, о его работах и трагической судьбе, рассказал и о его вдове – Лидии Корнеевне Чуковской, ее смелости и стойкости, о ее статьях и книгах, изданных впервые на Западе. Сказал и о том, как горячо она относится к памяти своего мужа.
Рассказ произвел такое впечатление, что организаторы школы решили учредить стипендию имени М.П.Бронштейна. Среди подобных стипендий Научного центра им. Этторе Майорана еще лишь одна носит имя российского физика – А.Д.Сахарова.
Историку трудно обойти молчанием то обстоятельство, что стипендия имени Бронштейна учреждена в Центре имени Майорана. Потому что у итальянского физика-теоретика те же годы рождения и смерти: 1906-1938, и у обоих нет на земле могил.
Сходство это, правда, лишь внешнее. Этторе Майорана помимо своего таланта выделялся загадочным равнодушием к жизни и пессимизмом; в марте 1938 года он сел на пароход и… исчез. В морской пучине? Неизвестно…
Но хорошо известно, в какой пучине исчез Матвей Петрович Бронштейн, полный жизни и увлекательных замыслов.
Таинственное исчезновение Э.Майораны нанесло душевную рану его товарищам. И те врачевали ее наиболее достойным способом, развивая его идеи, рассказывая о нем, издавая его работы. Назвали его именем Центр теоретической физики.
После исчезновения М.Бронштейна в течение многих лет его имя страшно было произносить. И десятилетия страха не расстаяли бесследно. Больших усилий стоило Л.К.Чуковской переиздать в 1959 году "Солнечное вешество" – шедевр детской литературы. В 1965 вновь была издана вторая его книга для детей "Лучи Икс".
Первой стипендией им. Бронштейна наградили Лидию Чуковскую. Красивая "грамота" висит в ее комнате рядом с фотографией Матвея Петровича, рядом с фотографиями других людей, ставших частью ее жизни: Анны Ахматовой, Бориса Пастернака, Александра Солженицына, Андрея Сахарова…
Быть может, и на родине Матвея Петровича Бронштейна когда-нибудь учредят в его честь премию. Ею можно отмечать достижения в двух очень разных областях: в теории квантовой гравитации и в научно-художественной литературе для юных читателей.
Лидия Чуковская. [Стихи к М.]
* * *
М.
…А то во сне придет и сядет
Тихонько за столом моим.
Страницы бережно разгладит
Узорным ножиком своим.
Себе навстречу улыбнется.
То к полкам книжным подойдет,
То снова над столом нагнется,
Очки протрет, перо возьмет…
И я проснусь, похолодею,
В пустую брошенная тьму.
Никак тебя не одолею –
сердцебиенье не уйму
1938
* * *
М.
Консервы на углу давали.
Мальчишки путались в ногах.
Неправду рупоры орали.
Пыль оседала на губах.
Я шла к Неве припомнить ночи,
Проплаканные у реки.
Твоей гробнице глянуть в очи,
измерить глубину тоски.
О, как сегодня глубока
Моя река, моя тоска!
…Нева! Скажи в конце концов,
Куда ты дела мертвецов?
1939
* * *
М.
Быть может, эта береза
Из милого выросла тела.
Так нежно она лепетала
Над бедной моей головой.
Быть может, босая девчонка
Твоими глазами глядела,
Когда, надышавшись морем,
Я возвращалась домой.
По эту сторону смерти,
Рукою держась за сердце,
По эту сторону смерти
Я вести торжественной жду.
Я слышу памяти шорох,
Я слышу цоканье белок.
Такая бывает ясность
Сознания – только в бреду.
1940
БЕССМЕРТИЕ
М.
1
И снова карточка твоя
Колдует на столе.
Как долго дружен ты со мной,
Ты, отданный земле.
Уж сколько раз звала я смерть
В холодное жилье.
Но мне мешает умереть
Бессмертие твое.
2
Ты нищих шлешь, но и они немеют.
Молчат под окнами, молчанием казня.
И о тебе мне рассказать не смеют
И молча хлеба просят у меня.
3
Но пока я туда не войду,
Я покоя нигде не найду.
А когда я войду туда –
Вся из камня войду, изо льда-
Твой фонарик, тот, заводной,
Ключик твой от двери входной,
Тень от тени твоей, луч луча-
Под кровавой пятой сургуча.
июнь 1943
* * *
М.
Куда они бросили тело твое? В люк?
Где расстрелливали? В подвале?
Слышал ли ты звук
Выстрела? Нет, едва ли.
Выстрел в затылок милосерд:
Вдребезги память.
Вспомнил ли ты тот рассвет?
Нет. Торопился падать.
1956
63 элементов 1,083 сек.