ГЛАВА ИЗ НОВОГО РОМАНА М. ВЕЛЛЕРА –"МИШАХЕРЕЗАДА" ЖЕЛТАЯ ПРЕССА
Золотые слова. Я работал в газетах два раза по девять месяцев.
Отчетливый срок декретного анти-отпуска.
Зачатие ощутимо происходило в первый день, и в положенный срок из меня рождалась черная ненависть ко второй древнейшей. Это нервировало окружающих, мешало им справляться с собственными чувствами, и меня ласково толкали в увольнение, любя вслед.
Но поначалу, как полагается, было приятно. <Скороходовский рабочий> был прекрасен. Беззаботные звезды и пораженцы в анкетных правах, и все цинично расстаются с комсомольским возрастом. А журналист — это было круто. Представители элитной и романтичной профессии. Знакомишься с девушкой, вы кто и то-се, а я журналист, не верит, покажешь удостоверение — ух ты, и сразу другое дело.
Я пришел в <Скороходовский рабочий> 22 апреля, в день Всесоюзного ленинского коммунистического субботника. Это у меня вообще был какой-то Юрьев день перехода с места на место. И что характерно – каждый раз невпопад. Нет, приняли отлично, выпили нормально, все что-то делали, я предлагал себя на подхвате, классная контора.
Интересно стало назавтра.
Номер <Скороходовского рабочего>, четыре полосы, пять раз в неделю, десять тысяч тираж, единственная в мире газета обувщиков, читается на дюжине фабрик объединения в Архангельске, Петрозаводске, Новгороде и Пскове помимо Ленинграда, — вышел с радостной шапкой на первой полосе: <ПЕЗДА ПОШЛИ ПО ЛЕНИНСКИМ МЕСТАМ> Мы рухнули на пол, не веря счастью. Когда встали, оказалось, что мамка-редактриса встать не может. Ей нужна <скорая> для предынфарктного состояния. Из больницы ее перевезли в райком партии, и оттуда с партийным выговором повезли обратно в больницу, через неделю из больницы — на совещание к Генеральному, директору всего объединения то бишь, и оттуда нет, не на кладбище, а снова в больницу. Но тогда уже из больницы — на работу! Правда, всех лишили премии, но никого не посадили. Тогда мало сажали.
Редактор <Ленинградской правды> в тот же святой день так легко не отделался. Правда, у него и газетка покруче была. Весь ее разворот, оснащенный фотографиями, был посвящен Ленинскому субботнику. И вот в центре разворота характерная картинка: обвешанные оружием ребята в камуфляже радостно скалятся на фоне пальм, и в каждой руке — по отрезанной голове негра. И подпись под клише: <<Ударно потрудились сегодня ребята с <Электросилы>!
Народ умер в экстазе. Что ударно, то ударно. Как, что, почему такое наслаждение?! А на четвертой полосе в международном обзоре — неприметная фотка каких-то работяг с носилками и лопатами, и подпись: <Зверства португальских колонизаторов в Анголе>.
Газета в металле, перекинули клише одного формата, а подписывающий редактор, не говоря о корректоре, в клише ведь не вглядывается, их текст и макет заботят. Одно касание — и всем марципаны. Редактора <Ленправды> имел в Смольном Романов лично, босс и бог колыбели революции, и из его кабинета уползал беспартийный безработный с инвалидностью по геморрою.
И вдруг открылась эпидемия опечаток — это при тщательности той эпохи!
Советская власть начала рушиться на вербальном уровне. Вначале было Слово — таки да.
Ленинград оклеили красочными афишами в алых тонах: радостные цыгане пляшут и поют, тряся бубны. И надпись — через весь лист — крупно: <Академический ордена Дружбы народов ЦЫГАНСКИЙ ХЕР> Такого просто не может быть, и вот опять.
С тех пор и много лет ни одной цыганки в Ленинграде никто не видел. Власть просто озверела, узнав, что афиши провисели сутки. Цыганскому хору велели передать, что при пересечении границы Ленинградской области стреляют без предупреждения.
Поэтому афиша <60 лет советского цирка!> была воспринята болезненно. Афиши сняли, Главлиту строго указали, а также запретили цирковым вообще праздновать этот юбилей, сказав, что сами понимать должны, что, идиоты? Только что отпраздновали 60-летие Великого Октября, вы что, все клоуны, или из-под купола на голову упали?
И немедленно <Вечерка> в патриотичнейшем материале о подвиге советского народа в Великой Отечественной войне ляпнула: <Как говаривал Александр Васильевич Суворов, "прусские русских всегда бивали"!> Интеллигенция, призывавшая чуму на голову государства, публикацию горячо одобрила.
Редактора пригласили на дружеский расстрел в Пятое управление ленинградского КГБ, и полученные инструкции закрепились в нем как маниакально-депрессивный пацифизм. Даже до нас, заводских газетчиков, ревниво подчеркивавших вышестояние своего статуса над многотирастами, докатилось эхо политической кампании. Все формы политики, истории, идеологии, экономики, государственной иерархии, карьер и зарплат, — избегать решительно.
Мир, труд, май! Культура, семья, любовь. И не хрен. Побольше о природе.
На этот призыв молодежная <Смена> откликнулась ярче других. <Первый самолет с яйцами!> — был гвоздь номера. Когда первый восторг стихал, и снова можно было дышать, читатель узнавал, что куры на Кубани стали нести яйца со скоростью чемпионата по пинг-понгу, народ устал пихать в себя яйца всеми способами, их не успевали вывозить фурами и вагонами, пароход плывет — салют Мальчишу! И вот начали вывозить самолетами, отправив первый самолет с яйцами прямо в Воркуту. Надо сказать, оргвыводы были мягки, Смольный тоже имел чувство юмора в лояльных пределах.
Окрыленная успехом и развращенная безнаказанностью, <Смена> решила повторить успех бестселлером <А в Крыму уже сажают!>. Они-то имели в виду картошку и вообще раннюю посевную по случаю ранней весны. Но смысл глагола <сажать> был у ленинградцев в генах.
Заголовок вызывал растерянность, оторопь, страх, и только потом непонимание, и только потом ядовитый истерический хохот. Редактора сняли, и только.
В направлении газеты, видимо, ощущалось нечто идеологически выдержанное. Господь определенно любит шутить, и определенно любит не всех. Ничем иным нельзя объяснить сюрреалистическую историю с миниатюрой юмориста Голявкина, которая несколько лет валялась в журнале <Аврора>. Ее поставили как раз в номер, посвященный семидесятилетию Дорогого Леонида Ильича Брежнева, причем юмореска называлась <Юбиляр> и начиналась фразой: <Даже странно подумать, что этот гигант еще жив и находится среди нас>.
Главный редактор вылетел с работы впереди своего визга, как выразился классик, и после инсульта безвредно мычал на пенсии в ореоле народного страдальца.
Потом это вдруг резко прекратилось. Цензор и редактор работали как двуручная пила, редактирующая елку до формата столба. Тексты читались на предмет не содержательности, не свежести, не яркости, но скрытой вредоносности. Никаких намеков и поводов для наказаний. И скороходовцы пробавлялись мелкой прелестью, поставляемой двумя старыми дурами, которых редактриса специально не увольняла: чтоб молодежи было об кого точить зудящие когти. Их вершинным достижением остался призыв: <Нам нужен живой и зубастый настенный орган!> Это они звали повысить качество цеховых стенгазет.
61 элементов 0,717 сек.